* два сезона дождей = один год (прим. автора)

Во всём, что существует, есть Жизнь. Это значит, в мире ничего не сухо.
Дэй-Шави, основоположник алхимии соков.
(9138-9301 сезоны дождей со времен Засухи).

Мы не можем владеть животными и птицами, поэтому мы обязаны полностью владеть своим телом.
Дио-Майдо, первый почётный гонец королевского трона.
(4454-4556 сезоны дождей со времен Засухи)

ПОСЛЕДНИЙ ГЛОТОК

Доу-Дарса, почётный гонец Её Милости Кай-Леды, королевы Даринской, занял своё стартовое место. Его возраст едва перевалил за восемьдесят сезонов, волосы были ещё черны, но ноги уже начали подводить. О по-прежнему выигрывал гонки, доставлял королевскую почту, но усталость с каждым разом накатывала все сильнее и не желала отступать. Он чувствовал, что ему осталось недолго. Еще три-четыре сезонные гонки – и он уже не сможет придти первым. Молодые быстроногие соперники понимали это, и на каждую новую гонку их приходило всё больше.
Заканчивались последние приготовления. Зрители расположились на городских стенах. Разносчик воды прошёл вдоль стартовой черты, раздавая участникам именные фляги. Распахнулись городские ворота, открыв глазам горожан золотую бесконечность пустыни. Рука королевы взметнулась, упала – и гонка началась.
Доу-Дарса взял ровный и небыстрый темп, усмехаясь в спины юнцов, сразу набравших скорость. Их он мысленно отсеял, как проигравших. Гонка длилась двенадцать часов. Гонцы бежали вокруг города до заката. В конце судьи смотрели, кто пробежал больше, кто сколько раз остановился, и у кого осталось больше воды.
Многие, следуя примеру королевского гонца, берегли силы. Кто-то намеренно отстал. Вскоре Доу-Дарса заметил, что один соперник бежит с ним наравне. Более того, он с точностью повторял движения. Длину и частоту шагов, ритм дыхания, наклон тела. Даже платок от пыли повязал точно так же. Маленький нахал пользовался чужим опытом.
Гонец Её Милости заволновался. Если так продолжится, то они пройдут равное расстояние. Обычно Доу-Дарса делал две остановки. На исходе четвертого часа и на исходе восьмого. А как поступит этот юноша? Если он вообще не будет останавливаться? Или сократит время отдыха? Значит, отдыхать нельзя. Доу-Дарса почти незаметно сбавил темп, чтобы рассчитать силы на забег без передышек. К его удивлению, прилипала уловил и скопировал это.
В конце первой трети гонки всё закономерно поменялось. Изначально отстававшие начали потихоньку догонять, а тех, кто ускорился в начале, Доу-Дарса оставил за спиной. И только один продолжал бежать с ним рядом неразлучной тенью. Это злило Доу-Дарсу. Мальчишка пришёл с единственной целью: бросить вызов лично ему, почётному гонцу Её Милости королевы. И ему было по силам победить.
Вскоре всё в этом человеке начало раздражать Доу-Дарсу. И то, как он косился серыми глазами в сторону гонца, и то, как болталась влево-вправо его дурацкая косица, и слабая усмешка, не сходящая с его губ. Только боязнь сбить дыхание останавливала Доу-Дарсу от ругани.
Ближе к вечеру королевский гонец заставил себя успокоиться. Он изредка делал по глотку воды и намеренно не смотрел в сторону оппонента, чтобы лишний раз не раздражаться. Да, мальчишка копирует его технику. Но он не может скопировать многие сезоны тренировок. В конце концов, Доу-Дарса – лучший. Его время еще не прошло. Он занимает своё место по праву!
Гонец обгонял оппонентов одного за другим. Теперь позади остались и те, кто обошли его в середине гонки. Ноги Доу-Дарсы начали ныть, в горле поселился огонь. И даже очередной глоток воды не мог вытравить его надолго. Гонец смотрел только вперед, сощурив глаза, чтобы защитить их от песка. Радиус обзора сузился, и теперь настырного соперника не было видно даже боковым зрением. Гонка заканчивалась. Мир разделился на три части: пыльная дорога, заходящее солнце и огонь в груди. Доу-Дарса надеялся, что темнеет снаружи, а не у него в глазах.
Наконец, прозвучала труба. Гонец Её Милости бросил именную флягу на землю, чтобы отметить место своего финиша, и перешел на шаг. Зажмурившись, он сделал несколько глубоких вдохов, вытер пот со лба и только тогда глянул налево.
Юноши там не было.
Доу-Дарса оглянулся и увидел соперника шагах в двадцати позади. Неужели наглец всё-таки отстал? Видя изумление Доу-Дарсы, молодой бегун хрипло произнёс одно слово:
– Споткнулся, – и неожиданно рассмеялся.
Раздражение Доу-Дарсы давно прошло, и он с удовольствием улыбнулся в ответ на этот смех. Он даже немного зауважал парня. Гонец подошёл к нему и одобрительно хлопнул по плечу.
– Я боялся, что ты меня сделаешь, – честно сказал он, пытаясь побороть отдышку. – Ты молодец! Как звать?
– Дан-Зана.
– Дан… Дан… Не родственник того Дан-Виты, кузнеца из Жёлтых Песков?
– Нет, – с улыбкой ответил Дан-Зана. – Я там даже не бывал никогда.
– Да? Ну ладно. Смотри, судьи идут.
Три старика, в прошлом гонцы, степенно шли вдоль стен города, останавливаясь у каждой фляги. Они замеряли расстояние, остаток воды, а со стены им подавали флажками знак – сколько раз бегун делал передышки. Наконец, они дошли и до лидеров гонки.
Один из стариков поднял флягу и выкрикнул:
– Дан-Зана!
Со стены помахали белы флажком: не отдыхал, и красным: падал.
Судья взвесил флягу на руке, заглянул внутрь, поднял бровь, что-то чирканул на глиняной табличке. Другой, тем временем, поднял флягу королевского гонца.
– Доу-Дарса! – крикнул он.
Поднялся белый флажок.
– Ну, я думаю, тут всё понятно? – спросил он.
– Согласен, – ответил второй. – У почтенного Доу-Дарсы ни одной остановки, наибольшее расстояние и две трети фляги в запасе.
– Постойте… – тихо сказал третий, замерявший результаты юноши, – Но у Дан-Заны полная фляга.
– Что? – не сдержался Доу-Дарса. – Он что – не пил?
– Ни глотка, – ответил судья.
– Спорная ситуация, уважаемые.
– Верно! Победителя выявить почти невозможно. Почтенный Доу-Дарса не отдыхал, но выпил треть фляги. Дан-Зана споткнулся под конец, но ведь он тоже не делал передышек. Да, двадцать три шага – это расстояние, достаточное для победы. Но полная фляга, уважаемые, полная фляга!
– Я считаю, надо обратиться к Её Милости.
– Да, думаю, так будет лучше. А вас, – он обернулся к бегунам, – мы ждём завтра в полдень в приёмной королевы.
Доу-Дарса возвращался домой в смешанных чувствах. Он был горд тем, что выдержал такую гонку, и стыдился того, что молодой соперник выдержал её лучше. А Дан-Зана был полон уверенности в победе. Да, ноги подвели его. Но для гонца важнее выносливость – а тут он любому даст сто очков вперёд. Он доказал это на глазах у всего города. И даже если лидером признают Доу-Дарсу, на следующей же гонке Дан-Зана победит. А до того времени он научится бежать, не оступаясь.

Приёмная Её Милости оказалась не светлой залой с колоннами, как ожидал Дан-Зана, а уютным кабинетом с изумрудными шторами на окнах. Обоих гонцов пригласили внутрь и оставили дожидаться королеву. Они переглянулись, пытаясь прочитать что-либо на лицах друг друга. Но оба успешно скрывали эмоции: почётный гонец за стеной непробиваемого высокомерия, а Дан-Зана – под вежливой полуулыбкой.
– Хорошо пробежал, – первым сказал юноша.
– Ты тоже, – отозвался Доу-Дарса.
После чего стало ясно, что разговора у них не выйдет. Минут пять они просто молча ждали. А затем Её Милость королева Кай-Леда вышла к ним, одетая в однотонное темно-зеленое платье. Красоты в ней было немного. Да и сколько могло её остаться в шестидесятисезонной женщине, не слишком красивой от природы?.. Но Дан-Зана непроизвольно приосанился и подтянулся. Потому что из глаз Кай-Леды на него смотрела сама власть. Почти сразу он опомнился и начал поклон, но королева махнула рукой.
– Я не люблю раболепия.
Юноша выпрямился, успев заметить на лице почётного гонца тень насмешки.
– Мне рассказали суть дела. Но я хочу услышать всё ещё раз. От вас. Сначала ты, мальчик.
– Разве я не… – заикнулся Доу-Дарса, перестав чувствовать себя почётным, но королева даже не взглянула на него.
– Сколько тебе сезонов? – негромко спросила она у Дан-Заны.
– Тридцать семь, госпожа.
– Считаешь, что достоин такого высокого поста в таком возрасте?
– Да. И я постараюсь, чтоб однажды вы тоже сочли меня достойным.
Уголки губ Кай-Леды поднялись.
– Кто, по-твоему, победил на гонке?
– Соревнование выиграл уважаемый Доу-Дарса, – ответил Дан-Зана после паузы. – Но в беге я лучше.
– А ты самонадеян, – заметила королева.
И Доу-Дарса с отчаянием понял, что мальчик ей понравился. Он с почтением произносил дерзкие слова, именно такое ей нравилось в приближенных слугах.
– Не списывайте меня со счетов, госпожа, – заговорил гонец без спроса.
– Мой Доу-Дарса, – слабо улыбнулась она. – Говори, раз начал. Кто победитель?
– Может, завтра всё изменится, госпожа. Но пока ещё я первый. Я ещё могу вам послужить!
Королева встала.
– Вы остаётесь оба. До первого поручения. А там посмотрим, кто лучше.

