Не успел строгий голос диктора сообщить, что в Москве семнадцать, а в Петропавловске-Камчатском два часа ночи, как на пороге директорского кабинета, уже стоял зам по общим вопросам Виктор Бураков.

-- Петрович, ну я пошел?   -- спросил Бураков, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

-- Давай, Витя, давай! -- Шеф загадочно улыбнулся, с трудом оторвал грузное тело от кресла, и протянул  заму холеную руку. Весь его вид как будто говорил: “Эх, я бы на твоем месте тоже не задерживался!”

    В дверях приемной встретил Бураков  инженера Воробьева: маленького суетливого и взъерошенного.

-- Пока, -- энергично кивнул Виктор.

-- Пока, пока, -- ответил Воробьев, также как шеф загадочно улыбнулся и завистливо подумал: “Умеют же некоторые устроиться!”

Уже на лестнице столкнулся Бураков с главным бухгалтером: тощей и зловредной старой девой.

-- До свидания, Галина Сергеевна, -- сказал он вежливо.

-- До свидания, Виктор  Алексеевич, -- не менее вежливо ответила она, и даже попыталась улыбнуться, но на иссохшем лице явственно читалось: “И как вас таких земля-то носит, а?!”.

    Потом Бураков вышел на двор и направился к старому корейскому внедорожнику. А в этот момент, из окна второго этажа, наблюдали за ним две пары женских глаз:  секретарши Лизы Курочкиной и кассирши Оли Лисичкиной.

-- Какой Мужчина! -- вздохнула Лиза Курочкина, разглядывая статную фигуру зама по общим вопросам.

-- Да уж! -- также вздохнув, согласилась Оля Лисичкина.

    Весь этот повышенный и, откровенно говоря, нездоровый интерес объяснялся до банального просто - Бураков был многоженцем. Все на фирме начиная от директора и заканчивая уборщицей бабой Зиной знали, что живет Виктор на две семьи, имеет и там и там по ребенку, и что обе “несчастные женщины” как их называла Галина Сергеевна, смирились со своей участью.

    Часть мужчин за глаза осуждала Буракова, другая поддерживала, но и те и другие втайне завидовали ему. Прекрасная половина фирмы тоже разделилась на два лагеря. Первый, во главе с главбухом, жалел “несчастных женщин” и костерил зама на чем свет стоит, другой же  лагерь, отдавал должное его обаянию и несомненному мужскому достоинству. Но все они без исключения были уверены, что устроился этот подлец/счастливчик так, что лучше и не придумать.

    Но оставим всех завистников и недоброжелателей и вернемся все же к нашему герою. Пока Курочкина с Лисичкиной томно вздыхали по нему в окне второго этажа, Виктор уселся в автомобиль, удобно устроился в потертом кресле и повернул ключ зажигания. Снаружи послышалось ворчливое тарахтение, а в салоне - звуки “Радио Джаз”, которое так не любили ни Марина, ни Наталья. Через несколько минут шум  двигателя стал спокойней, ритмичней, машина выпустила облачко дыма и поехала, увозя Буракова подальше от любопытных глаз сослуживцев.

    Сначала за окном мелькали коробки многоэтажек, с ровными трещинами между панелей, затем зеленый парк с колесом обозрения, потом невысокие, уродливые домишки частного сектора. Машина нырнула в один из кривых переулков, перебралась по хлипкому мосту через овраг, и наконец въехала в ворота гаражного кооператива “Красный комбайностроитель”.

    Гараж у Буракова был капитальный, просторный, в нем спокойно помещались верстак с инструментами, доставшийся от предыдущего владельца, и стеллаж со всяким мусором. В одном углу даже нашлось место для двух детских велосипедов, а в другом - стояла стопкой почти что новая зимняя резина.

    Именно там и хранил Виктор свои стратегические резервы. Он пошарил рукой в верхней покрышке и извлек оттуда початую бутылку виски с белой лошадью на этикетке. Снова забрался в автомобиль и, не выпуская из левой руки бутыль, взял в другую телефон. Просмотрел пропущенные звонки, а затем эсэмэски. Первые две, сухие и лаконичные, были от Марины: “После работы заедешь в аптеку, купишь бисакодил и панадол, отвезешь маме, потом в химчистку за ковром, потом за продуктами.” “И не забудь как в прошлый раз туалетную бумагу и прокладки! Почему не отвечаешь на звонки! Что за фокусы? В девять, чтобы был как штык!”.

    Бураков недовольно поморщился, скрутил крышку с бутылки, сделал два жадных нетерпеливых глотка, и принялся писать ответ: “Зайчонок, не волнуйся, все в порядке. Выпил только немного, корпоратив, будь он неладен, так что купи пожалуйста сама. Буду поздно. Не жди.”

    Три эсэмэски, от Натальи, были длиннее и эмоциональней. “Привет, Бегемотик! Почему не отвечаешь на звонки! Я же волнуюсь!!!” “Надеюсь ты помнишь, что в субботу у нас годовщина! Ври своей мымре, что хочешь, но чтобы в двенадцать был у нас, понял?” “И еще...я тут посчитала...тридцать тысяч маловато! Мишенька ведь растет - кружки, спорт, музыка - все это стоит денег, так что думай. Кстати, сможешь завтра его с футбола забрать? Целую. Не пропадай!!! З.Ы. В субботу в двенадцать!!! Чтоб был как штык!!!”

    Виктор снова поморщился, снова отхлебнул “Белой Лошади” и снова принялся писать ответ: “Бельчонок! Прости, корпоратив, выпил немного, сейчас башка не варит. Давай обсудим завтра? Все. Люблю. Целую. Пока.”

    Успокоив таким образом, по мере скромных сил, плотоядных зайчонка и бельчонка, Бураков отбросил телефон на соседнее сидение, откинул спинку кресла и сделав погромче радио, забылся. Впервые за много дней свободно наслаждаясь джазом и одиночеством.