Первое поручение появилось в тот же день.
Еще до заката к воротам города приковылял пыльный и усталый до измождения человек. Он представился гонцом из соседнего царства, где правил брат Её Милости. Гонцу сразу же дали воды, затем на носилках отправили во дворец. Ноги его почти не держали.
Королева Кай-Леда вышла к нему сама, не заставляя его подниматься по лестницам дворца.
– Я от вашего милостивого брата, – прошептал гонец. – Король болен… Наши лекари говорят, болезнь смертельна.
Её Милость побледнела.
– Продолжай.
Он говорил еле слышно, и королеве приходилось нагибаться к его серым губам.
– Ему осталось жить еще один-два сезона. Но есть средство. Говорят, от этого недуга можно вылечиться алмазным соком. Наши алхимики не умеют выжимать алмазы… Прошу вас от имени всего нашего королевства…
– Довольно. Я услышала твою весть. Отдыхай. Позаботьтесь о нём! И пошлите за моими гонцами.
Вскоре оба уже стояли в знакомом кабинете перед письменным столом королевы.
– Сейчас вы оба нужны мне, – сказала она после паузы. – Один пойдет в государственное хранилище, возьмет оттуда столько алмазов, сколько сможет унести, и отдаст их Дар-Даге, моему алхимику. Пусть он выжмет из них весь сок, какой возможно. Потом сок надо отнести сразу к западным городским воротам. А второй… Второй будет ждать там и готовиться к очень долгой дороге. В столицу моего брата. Решите сами, кому что по силам.
– Я справлюсь и один, – шагнул вперёд Доу-Дарса.
– Не время для соперничества! Сок должен быть доставлен как можно быстрее! Король Лавакии и мой дорогой брат смертельно болен, и только соком алмаза его можно вылечить.
– Я могу бежать очень долго, – тихо сказал Дан-Зана. – Пусть почтенный Доу-Дарса уступит мне вторую часть задания.
Старший гонец со злостью посмотрел на соперника и хотел было возмутиться, но Кай-Леда неожиданно вздохнула. И от тяжести этого вздоха Доу-Дарсе стало не по себе. Он помолчал. А потом заговорил с усилием:
– Ты выйдешь прямо сейчас, мальчик. Возьми с собой побольше еды и воды. Иди пешком. Потому что когда я догоню тебя с соком, ты должен быть полон сил.
Её Милость встала, обошла стол и благодарно положила руки на плечи своим гонцам. После чего молча удалилась, оставив на столе две доверительные грамоты с подписью.
– Не подведи, – сказал Доу-Дарса, когда гонцы остались вдвоём. – Если ты вернёшься с добрыми вестями, моя служба закончится. Но я, наверное, уже смирился.

В хранилище Доу-Дарса был уже через полчаса. Он показал старому молчаливому смотрителю грамоту королевы, и тот неохотно впустил его. Гонец не очень хорошо разбирался в камнях. Каждый раз, взяв в руки драгоценность, он спрашивал у смотрителя:
– Это алмаз? А это?
Если старик кивал, вещица падала в мешок. Они ходили по подвалам всего минут десять, но под конец Доу-Дарсе стало казаться, что еще одна драгоценность, и у него отвалятся онемевшие пальцы. Когда мешок заполнился, он вышел.
Дневная суета в городе постепенно затихала. Закрылся рынок, в окнах домов задёргивали шторы и зажигали свет. Когда Доу-Дарса добежал, успело окончательно стемнеть. Гонцу уже приходилось бывать в доме алхимика. Но он никогда не заставал хозяина на месте. Просто оставлял почту на специальном столике в прихожей и уходил. Мальчишка-подмастерье говорил, что хозяин редко бывает днём на месте. Он ходит по рынкам, навещает знакомых, или вообще гуляет за городскими стенами. А работает по ночам.
Надеясь, что алхимик дома, Доу-Дарса замолотил в дверь. Сначала было тихо. Потом за стенкой послышались торопливые шаги подмастерья.
– Доброй ночи, господин почтенный гонец, мастер лег спать, просил его не беспокоить, оставьте, пожалуйста, посылку на столике, – скороговоркой проговорил мальчик.
– Поди, разбуди его. Очень важное дело.
– Но мастер просил…
– Буди, говорю! – с нажимом повторил Доу-Дарса.
Мальчик секунду раздумывал, а затем, стуча пятками, кинулся в комнату алхимика. Гонец прошел следом.
Королевский алхимик Дар-Дага был страшен. Половина лысой головы хранила следы ожога, другая половина морщилась от злобы и нарушенного сна.
– Какой засухи! – возмутился он.
– Такой! – рявкнул в ответ Доу-Драса и ткнул грамотой в лицо алхимика. – Ты срочно нужен королеве.
Это немного остудило Дар-Дагу.
– А до утра это не может подождать?
– Стал бы я тогда тебя будить.
– Ладно, говори, чего надо.
– Вот тут алмазы. Надо выжать сок.
– Сколько?
– Сколько сможешь!
Дар-Дага взвесил мешок на руке.
– Тут на полкружечки.
– Да хоть на четверть – ты главное выжми!
– Пошли, помогать будешь, – пожевав губами, сказал алхимик. Потом глянул на обиженного помощника. – Оба за мной.
В другое время гонец отказался бы заниматься работой подмастерья. Но вздох Кай-Леды не уходил из его памяти, и сейчас он согласился бы даже чистить выгребную яму.
В мастерской, вопреки ожиданиям Доу-Дарсы, был наведён идеальный порядок. Ему представлялось, что в алхимических лабораториях повсюду валяются склянки, что-то булькает и дымится, на всех поверхностях сосуды и старые книги. Но книги были на полке, а сосуды стояли в подставочках ровными рядами.
– Зажги свечи и очаг. Потом рассортируй, – сказал Дар-Дага, отдав мешок мальчику. – Отдельные камни мне, драгоценности ему.
– А мне что делать? – спросил гонец.
– А ты будешь вынимать их из оправы. На, держи, – алхимик протянул ему металлическую палочку с тонким плоским концом. – Подцепляешь лепесточек и отгибаешь. Потом следующий. Камни, которые освободил, сразу мне.
Работа закипела. Подмастерье вывалил драгоценности из мешка на стол и стал перебирать. Доу-Дарса сел у свечи с палочкой. А алхимик налил в котел густой жидкости и поставил на огонь. Алмазы и бриллианты он бросал в пузырящееся варево. Через некоторое время он начал выуживать их из котла. Причем, вынимал не каждый камешек, а сперва что-то проверял, тыкая в них щипцами и разглядывая через свет. Поймав несколько любопытных взглядов Доу-Дарсы, он пояснил:
– Прежде чем выжимать, надо их распарить, размягчить. У меня тут особый раствор для этого, я долго копался, пока выводил подходящую пропорцию.
– А, ясно…
Распаренные камни он клал на широкий поднос. Когда котёл опустел, алхимик поднял поднос и прошел в соседнюю комнату, отделённую занавеской. Доу-Дарса переглянулся с подмастерьем, и оба поспешили за ним.
Всю комнату до потолка занимала огромная конструкция. Внизу её находился глубокий поддон, посередине сито из мелкой металлической сетки, сразу под ней марля. А над всем этим нависал свинцовый цилиндр ужасающих размеров. Были ещё какие-то рычаги, рукояти, колёса, но Доу-Дарса даже не пытался разобраться в них.
Алхимик закрыл сито стальной пластиной, облил её вонючим прозрачным составом, вывалил сверху камни, затем плеснул немного на цилиндр.
– А теперь, почтенный Доу-Дарса, мы с тобой будем вертеть вот эти два рычага, а ты, – обратился он к мальчику, – подливай эту эмульсию под пресс каждый раз, как перестанет пахнуть.
Гонец и алхимик взялись за рычаги и начали крутить. Цилиндр медленно поднялся. Затем Дар-Дага сдвинул маленький рычажок сбоку от себя, и многотонный пресс с грохотом рухнул, так что гонец подпрыгнул от неожиданности. По знаку алхимика они взялись за рукоятки на цилиндре и несколько раз провернули его вокруг своей оси. Потом снова подняли его – и снова обрушили. Потом ещё раз, и ещё. Каждый раз алхимик перемешивал алмазное крошево. Мальчик-подмастерье иногда добавлял вонючей жидкости.
Наконец Дар-Дага счел, что достаточно размельчил камни. Тогда они стали крутить рычаги в обратную сторону, придавливая их. Это было трудно, но Доу-Дарса старался не отставать от алхимика, глядя, как он краснеет от напряжения. Когда рычаги встали намертво, Дар-Дага велел еще раз прокрутить пресс. Потом поднять и вновь опустить до предела. Опять провернуть. Эту операцию они повторяли такое количество раз, что гонец сбился со счета. Иногда алхимик высыпал месиво на сетку, и один раз они отжимали алмазы без пластины. Потом он обтряхивал сито, высыпал камни с него и марли обратно на пластину – и все повторялось. Руки Доу-Дарсы налились тяжестью и заныли, обоняние отключилось. Он всё делал на автомате, иногда думая о том, как далеко уже мог пройти Дан-Зана и не сбился ли он с пути.
Когда начало светать, а подмастерье опустошил третий пузырёк эмульсии, алхимик устало уселся прямо на пол рядом с прессом.
– Это всё. Больше уже не выжать.
Доу-Драса заглянул в поддон и чуть не заплакал. Сока там было на полногтя.
Совершенно прозрачный, без цвета и запаха, он отличался от воды только тем, что блестел чуть ярче.
– Перелей во что-нибудь, – попросил Дар-Дага мальчика. Командный тон из его голоса пропал.
Гонец тут же протянул ему свою запасную флягу. Потом посмотрел на влажное месиво, в которое превратились алмазы.
– А с этим что?
– Это я себе оставлю, – ответил алхимик. – Тут ещё наберется глоток сока. С поддона остатки выскребу. Чего зря добру пропадать. Тем более, такое лекарство…
– А.
У Доу-Дарсы не было сил протестовать. Да и не хотелось. За эту ночь выматывающего труда он почти сроднился с алхимиком.
– А куда столько? – вдруг спросил Дар-Дага.
– Это в Лавакию, там король болеет. Я сейчас побегу отдам фляжку моему преемнику. А он уже донесёт дотуда, – ответил гонец, мимолётно удивившись, как легко ему далось слово «преемник».
– Это же далеко! Как он собирается столько пробежать? – усомнился Дар-Дага.
– Он молодой, сил много ещё. Выносливый.
– Ты ему скажи, если что, если у него там вода закончится – один глоточек сока, и он свежий часов на восемь-десять.
– Сок – королю. Да и припасов у него хватает, я сам проследил. На всякий случай я ему ещё добавлю.
– Королю много не надо – тот же самый глоток развести в кувшине воды и день из него пить. И всё.
– Не хватало ещё, чтобы мальчишка выпил весь сок по дороге…
Алхимик провёл по мокрой лысине и повторил:
– Скажи всё равно.

Дан-Зана шёл. Ему хотелось бежать, ему казалось, что он ничего не успеет. Но надо было дождаться Доу-Дарсу. Прошли вечер, ночь и половина дня, а его всё не было. Иногда юноша останавливался, чтобы оглянуться. Перекидывал с плеча на плечо котомку с двумя лямками и шёл дальше. Вечером он видел сзади городские стены, отдалявшиеся медленно и неохотно. Потом стемнело, и Дан-Зана больше не оборачивался, стараясь не сбиться с направления. До рассвета он просто шагал. А когда солнце начало раскалять землю, он раскопал ложбинку в песке, стараясь добраться до более прохладных слоёв. Лёг ногами на Лавакию, положив котомку под голову, укрылся белым плащом и заснул.
Ему снились зелёные и властные глаза королевы, радужно переливающийся алмазный сок и дорожная пыль.
Проснулся Дан-Зана от толчка в бок.
– Вставай парень, отдохнул уже, – просипели на ухо. – Твоя очередь бежать.
Юноша разлепил глаза и увидел взмыленного Доу-Дарсу. Тот сидел рядом с ним на корточках и тяжело дышал. Юноша глянул на солнце – проспал он часов пять.
– Нормально? – спросил Дан-Зана, вытряхивая песок из волос.
– Да, вот.
Королевский гонец отдал Дан-Зане флягу, перевязанную красной ленточкой..
– Я тут, видишь, отметил её, чтобы ты не перепутал. Сок очень похож на воду. А это тебе ещё припасы, – он развязал котомку юноши и вытряхнул в неё содержимое своей: сухари, вяленое мясо и вода.
– Спасибо.
– Лекарям так скажешь: сок надо развести в воде – пара глотков на кувшин. И день поить короля.
– Понял.
– Всё, давай. Идёшь пока правильно, но если собьёшься с курса, смотри по солнцу. Вот закат, а Лавакия – вон там. Тебе главное пустыню пробежать. А там, как только до первого поселения добежишь, проще станет.
Дан-Зана кивнул и неожиданно обнял гонца.
– Ты меня принял, да? – негромко спросил он.
Доу-Дарса что-то проворчал под нос, и молодой бегун не стал настаивать на ответе. Он развернулся и побежал, но почти сразу королевский гонец его окликнул:
– Эй! Если совсем туго будет, можешь глотнуть сока. Алхимик сказал, часов восемь свежий будешь. Только королю оставь!
– Постараюсь, – с улыбкой отозвался юноша.
Гонец лег в его ложбинку и накрылся собственным плащом. Всё-таки он больше суток не спал.

Дан-Зана бежал уже второй день. Еды и воды пока хватало, белый плащ почти не нагревался на солнце, а в самые жаркие часы можно было зарыться в песок и немного отдохнуть. Котомку он одел на оба плеча, и она ритмично постукивала его по спине. Голову обмотал длинным платком, чтобы защитить макушку от пекла и лицо от песчаной пыли.
Он думал, что его врагами станут солнце и пустыня. Но одиночество оказалось хуже. Дан-Зана не мог поговорить сам с собой или спеть песню – берёг дыхание. Не мог ничем заняться – у него была цель, к которой ещё бежать и бежать. Всё, что ему оставалось, – думать.
Например о том, как хорошо было бы, если б оазисы располагались хоть чуть ближе друг к другу. Тогда можно было организовать нечто вроде системы. Гонец добегает до ближайшего оазиса, там его сменяет другой – свежий и полный сил. Насколько проще было бы доставлять вести.
Бабка Дан-Заны рассказывала, что очень далеко есть страны, где воды так много, что она образует моря. Море – это если вылить в один котлован сто тысяч озёр. Озеро – это десять тысяч ванн воды. А ванна – это если вылить в одно большое корыто тысячу фляг. Дан-Зана не видел такого, но знал, что некоторые богачи моются в ванне, вместо того, чтобы обтираться мокрым полотенцем. А есть страны, где воды не так много. Там есть реки и ручьи. Ручей – это сотня струй, река – это сотня ручьёв. Это, конечно, не море. Но в таких странах вода находится под землёй, и поэтому вся страна – один огромный оазис.
Но Дан-Зана не знал таких стран.
Знакомые ему государства давно поделили между собой всю территорию Великой пустыни. Поделили без споров – просто поровну. Вот если бы земли были хоть немного похожи на те, из бабкиных сказок, тогда, наверное, было бы больше войн…
Дан-Зана остановился и стянул один сапог. Кажется, внутрь попала песчинка. Если её вовремя не вытащить, он натрёт ногу. Не наступая босой ногой на песок, он вытряхнул сапог и снова одел его. Сделал небольшой глоток воды и побежал снова.
А ещё было бы здорово, будь животные и птицы не такими дикими. Людям неоднократно приходила в голову мысль, что на верблюдах, например можно сидеть сверху, прямо на спине. Между горбами. Горбы мягкие, это должно быть удобно. Верблюд может не пить значительно дольше человека и бегать гораздо быстрее. Или, например, научить орлов передавать письма. Орёл летит ещё быстрее, чем бежит верблюд. А койотов было бы хорошо заставить стеречь дом… Но это всё невозможно. В зверинце королевы полно животных, которые родились уже в неволе, ели в детстве с человеческих рук, некоторые не видели ни одного сородича. Их пробовали ласкать и бить, пробовали кормить и морить голодом. Но так устроен мир – животное никогда не подчинится человеку.
Дан-Зана поправил сбившийся платок на бегу.
Интересно, как выглядит война на большой территории? Юноша знал о войнах за горные пики. Единственные спорные владения, которые правители не могли поделить миром – Адайская гряда. Родная Дарина в далёком прошлом отвоевала себе больше половины гряды, но только потому, что на её сторону примкнул малочисленный народ адайцев, знавших горы, как свою ладонь.
Именно поэтому Дарина так обогатилась – в горах добывали драгоценные камни, соки которых имели разные полезные свойства. Алмазный, как оказалось, лечит практически от всего. Начиная от усталости и заканчивая моровыми поветриями. Рубиновый придаёт вещам долговечность. Церемониальные наряды королевской династии пропитаны им ещё на стадии шитья. Изумрудный сок спасает от смерти растения. Его слабым раствором поливают городской оазис в самые тяжёлые периоды засухи, когда кажется, что он не дотянет до сезона дождей…
Юноша прикоснулся к фляге с алмазным соком, проверяя, на поясе ли она.
Война за Адаскую гряду была короткой и жестокой. Наученные адайцами, даринцы ходили по тайным горным тропам, расстреливали врагов из-за камней, устраивали ловушки, завалы и оползни. Бои в городах, наверное, выглядели бы почти так же. Укрытия, переулки, военные хитрости и ловушки.
А что бы воины делали, например, посреди пустыни? Просто убивали друг друга толпами? Глупо как-то…
Начиналось полуденное пекло, и Дан-Зана выкопал колею в песке. Под плащом было немного душно, и он оставил щёлочку. Юноша закрыл глаза. Веки, конечно, просвечивали, и вместо привычного черного цвета он видел бордовый. Но он так уставал, что это не мешало ему засыпать. Он так же привык спать по четыре-пять, а не семь-восемь, как раньше в городе. Дан-Зана не высыпался, но это было и не нужно. Просто дать отдых ногам и лёгким – больше от этого сна ничего не требовалось.
Но в этот раз юноша проснулся раньше обычного. Проснулся оттого, что с него стащили плащ. Он мгновенно вскочил на ноги – и тут же замер. Тупыми и голодными глазами на него смотрели два койота. Дан-Зана медленно вытянул из-за пояса небольшой нож, который он всегда брал с собой в большие путешествия. Но зверям он оказался не слишком интересен – они теребили котомку. Видно, вяленое мясо пахло сильнее. Дан-Зана с ужасом понял, что если он потеряет припасы, ему не выдержать дороги.
– Пошёл прочь! – крикнул он и швырнул песком в морду одного из койотов.
Зверь тявкнул и замотал головой, а второй со злобным рычанием кинулся на Дан-Зану. Юноше никогда раньше не приходилось сталкиваться с оголодавшими хищниками так близко, и он махнул ножом почти в слепую. Койот завизжал и отскочил, припадая на правую переднюю лапу.
– Не понравилось? – рявкнул Дан-Зана и топнул.
Раненный койот отступал. И юноша уже расслабился, поняв, что ещё раз они не нападут. Но второй, переставший уже трясти головой, неожиданно схватил котомку и помчался прочь.
– Стой!
Дан-Зана попытался догнать животное, но он уже знал, что это бесполезно. Он упал на песок и зарычал от отчаяния.
– Тварь!!! – крикнул он, ударив кулаком по когтистому следу.
Через некоторое время Дан-Зана взял себя в руки.
Он молод и вынослив. Из котомки выпала одна фляжка и кусочек мяса. Еще одна была у него на поясе. И, что ещё важнее, алмазный сок был там же. Не важно, сколько возможно протянуть с такими запасами, потому что он протянет дольше возможно.
Добежать до поселения. Все лишь.
Дан-Зана вытер нож, убрал его. Прицепил на пояс остатки воды, а мясо спрятал за пазухой. Машинально провёл руками от шеи к бокам, словно поправляя лямки, с досадой плюнул. Потом стал наматывать платок на голову – и вдруг увидел, что правый рукав порван и промок. Он удивленно посмотрел под ткань, увидел сочащиеся красным дырочки в руке, и только тогда почувствовал боль.
– Вот же жажда! – ругнулся он.
Рана была пустяковая, и не рана даже. Просто укус, хоть и глубокий. Но его все равно надо было промыть и перевязать. Ткани у него хватало. Но вода… Дан-Зана с сожалением решил, что лучше свалиться на двое суток раньше от жажды, чем на десять – от заражения.
На укус ушёл остаток воды из той фляги, которая висела на поясе до стычки. Осталась одна полная фляжка и кусок мяса.
– Ладно, пошли, – сказал он, но прозвучало не очень уверенно. Тогда он сказал ещё раз: – Пошли!
Окрепший голос не прогнал отчаяние, но изменил саму его суть. Оно больше не означало: «У меня нет выхода, я ничего не могу сделать». Теперь оно значило: «Я сделаю то, чего не могу. У меня нет другого выхода».
И он пошёл. Потом побежал. Он экономил, как мог. Солнце село, и скоро садилась луна, а Дан-Зана сделал всего три глотка. Но ему казалось, что маленькая фляга пустеет ужасающе быстро. До встречи с койотами ему постоянно хотелось пить, после неё – хотелось умереть, такой была жажда. А ведь еще надо было бежать. Он перестал останавливаться, зная, что один раз перейдя на шаг, он больше не сможет бежать, и придется прямо на месте устроить привал на несколько часов.
В начале четвёртых суток закончилось мясо, но Дан-Зана даже не чувствовал, что оно было. Фляга опустела на две трети. Юноша передвинул её под плащ, чтобы она хотя бы не грелась на солнце, его тело грело воду не меньше.
В его голову стали закрадываться змейки сомнения.
Что такое долг? Служение? Он служит королеве, но королева там, в Даринском дворце. Пьёт воду. Её брат умирает – но умирает и Дан-Зана. И неизвестно, кто мучается больше. У короля хотя бы есть способы скрасить остаток жизни и облегчить кончину. Дан-Зана умирает за короля. А король за кого? Просто так? А кто из них имеет право на это «просто»?
Ответственность. Дан-Зана взял на себя это поручение, пообещал выполнить его. Но ответственность – это когда с тебя спрашивают за поступки, и ты отвечаешь за них. Нет ответственности – это когда спрашивать не за что. А если спрашивать некого?
И когда Дан-Зана готов был плакать от бессилия, злости, бесконечной жажды и механической уже неспособности прекратить бег, он понимал, что слезы – это вода, которую нельзя терять. Потом ему становилось стыдно. И за свои мысли, и за то, что эти мысли прекратила не совесть, а жажда. Дан-Зана не хотел, чтобы она заменила все его чувства.
И он продолжал бежать с неизвестно откуда взявшимися силами. А потом всё повторялось снова. Жажда, сомнение, стыд, рывок, жажда, сомнение, стыд, рывок…
Дан-Зана давно перестал ощущать собственное тело. Он не чувствовал ног. Вы не чувствуете палочек, когда бьете в барабан. Вы просто слышите звук. А сами палочки – они деревянные. Он не чувствовал рук, головы и плеч, как хозяин дома не может понять, каково кирпичным стенам на солнце и ветру. Он не чувствовал носа, рта, горла, лёгких, они превратились в фитиль свечи, который ничего не может, кроме как гореть. Даже не смотря на то, что он бежал в основном ночью – пламя ни на секунду не покидало его дыхательные пути.
Ежедневно на несколько часов он машинально забывался сном. И ему ничего не снилось. Проснувшись, Дан-Зана думал о еде, чтобы выделилась слюна, и он мог промочить ссохшееся горло хотя бы ею. От этого просыпался голод, который в последнее время, видимо отчаявшись, перестал скулить в животе и требовать корма. Но он просыпался ненадолго. На то время, пока Дан-Зана заставлял себя встать и сделать первый шаг. А потом приходили бездумье и беспамятство, и всё, кроме жажды, в нём замолкало.
На пятый день Дан-Зана заметил, что почти не пьёт. Наверное, тело подстроилось под обстоятельства, решил он. А потом, когда пришло время, потянулся за водой и с ужасом обнаружил, что уже третий глоток делает из фляги с красной лентой, а старая вообще пропала с пояса. Должно быть, он выбросил её, как только опустошил.
Алхимик что-то напутал, Дан-Зана не чувствовал себя свежим. И пить хотелось не меньше. Но он мог дольше терпеть. И укус зажил за день, даже шрамов не осталось. Теперь у него было больше возможности справиться, а значит, больше надежды. Доу-Дарса шутил, но его слова оказались самой важной правдой посреди Великой пустыни.
Оставить королю хотя бы глоточек.
И каждый раз, опуская руку к фляге, Дан-Зана повторял эти слова. Иногда это даже помогало ему против воли поднять руку обратно и отсрочить желанный глоток. На два часа, на три. Вон до того бархана. До следующей колючки. Пустыня жгла беспощадно и равнодушно, и Дан-Зана понимал, что его держал на ногах только сок. Но сомнений больше не было. Он слишком много прошёл, чтобы упасть, не закончив дело. Человек не может столько бежать без еды и воды – а он смог. Это не должно быть напрасно. Это не будет напрасно!
Наступило утро одиннадцатого дня. И с гребня очередного бархана он, наконец, увидел на горизонте город. Дан-Зана не помнил, как доплёлся до стен. Он твердил про себя слова, которые надо будет сказать, потому что боялся их забыть. Развести в кувшине воды, поить короля день. Развести воды…
Первой, кого он встретил, оказалась девочка, игравшая в песке недалеко от городских стен. Дан-Зана выглядел страшно, но девочка ещё не умела бояться.
– Привет, – сказала она.
– Это Лавакия? – хрипло прошептал Дан-Зана.
– Да, – ответила девочка. – А меня зовут Кин-Наки.
Дан-Зана слабо улыбнулся и рухнул на колени.

Кин-Наки, дочь начальника гарнизона, вприпрыжку бежала в караулку к отцу. Во фляге с красной лентой плескался последний глоток алмазного сока, а грамота трепетала на ветру мятым лоскутом.
– Детка, что это у тебя? – спросил отец, забрав у неё флягу и грамоту.
– Это мне дядя дал, чтобы я отдала тебе.
– Какой дядя?
– Ну там, у стены. Я играла, а потом он подошел. Он был очень слабенький. Он сказал, что это сочок для нашего короля.
– Для короля, вот как? А что ещё сказал тот дядя?
– Он сказал, что это чтобы наш король не болел. Надо… – Кин-Наки нахмурилась, вспоминая, – Надо развести это в кувшине с водой и поить короля день. Да, так он и сказал.
– Правда? А откуда он?
– Он из Дарины.
– Дарины!? Так это же…
Начальник гарнизона Дин-Фау был предупреждён о том, что в Дарину был послан гонец за лекарством. Ответа не было довольно долго даже для такого расстояния. Дин-Фау быстро пробежал глазами грамоту.
«Податель сего – личный гонец… не чинить препятствий… помощи моему царственному брату…»
– Детка, он сейчас там же?
– Да. Он попросил попить, я ему отдала свою бутылочку. Он сразу всё выпил и сказал, что отдохнёт немного, и чтобы я скорее бежала к тебе или к маме. Наверное, он сейчас там отдыхает.
– Милая, ты если ещё такого дядю встретишь, ты сразу всю водичку не отдавай. Если долго не пить, а потом сразу напиться, это вредно.
– Да? – забеспокоилась Кин-Наки, – А что с дядей будет?
– Ну… у него может заболеть животик. А может быть, он заснёт. Крепко и надолго.
– А, ну тогда все нормально. Дядя не говорил, что у него болит животик. Он лёг поспать, но это же не страшно?

Когда Дин-Фау прибежал на место, гонец королевы Кай-Леды спал уже очень, очень крепко.

Солнце ярко сияло на синем небе. Жрица Устарте, стоя в его лучах, смотрела, как ее помощники заваливают могилу камнями и кладут дерн на взрыхленную землю. Она откинула капюшон алого с золотом платья, открыв безволосую голову и неподвластное возрасту лицо, поражающее своей красотой.
На плечи ей легло бремя великой печали. За долгие века своей жизни она видела много смертей, но немногие из них приносили ей столько горя, как гибель этого героя. Могилу вырыли на бугорке меж двух рукавов сухого русла. Весной талые воды с гор, окружив его, побегут дальше на юг, и бугорок превратится в остров. Сейчас, в разгар лета, это всего лишь неприметный пыльный холмик — неподобающее место для погребения великого человека.
К ней подошел пожилой сгорбленный жрец в желтых одеждах. По его лицу и огромным карим глазам посвященный сразу бы догадался, что перед ним Смешанный — человек, соединенный со зверем. Счастье, что в невежественном мире мечей и копий мало кто способен это распознать. Для большинства он всего лишь уродец с добрыми глазами.
— Он заслуживает лучшего, жрица.
— Да, друг мой Вельди, ты прав.
Устарте отвернулась и, опираясь на посох, стала спускаться по склону в тень. Вельди заковылял за ней.
— Зачем мы тогда это делаем? Люди воздвигли бы ему пышную гробницу, как своему спасителю. А теперь никто не узнает, где он лежит.
— Его найдут, Вельди, — вздохнула она. — Я видела это. Через пятьдесят лет, через сто, но найдут.
— И что будет тогда, Святейшая?
— Если бы знать... Помнишь того Воскресителя, который побывал у нас несколько лет назад?
— Да, высоченный такой. Он приезжал показать тебе некий предмет.
Устарте, кивнув, достала из кармана блестящий металлический обломок с вставленными в него драгоценными камнями.
— Как красиво, — глядя на него, сказал Вельди. — Что это?

— Часть устройства, с помощью которого создавались существа вроде нас, дорогой мой. Такие устройства служили для смешения и изменения живой материи. Проникая в суть жизни, они могли воспроизвести ее или придать ей иную форму. Звери начинали ходить на двух ногах, а люди уподоблялись зверям.
— Так это волшебство?
— Да, своего рода. Мы с тобой находимся в старом мире, который много раз возрождался заново. Некогда здесь стояли города с домами, чьи крыши доставали до облаков. В то время волшебство было обычным делом, хотя и не называлось волшебством. Я видела это в Зеркале. Тогда зло стало настолько всеобъемлющим, что люди перестали его замечать. Они своими руками создали ужасающее оружие, способное разрушать города и обращать континенты в пепел. Они отравили воздух, отравили моря и вырубили деревья, сохранявшие жизнь земли.
— Что же с ними сталось потом? — содрогнулся Вельди.
— К счастью, они уничтожили сами себя прежде, чем успели загубить всю планету.
— Но какое отношение имеет все это к смерти нашего друга?
Устарте взглянула на заканчивающих работу жрецов. Через несколько недель от могилы не останется и следа. Ветер заметет ее пылью, на ней вырастет трава, и он будет терпеливо лежать, дожидаясь своего часа. По телу Устарте прошла дрожь.
— После древних осталось много разных вещей, Вельди. В храме Воскрешения их используют для манипуляций с жизнью, но есть и другие места, посвященные не жизни, а смерти и разрушению. Чем больше тамошние жрецы проникают в тайны этих машин, тем ближе они подходят к ужасу минувших времен.
— Можем ли мы остановить их, Святейшая?
Она покачала головой, и в ее голубых глазах вспыхнул гнев.
— У меня нет такой власти, и время мое на исходе. В Зеркале я видела много мрачных будущих. Сердце разрывается при виде их. Армии Смешанных истребляют народы, служители тайного знания творят зло, с небес падает смертоносный дождь. Страх, отчаяние и зло правят повсюду. Я видела конец света, Вельди. — Устарте снова пробрала дрожь. — Но в одном из будущих наш друг возродится, чтобы исполнить пророчество и положить конец этим ужасам.
— Чье оно, это пророчество?
— Мое.
— Твое? Что же в нем сказано?
— Не знаю пока, Вельди, — улыбнулась она.
— Как ты можешь не знать того, что сама напророчила?
— Так я расплачиваюсь за свою способность видеть отрывочные куски времени. Я знаю только одно: наш друг будет жить снова, и Мечи Тьмы помогут ему. Знаю, что мертвые восстанут и пойдут за ним. Больше я ничего не могу сказать.
— И он спасет мир?
Устарте снова оглянулась на вершину холма.
— Не знаю, Вельди. Но если бы я искала человека, способного совершить невозможное, то выбрала бы Кетавеля Проклятого. Таким образом, мы сделаем, из Проклятого убийцы, благородного воина.

Сначала его окружала полная тьма. Ни один звук, ни одна мысль не тревожили его. Потом он понял, что вокруг темно, и все изменилось. Он ощутил, что лежит на спине, ощутил стук в груди, и ему стало страшно.
«Почему так темно?» — подумал он, и в уме у него вспыхнула яркая картина.
Какой-то человек, злобно ощерив зубы, кидается на него с копьем. Клинок разрубает череп копейщику, и оттуда брызжет красная струя. Но враги наседают со всех сторон, и бежать некуда. Визг метала, боль, крик, и тьма.
Тело лежащего судорожно дернулось, глаза раскрылись. Визжащие раскрашенные воины, жаждущие его смерти, исчезли. Лежа на мягкой постели, он смотрел в купол высокого потолка. Он моргнул и сделал глубокий вдох, наполнив легкие воздухом. Замечательное чувство, но какое-то неестественное.
Человек растерянно сел и потер глаза. В высокую арку справа от него струилось солнце — такое яркое, что ему стало больно, и он прикрыл глаза рукой. Сделав это, он заметил синюю татуировку пониже локтя. Паук, безобразный и в то же время грозный. Привыкнув к свету, человек встал и нагишом прошелся по комнате. Легкий ветерок холодил кожу, и это тоже смущало. Он забыл, что значит чувствовать холод.
Арка вела на полукруглый балкон, выходящий в огороженный стеной сад. За садом в горной долине виднелся город с белыми домами и красными черепичными крышами. Человек медленно обвел взглядом снежные вершины и ярко-синее небо. Все здесь было новым и не вызывало отклика в памяти.
Поеживаясь, он вернулся в комнату. На полу лежали ковры, затканные цветами или эмблемами, которых он не знал. Сама комната тоже была ему незнакома. На столе он увидел кувшин с водой и хрустальный кубок на длинной ножке. Взяв кувшин, он увидел в зеркале над столом свое отражение. Холодные сапфировые глаза смотрели на него с сурового неприветливого лица. «Не жди от меня пощады», — говорило это лицо,

Человек знал, что на спине у него изображен орел с распростертыми крыльями, но понятия не имел, зачем все эти устрашающие рисунки нанесены на его тело.
В животе возникло сосущее чувство, и какое-то давнее воспоминание подсказало ему, что он голоден. Человек налил в кубок воды, жадно напился и оглядел комнату. На другом столике, у двери, стояла мелкая чаша с засушенными в меду абрикосами и фигами. Он сел с ней на кровать и стал медленно есть, ожидая, что память вот-вот вернется к нему.
Но она не возвращалась.
Человек свирепо подавил нахлынувший страх.
— Ты не из тех, кто поддается панике, — произнес он вслух. Откуда тебе знать? — возразил ехидный внутренний голос.
— Успокойся и подумай, как следует, — сказал человек.
Снова эти ощеренные злобные рожи. Вражеские воины обступают его, колют и рубят. Он отбивается от них двумя острыми как бритва мечами. Враг отступает, но он не обращается в бегство, а сам бросается вдогонку, прорываясь к...
Память померкла. Человек дал уняться вспыхнувшему гневу и стал вдумываться в то, что ему вспомнилось. Тот бой утомил его, мечи казались невероятно тяжелыми. Нет, это была не просто усталость...
Я был стар!
Потрясенный этим открытием, человек снова встал и подошел к зеркалу. Молодое, без единой морщинки, лицо, коротко подстриженные темные волосы лоснятся здоровьем.
Картина боя вернулась с тошнотворной ясностью. Широкий наконечник копья вонзается ему в бок. Он морщится от боли, от хлынувшей наружу горячей кровавой струи. Копье едва не вспороло ему живот. Смертельная рана. Он убивает копейщика и движется, спотыкаясь, дальше. Згарнский вождь кричит, призывая на помощь свою охрану. Четверо громадных воинов с бронзовыми топорами бросаются защищать вождя и умирают с честью. Последнему удается всадить топор в его правое плечо, едва не отрубив ему руку. Вождь, издав боевой клич, сам выходит на бой. Он, истекающий кровью, уворачивается от копья противника, и меч в его левой руке пронзает бок и позвоночник вождя. С воплем боли и отчаяния згарнский вождь падает.
Человек взглянул на свое плечо. Гладкое, без единой царапины. Бок тоже. На всем теле ни единого шрама. Что же в таком случае открылось ему? Будущее? Видение грядущей смерти?
С балкона опять повеял ветерок. Человек осмотрелся и увидел комод у дальней стены. В верхнем ящике лежала аккуратно сложенная одежда. Человек надел на себя длинную рубашку из тонкой голубой шерсти. В другом ящике нашлись несколько пар штанов, шерстяных и кожаных. Он выбрал темные, из мягкой блестящей кожи, и они подошли ему в самый раз.
За дверью послышались шаги. Он отошел и стал ждать, насторожив ум и расслабив мускулы.
Вошел пожилой человек с подносом, где лежали копченое мясо и сыр. С тревогой взглянув на обитателя комнаты, он молча поставил поднос на большой стол и попятился к двери.
— Постой.
Пожилой остановился, потупив глаза.
— Ты кто?
Тот пробормотал что-то и ринулся прочь из комнаты. Человек не сразу сообразил, что услышанные слова знакомы ему, только произнесены невнятно. «Я всего лишь слуга, господин», — ответил старик, ему же послышалось нечто вроде «Ясголшугагссдин».
Скоро в дверях появилась другая фигура — высокий мужчина с волосами стального цвета, поредевшими на висках. Худощавый, слегка сутулый, с пронзительными зелеными глазами. Одет он был скромно: в серую шелковую рубашку и черные шерстяные штаны.
— Мжжвти? — с нервной улыбкой спросил он.
«Можно войти», догадался человек и жестом пригласил худощавого внутрь.
Вошедший стал быстро говорить что-то, и человек остановил его.
— Я с трудом понимаю ваше наречие. Говори медленнее.
— Да, конечно. Язык ведь тоже меняется. Теперь ты меня понимаешь? — четко и раздельно проговорил пришелец. Человек кивнул. — Я знаю, у тебя много вопросов, — сказал седой, закрыв за собой дверь, — и на все ты со временем получишь ответ. Вон в том шкафу есть несколько пар башмаков и две пары сапог, — добавил он, бросив взгляд на босые ноги своего собеседника. — Ты увидишь, что вся одежда и обувь будет тебе впору.
— Что я здесь делаю?
— Интересный вопрос для начала. Не сочти меня грубым, если я тоже тебя спрошу: ты уже знаешь, кто ты?
— Нет.
— Это в порядке вещей, — кивнул седой. — Все придет само собой, можешь мне верить. Когда же ты вспомнишь свое имя, — снова улыбнулся он, — то лучше поймешь, почему оказался здесь. Позволь начать с моего. Меня зовут Эрлис Кан, и это мой дом. Город, который ты видишь за окном, называется Петар. Он, можно сказать, входит в мои владения. Я хочу, чтобы ты думал обо мне как о друге, о том, кто стремится тебе помочь.
— Что приключилось с моей памятью?
— Скажем так: ты долго спал. Очень долго. Твое присутствие здесь — настоящее чудо. Будем осваиваться потихоньку. Доверься мне.
— Я что, был ранен?
— Почему ты так думаешь?
— Мне вспоминается какая-то битва. Раскрашенные згарнские воины. Я получил несколько ран, но шрамов на мне почему-то нет.
— Згарны? Отлично. Просто замечательно. — Эрлис Кан, казалось, испытал огромное облегчение.
— Что тут замечательного?
— Да то, что ты помнишь згарнов. Теперь я вижу, что мы добились успеха и ты — тот самый человек, которого мы искали.
— Как это так?
— Згарны давным-давно исчезли со страниц истории — от них остались только легенды. Одна из них повествует о великом воине, вышедшем с ними на битву. Он и его люди прорубили себе дорогу в середину огромного згарнского войска. Судя по преданию, это было великолепно. Они пожертвовали собой, чтобы убить вождя згарнов.
— Как же я могу помнить то, что случилось в такие давние годы?
— Обуйся, — сказал Эрлис Кан, — и я покажу тебе дворец.
— Мне хотелось бы услышать ответ, — с жесткими нотами в голосе заметил голубоглазый.
— А я бы очень хотел ответить на все твои вопросы, но это было бы неразумно. Ты должен найти ответы сам. И найдешь, поверь мне. Очень важно, чтобы это произошло постепенно. Ты можешь довериться мне?
— Доверчивость не в моем характере. Я спрашиваю, что стряслось с моей памятью, а ты говоришь, что я долго спал, предварив это словами «скажем так». Ответь мне толком, и я подумаю, доверять тебе или нет. Сколько времени я спал?
— Тысячу лет, — сказал Эрлис Кан.
Голубоглазый засмеялся, но тут же понял, что Эрлис не шутит.
— Память я, может, и потерял, но рассудка пока не лишился.
Проспать тысячу лет невозможно.
— Я употребил слово «спал», потому что оно ближе всего к действительности. Твоя... душа, если угодно, все эти десять веков блуждала в Пустоте, а твое первое тело нашло смерть в той битве со згарнами. Это новое тело взращено из костей, найденных нами в твоей потаенной могиле. — Эрлис Кан достал из кошелька у себя на пояса золотой медальон на длинной цепочке. — Это о чем-то тебе говорит?
Голубоглазый бережно зажал медальон в руке.
— Это мое. Не знаю, откуда мне известно об этом, но это так.
— Попробуй назвать имя.
Человек помедлил, закрыл глаза и произнес:
— Дайна.
— Можешь его описать?
— Его?
— Этого человека.
— Это женщина. — Внезапная вспышка памяти заставила его сморщиться, словно от боли. — Дайной звали мою жену. Она умерла.
— И ты носил на шее ее локон?
— Я вижу, тебя это удивляет. — Неизвестный пристально посмотрел на Эрлиса Кана. — Что тут особенного?
— Ничего, ничего. Ошибки случаются. Одна из легенд утверждает, что ты был женат на принцессе по имени Дунайя. Демон якобы унес ее в подземный мир, и ты отправился за ней. Долгие годы ты отсутствовал в мире живых и странствовал по недрам земли, чтобы вернуть ее назад. Красивая сказка, — усмехнулся Эрлис, — и, возможно, зерно правды в ней есть. А теперь, друг мой, пойдем со мной. Мне нужно многое тебе показать.

Эрлис с трудом сдерживал волнение. Вера в то, что его бесплодные усилия когда-нибудь будут вознаграждены, не обманула его. Последние двадцать три года он терпеливо ждал, надеясь вопреки всякой вероятности, что этот последний опыт окажется решающим.
Три первые неудачи разозлили его и поколебали уверенность — но теперь, в один великолепный миг, все восстановилось. Два слова заново разожгли огонь его веры: Дайна и згарны. Глядя на высокого человека с глазами цвета сапфиров, он заставил себя улыбнуться.
— Куда мы идем? — спросил тот.
— В библиотеку и мой кабинет. Там есть вещи, которые тебе необходимо увидеть.
Они прошли по узкому коридору и спустились по лестнице. Внизу было холодно, хотя на стенах в железных кольцах горели лампы. Эрлис поежился, но его спутник как будто не замечал холода.
Отворив двустворчатую дверь, они оказались в длинной комнате с пятью мягкими креслами и тремя диванами, где лежали вышитые подушки. В высоком закругленном окне виднелись далекие горы. Полуденный бриз шевелил занавески. Арка слева вела в библиотеку, полки прогибались под тяжестью книг. Эрлис прошел через библиотеку к другой двери и открыл ее снятым с пояса ключом.
Внутри не было окон и стоял мрак. Эрлис зажег лампу, вставил в кольцо, и золотой свет упал на голые стены.
— Раньше здесь что-то висело? — спросил неизвестный. Эрлис улыбнулся, взглянув вслед за ним на темные прямоугольники, оставшиеся на более светлой стене.
—Да, пара картин, — ответил он быстро. — Ты очень наблюдателен. — Подойдя к письменному столу, он взял в руки то, что на первый взгляд могло показаться коротким изогнутым посохом. С двух сторон — покрытая искусной резьбой слоновая кость, посередине — полированное черное дерево. Эрлис протянул этот предмет гостю.
Тот потемнел и отшатнулся.
— Я не хочу прикасаться к ним.
— К ним?
— В них заключено зло.
— Но ведь они твои. Их похоронили вместе с тобой. Они лежали у тебя на груди, и ты сжимал их руками.
— Так или нет, я не возьму их. Эрлис шумно перевел дыхание.
— Но ты знаешь, что это такое, не так ли?
— Знаю, — ответил человек с заметной печалью. — Это мечи мрака. А я — Кетавель Проклятый.
Эрлис взялся за рукоять одного из мечей.
— Не вынимай, — проговорил Кетавель— Я не хочу его видеть. — С этими словами он повернулся на каблуках и пошел назад через библиотеку.
Эрлис положил ножны с мечами на стол и бегом устремился за ним.
— Постой! Прошу тебя!
Кетавель со вздохом остановился и повернулся к нему.
— Зачем ты вернул меня назад, Эрлис?
— Ты поймешь это, когда увидишь мир за пределами моих владений. Там творится великое зло, Кетавель Ты нам нужен.
Кетавель покачал головой.
— Я пока мало что помню, Эрлис, но знаю, что богом никогда не был. В каждом поколении бывают свои вожди, герои, достойные люди. Быть может, и я — повторяю, быть может — был в свое время известен. Но и в ваше время можно найти таких же, как я.
— Если бы так, — с чувством возразил Эрлис. — В нашем мире идет война, но ведут ее в основном не люди. Да, у нас есть несколько хороших бойцов, но своему выживанию здесь мы обязаны двум причинам. Во-первых, мои земли труднодоступны и не содержат ценных минералов. Во-вторых, перевалы охраняются нашими собственными джиамадами. Однако я забегаю вперед, — добавил он, видя недоумение на лице гостя. — Ты не можешь знать, кто такие джиамады. В древности их называли полулюдами или зверолюдами, а в твое время, кажется, Смешанными. Слияние человека со зверем.
Лицо Кетавеля застыло, глаза сверкнули при свете лампы.
— Ты помнишь их?
— Неясно. Впрочем, да, я сражался с ними.
— И побеждал?
— Нет такого существа с кровью в жилах, которого я не мог бы убить, Эрлис.
— Вот видишь! Во всем краю не наберется и горстки мужчин, которые осмелились бы сказать то же самое о себе. Роду человеческому грозит погибель, Кетавель
— По-твоему, я могу изменить это злосчастное положение вещей? И где же моя армия?
— Армии нет, но я все-таки верю, что ты — тот единственный, кто способен спасти нас.
— Это еще почему? Эрлис развел руками.
— Существует одно пророчество относительно тебя. Когда-то оно было написано на золотых табличках, и под ним стояла подпись самой Благословенной. Затем таблицы были утрачены и восстановлены по памяти, с множеством противоречий. Там, однако, имелась карта того места, где Благословенная погребла твое тело. Хитрая карта, обманная. Все, кто ей следовал, находили только пустой саркофаг в пещере. Рядом валялась разбитая крышка. Искатели удалялись несолоно хлебавши.
— Но с тобой вышло иначе.
— Выходило точно так же — притом раз за разом. Хотелось бы сказать, что я раскрыл загадку карты лишь с помощью своего блестящего ума, но это не так. Мне было видение — или сон. Обыскивая эту пещеру раз, помнится, в пятнадцатый, я утомился и уснул. Мне приснилась Благословенная. Она взяла меня за руку и свела из пещеры вниз, к пересохшему руслу. «Ответ здесь, — сказала она. — Имеющий очи да увидит». Такие же слова были написаны под картой. «Тело героя покоится здесь. Имеющий очи да увидит».
Проснувшись на рассвете, я вышел из пещеры и посмотрел вниз. Когда-то там бежала река, а посреди нее лежал остров. Теперь от речки остались два сухих рукава, обегавшие круглый каменистый курган. С высоты пещеры казалось, будто кто-то вырезал в земле огромный выпуклый глаз. Не могу передать тебе, с каким волнением я привел туда землекопов. Мы начали копать сверху и футов через семь наткнулись на каменную крышку твоего гроба.
— Я понимаю твои чувства, — сказал Кетавель, — но разговоры о собственном гробе слушать не очень приятно. Перейдем лучше к пророчеству.
— Да-да, конечно. Извини меня. В пророчестве говорится, что ты... вернешь нам свободу.
— Отчего ты замялся?
— Тебя не проведешь, друг мой, — с нервной улыбкой заметил Эрлис. — Я просто хотел избежать ненужных объяснений. Буквально там сказано, что ты отнимешь власть у Серебряного Орла и вернешь людям мир и гармонию.
— Кто была эта Благословенная? — помолчав, спросил Кетавель
— Одни верят, что это была богиня, отказавшаяся от бессмертия из любви к человечеству. Другие говорят, что она была человеком, рожденным от Волчьего Бога Фаарля. Сам я считаю ее блестящим адептом тайных наук, философом и пророчицей. Святой, которой было дано видеть будущее и внести свою долю в спасение человека от Грядущего Зверя.

— А имя у этого совершенства было?
— Разумеется. Ее звали Устарте. Говорят, что ты ее знал. Вся кровь отхлынула от лица Кетавеля.
— Да. Я ее знал. Она приходила ко мне в мои последние дни.

Он стоял на горном склоне рядом со своим домом и смотрел, как гонец галопом скачет обратно в город. На сердце лежала тяжесть. Он медленно поднялся в гору и вышел на скалистую тропу над заливом. За последние восемь лет Кетавель полюбил это место. На выступе скалы кто-то вытесал каменное сиденье. Кетавель не знал кто, но испытывал теплое чувство к этому человеку. Выступ грозил вот-вот обвалиться и упасть на камни далеко внизу, но неизвестный храбрец все же устроил на нем сиденье, точно бросая вызов богам. «Убейте меня, если будет на то ваша воля, но до тех пор я буду сидеть на этом самом месте, и ваша власть мне не указ».
Кетавель взошел на выступ и улегся в каменной выемке. Солнце пригревало. Далеко на Шианском море виднелись рыбачьи лодки, над ними кружили чайки. Боль в шее заставила Кетавеля поморщиться. Он покрутил шеей и посмотрел на онемевшие пальцы правой руки. Они дрожали. Сжав их в кулак, он попытался унять дрожь. Прострел понемногу затихал, сливаясь с другими привычными болями его усталого тела. По ночам его беспокоила поясница, и старый шрам на бедре давал о себе знать, если он проводил в седле больше часа. Левое колено так и не поправилось после попавшей в него стрелы. Кетавель, разозлившись, достал из-за пояса пергамент, развернул его и прочел еще раз: «Бакила отклонил наше предложение, хотя дары и дань принял».
Дары и дань.
Несколько лет Кетавель пытался внушить им, что навсегда от Бакилы откупиться нельзя. Одной данью згарнский вождь не насытится, и у него есть войско, которое можно прокормить только военной добычей. Но молодой ангостинский король не понимал этого.
Теперь, когда стало поздно, он понял.
— Хей, генерал! — Кетавель повернул голову, и шею опять прострелило. По горной тропе поднимался молодой капитан Фириат. В воздухе витал дух битвы. И Кетавель почувствовал это первым, собравшись, вышел навстречу капитану Вакаселю. Тот был определенно чем-то напуган.

— Они близко, — сказал он. — Человек двадцать конных и четверо джиков. Я таких еще не видел. Ходят на четырех ногах, как собаки, но большие, с пони величиной.

Однажды в горах Эрлис видел барса, но эти жуткие подобия собак были гораздо больше. Впервые в жизни ему стало страшно — не за себя. Если он пропустит этих тварей, они разорвут Кетавеля на куски. Но захлестнувшая его ярость унесла страх. Звери смеют грозить его друзьям? Хорошо же! Он ждал, подняв топор. Стрела Фириата попала в грудь первому зверю. Фириат славился как «Amaeth Laari» что с языка Древних означает орлиный глаз. Его стрела настигала врага, прежде, чем тот, мог подумать о бегстве Зверь взвыл и вильнул в сторону, но продолжал бежать. Вторая стрела угодила в разверстую пасть. Зверь перекусил древко и помчался дальше.
Эрлис метнулся ему навстречу, и Кетавель, обрушившись со страшной силой, наполовину снес зверю голову. Эрлис вытащил топор в тот самый миг, когда на него прыгнул второй зверь. Фириат всадил стрелу джиамаду в бок, Кетавель разнес ему череп. Третий зверь перескочил через Эрлиса и понесся к залам, четвертого свалила попавшая в горло стрела.
Последний зверь уже близился к несчастному слуге , и Эрлис во всю прыть погнался за ним, понимая, что вовремя ему не успеть. Но тут зверь рухнул, и Эрлис увидел, что над ним стоит Кетавель с Мечами Тьмы в руках.

— Хвала Истоку, что ты выжил!
Кетавель молча кивнул в ответ.
Эрлис, заметив, как он изможден, отпустил слугу и подошел к нему.
— Что с тобой?
— Слабость. — Кетавель пошатнулся и чуть не упал. Эрлис поддержал его.
— Тебе отдохнуть бы.
— Некогда отдыхать, — сказал, подбежав к ним, Фириат. — Всадники уже показались. Надо уходить, город уже пуст, ничего не предвещало беды, а теперь мы все настигнуты врасплох, и если не покинем этот дворец во время, разделим судьбу местных жителей. Нужно бежать в лес, там им нас не догнать. Я знаю путь.

Кетавель последовал за Вакаселем. Эрлис, пряча топор за спину, шел следом. Двадцать кавалеристов были еще довольно далеко. Эрлис посмотрел вверх - до леса оставалось около полумили. Фириат и Кетавель перешли на бег, Ладнис сделал то же самое. Кетавель, споткнувшись, упал на колени. Эрлис поднял его, взвалил себе на плечи и побежал дальше. Фириат далеко опередили его, но он изо всех сил старался нагнать их. Крутой склон осыпался, и Эрлис при всей своей недюжинной силе начал сдавать. Хрипло дыша, слыша позади стук копыт, он взбирался все выше. Мимо пропела стрела, и чья-то лошадь заржала от боли.
Еще немного, и его обступили деревья. Фириат снова послал в кавалеристов стрелу и ранил бородатого солдата в плечо. Остальные развернули коней и поскакали обратно, вниз.
Эрлис уложил Кетавеля на землю. Тот лишился сознания, но дышал ровно.

Фириат вызвался покараулить. Эрлис задремал рядом со Кетавелем. Через час Кетавель проснулся и сел, разбудив Эрлиса.
— Ну, как ты?
— Окреп немного. Спасибо тебе, Эрлис. Один бы я сюда не добрался.
— На здоровье. Что дальше-то будем делать?
— Бери своих друзей и уходи куда-нибудь, где безопасно. А мне надо пророчество исполнять.
Фириат нашел глубокую пещеру, надежно укрывающую от ветра, и они рискнули развести костер. Кетавель погрузившись в мысли, разговаривал мало. Эрлису ни до кого не было дела ни до чего, кроме своего топора. На душе у Фириата было тревожно. За последние дни его мир распался. Он потерял всех друзей, а еще недавно разговаривая с Эрлисом, он узнал, что он также воскрешенный из мёртвых. Родная деревня опустела, односельчане убиты или ушли в чужие края. Когда они расположились у костра, он с отсутствующим лицом устремил взгляд на горы.
— О чем ты думаешь? — спросила он.
Ему показалось, что он не слышит, но немного погодя он вздохнул и ответил:
— О храме, которого больше нет.
— Зачем он тебе, этот храм?
— Он — ключ ко всему.
— Чудной ты.
— Чуднее некуда. Помнишь, ты говорил о Возрожденных? Советовал мне опасаться, Декадо потому что у него нет души?
— Помню. Ты тогда еще сказал что-то странное.
— Не такое уж странное, Фириат. Когда-то меня называли Проклятым. Я командовал армиями, брал города. Города, ныне обратившиеся в прах и забытые всеми.
— Не понимаю. Как такое возможно?
— Возможно — потому что я Возрожденный, — с грустной улыбкой объяснил он. — Я умер тысячу лет назад, а Эрлис Кан вернул меня обратно... из ада.
Она пристально посмотрела на него в надежде, что он по какой-то причине сказал неправду — но его лицо говорило, что он не лжет.
— Почему ты рассказал мне об этом? Ведь ты знаешь, что я тоже Возрожденный
— Меня воскресили с определенной целью, но даже Эрлис не до конца понимал, в чем она состоит. А я и подавно не понимаю. Мне нужно найти этот храм. Только там я смогу получить ответ. Этот храм и есть моя судьба. Храм кристалла, обращающего неживое в живое. Храм в котором создаются эти адские создания
— Ты не ответил на мой вопрос.
— На него не так-то легко ответить. — Кетавель оглянулся на Эрлиса — он сидел в глубине пещеры. — Эрлис тоже Возрожденный.
— Нет!
— Боюсь, что да. По-твоему, у него нет души?
— Его тоже воскресили? Тогда кто?
— Эрлис не сумел воскресить человека, которым я был раньше. Но старался решить эту задачу. Эрлиса воскресила сама хранительница кристалла. Она приезжала к Эрлису, когда тот был ребенком, и спрашивала, что ему снится, надеясь найти в снах мальчика разгадку его прошлой жизни.
— Он и меня спрашивал о том же.
Кетавель кивнул.
— Ты все еще нуждаешься в ответе на свой вопрос?
Внутренности Фириата сжались в холодный комок. Боясь вникнуть до конца в смысл того, что сказал Кетавель, он с гневом спросил:
— Ты намекаешь на то, что и я Возрожденный, не имеющий души?
— Про душу я ничего не сказал. И это не намек. Я знаю, что ты Возрожденный. Вот почему они охотились за тобой. Вот почему Декадо назвал тебя Вечным.
— Я не верю тебе! Я знаю, что я Фириат!
— Да, ты Фириат. — И он, как мог, пересказал ему то, что узнал от Эрлиса Кана — о том, как кусочки кости пропускаются через магическую машину, а затем помещаются в чрево согласной на это женщины. — Ты родился точно так же, как всякий другой ребенок. Тебя вскормили грудью и вырастили. Но основа твоего телесного существа взята от Декадо. Вы с ним одинаковы во всем. Потому-то он и Вечный. Для того и выращивают молодых женщин, чтобы обеспечить его сменными телами. По прошествии пары десятилетий он бросает очередное стареющее тело и берет... занимает... новое.
— Выбросив из него душу?
— Да.
— Куда же эти души деваются?
— Уходят в Пустоту, а потом, может быть, и дальше. Не знаю.
— Мне предназначалась такая же участь?
— Вряд ли. Полагаю, что тебя Эрлис Кан создал для своих нужд.. Он видел в тебе свое будущее, потому и хотел увезти тебя в дальние страны.
Фириат смотрел на него, не сводя глаз. Гнев еще не утих в нем, но он больше не мог отрицать очевидного. Кетавель назвал его Вечным при первой встрече. Декадо тоже без колебаний признал в нем Вечного. Внутренне смятение рождало в нем желание ударить, причинить боль.
— Тебя Эрлис Кан сотворил тем же способом? — спросила она.
— Думаю, да.
— Мальчик родился, вырос, возмужал, а потом у него отняли душу, и его тело, по твоим же словам, занял ты?
Удар попал в цель. Сапфировые глаза затуманились, на лице отразилось страдание.
— До чего же я глуп! Мне это и в голову не приходило. Я был чересчур занят собой. Ну конечно. Юношу вырастили, а потом убили, чтобы я мог вернуться.
Фириат почувствовал себя виноватым в том, что заставил его так страдать, и его гнев прошел.
— Для чего же он тебя воскресил?
— Он думал, что я могу положить конец правлению Вечных. Меня он уверял, что хочет защитить свой народ, но это не так. Все, чего он хотел, — это жить с тобой, не боясь, что Декадо отыщет вас.
— Он надеялся, что ты убьешь его, верно?
— Не знаю, на что он надеялся. Он опирался на древнее пророчество, где говорится о моих мечах и неком серебряном орле. Это и побуждало его искать так упорно мою могилу.
— Серебряный Орел? Он летает среди звезд и исполняет желания добрых волшебников. Старый охотник рассказал мне эту сказку в ту ночь, когда сделал мой первый лук. Боги выковали его из серебра, вдохнули в него жизнь и пустили в небо. С тех пор он летает вокруг земли, гоняется за луной и кормится солнцем.
— Может, и моя судьба такова, — улыбнулся Кетавель— Быть выпущенным в небо, чтобы найти там его гнездо. — Его улыбка померкла. — По правде сказать, я до сих пор не знаю, в чем она, моя судьба. Знаю только, что должен сразиться с Вечными и сделать все от меня зависящее, чтобы их царство кончилось.
— А ты сможешь?
— В свое время я верил, что нет на свете ничего такого, что мне бы оказалось не по зубам. Но тогда я был молод. Теперь я — муж пятидесяти четырех лет в молодом теле, заброшенный в чуждый мне мир. Я не могу исправить зла, которое сотворил Декадо и Вечные. Но я знал женщину, изрекшую это пророчество, и доверял ей. Значит, каким-то образом я все же могу победить.
— И ты веришь, что ответ можно найти в этом пропавшем храме?
— Да. Вся магия на свете, мне думается, проистекает оттуда. Я был там когда-то и видел машины древних, видел светильники, горящие без огня. Я прожил там месяц. Мне сдается, все тамошние монахи были волшебниками того или иного рода.
— Но ты говоришь, что его больше нет?
— Один мудрец говорил, что гора, в которой помещался тот храм, исчезла бесследно. Вместо нее осталась пустыня, где металлы меняют форму, а законы природы не имеют силы.
— Горы не исчезают.
— Вот и я про то же. — Кетавель расхохотался, громко и весело. — Послушайте, что говорит мертвец, пролежавший в земле тысячу лет и живущий в мире, населенном чудовищами. Мне ли отрицать силу магии?

—Итак. нет времени на разговоры, мы должны отправляться немедленно, мы должны остановить зло содеянное вечными и уничтожить кристалл, искажающий всё сущее.

Так прошел еще один день, с первыми лучами рассвета Кетавель и его верные друзья отправились к горе, навстречу судьбе.

Близился вечер, Солнце засияло румянцем в последний раз, и скрылось за небосводом.

Предоставив гнедому бежать, как ему вздумается, Кетавель пытался разобраться в своих мыслях. Топот копыт и ветер в лицо помогали ему сосредоточиться. Впереди показался кратер. Остановив коня на его краю, Кетавель снова посмотрел в Меч Тьмы и снова увидел храмовую гору с золотым щитом на вершине. Более того: чуть левее на земле светились голубые огни, отмечая дорогу к храму. Он направил коня вокруг кратера туда, где начиналась тропа. Там он спешился и показал Вакаселю то, что отражалось в мече.
— Откуда нам знать, можно здесь пройти или нет? — сказал он.
— Монахам ведь тоже надо как-то ходить через кратер, чтобы носить в храм еду. Впрочем, давай испытаем.
Он снял с шеи золотой медальон и, не сводя глаз с отражения, бросил его между двумя огнями. С медальоном ничего не случилось. Кетавель, затаив дыхание, ступил в кратер и поднял его.
— Я намерен пройти по этой тропе, — сказал он Вакаселю. — А ты лучше жди меня здесь.
— Я не затем сюда ехал, что подержать твоего коня. Я иду с тобой.
— Так я и думал. — Кетавель улыбнулся и вдруг заметил, что он не взял с собой лук. Вместо него у него на перевязи через плечо висела кавалерийская сабля. — Впервые вижу тебя без любимого оружия.
Даже на отмеченной огнями тропе Кетавель чувствовал притяжение кратера. Легкая тошнота и головокружение мешали сохранять равновесие. Несколько раз ему приходилось останавливаться, чтобы поправить мечи и сфокусировать мерцающие огни.
Так они добрались до высоких двойных дверей храма. Кетавель потянул за кольцо — заперто. Спрятав в ножны Меч Тьмы, он просунул саблю между створками, нащупал деревянный засов и попытался его поднять. Брус сдвинулся на пару дюймов, а потом как будто застрял. Фириат просунул свою саблю рядом с клинком Кетавеля. Засов приподнялся еще немного и со стуком упал на пол. Кетавель налег плечом на створки, и они распахнулись.
Огромную входную залу он помнил по прошлому визиту сюда. Коридоры справа и слева вели к многочисленным лестницам. Стулья и скамейки, стоящие здесь, покрывала пыль, и Кетавелю сделалось грустно. В прошлое его посещение здесь горел яркий свет, и все дышало теплом и гармонией. Входящий обретал покой и радость. Теперь все здесь было холодно и мертво. Кетавель медленно двинулся направо, к первой из лестниц. Когда он прошел под аркой в начале коридора, там замерцал свет и голос, идущий неведомо откуда, сказал:
— Остерегись. — Голос звучал металлически и сопровождался звуком, подобным треску хвороста на огне. Кетавель, не слушая его, пошел дальше с обоими мечами в руках. — Коридоры охраняются, — продолжал голос. — Я никому не хочу причинять зла, но если ты не уйдешь отсюда немедленно, то умрешь.
— Судя по кучам, это большие звери — может быть, джиамады, — сказал Фириат.
Кетавель кивнул.
Они шли мимо келий, где жили когда-то монахи. Теперь здесь никого не было. На полу лежала пыль, сиденья в нишах оплела паутина. Обитель красоты и покоя стала вместилищем смерти и распада.
Тошнота не проходила, пот со лба тек в глаза. Кетавель видел, что и Фириат чувствует себя не лучше. Во рту у него пересохло, пальцы покалывало.
Он уже подходил к лестнице, когда из ниши слева на него бросилось огромное белесое существо. Кетавель ударил его Мечом Тьмы, но не удержался на ногах и отлетел к стене. Фириат пришел на помощь и вонзил саблю в спину чудовища. Оно пронзительно завопило и повернулось навстречу новому врагу. Кетавель, вскочив на ноги, рубанул его саблей по шее. Чудище зашаталось, и Кетавель Мечом Тьмы пронзил его сердце. Они с Вакаселем уставились на мертвое тело. Таких джиамадов Кетавель еще не видывал. На бледной коже, сплошь в бородавках и багровых наростах, виднелись лишь редкие клочки меха.
— Мерзость какая, — прошептал Фириат. — Нельзя понять, с каким животным его смешали.
Труп лежал на боку, и Кетавель, став на колени, присмотрелся к тому, что торчало у чудища на спине.
— Что это такое, по-твоему? — спросил он.
Фириат потыкал в нарост саблей, и опухоль развернулась, показав пять костлявых пальцев.
— Боги, да это рука! У него рука выросла на хребте!
— Надо идти. — Кетавель встал, и его вырвало. Он постоял немного, держась за стену. — Долго здесь оставаться нельзя. Магия, коверкающая землю снаружи, просочилась и сюда.
Ступени железной лестницы покрывала ржавчина.
— Она ведет в большую трапезную, — сказал Кетавель— Там же помещались музей и библиотека.
Взойдя наверх, они оказались в большом пустом помещении. Столы и стулья валялись повсюду, точно их разметала буря. Между книгами и свитками, разбросанными на полу, лежали кости. В высокие окна проникал лунный свет. У дальней стены мелькнула тень, и Кетавель разглядел бегущую к ним двухголовую собаку величиной со льва. Кетавель пройдя на средину комнаты крикнул Фириату:

— Стань позади меня!
Собака прыгнула. Он шагнул навстречу, взмахнул Мечом Тьмы и рассек ей грудь между двумя головами. Чудище с лету рухнуло на Кетавеля. Он выронил меч, а собака поднялась и оскалила обе пасти. Фириат ударил ее саблей. Чудище подалось к девушке, но страшная рана в груди дала о себе знать. Передние лапы подогнулись, и собака свалилась на пол. В окнах внезапно вспыхнуло солнце, залив зал потоками золотого света.
Кетавель, поморгав, подошел к окну, Фириат за ним. Заслонив глаза рукой, он посмотрел на восток.
— Слишком быстро. Солнце никогда так не всходит. Фириат показал ему на летящих вдалеке птиц.
— Просто здесь время идет быстрее. Кетавель кивнул, отвернулся и пошел через зал.
— Ты знаешь, куда идти? — спросила она.
— Когда я гостил здесь, мне разрешали ходить где угодно, только наверх не пускали. Туда и направимся.
Он смотрел на попадающиеся по дороге скелеты — одни с хребтами, выгнутыми дугой, другие с непомерно разросшимися костями. В одном из черепов зияли четыре глазницы. Кетавель и Фириат молча поднялись по другой железной лестнице. С каждой ступенькой они чувствовали себя все лучше. Тошнота прошла, покалывание в пальцах тоже. Лестница вывела их на галерею, идущую вокруг трапезной. Внизу теперь рыскало еще несколько безволосых чудищ. Одно из них подняло глаза на людей, но не побежало за ними, а принялось рвать зубами труп убитой собаки. Другие присоединились к нему. Снизу донесся пронзительный вопль, и чудища помчались туда.
Овальная деревянная дверь на галерее была заперта. Кетавель отступил, подышал глубоко и ударил ногой по замку. На третьем ударе дерево треснуло, на четвертом замок вылетел и дверь распахнулась. В комнате, куда вошел Кетавель, была еще одна дверь, которая оказалась незапертой. Одну из стен смежной комнаты занимали уставленные книгами полки. У открытого окна на балкон стоял красивый письменный стол из резного дуба. Старик, сидевший за ним, не поднял тревоги — он лишь устало смотрел на вошедших. На его лице выделялись скулы и надбровные дуги, зубы внутри большого рта росли вкривь и вкось.
— Что тебе нужно здесь, бес? — спросил он Фириата.
— Он Возрожденный! — сказал Кетавель.
— Я знаю, кто он. Исчадие зла. Мы вернули ее назад. Думали, она расскажет нам о чудесах своего времени. Напрасные ожидания. Эрлис просил его, а он смеялся. Вестава его расспрашивал, но он ничего не мог вспомнить. Дайте мне время, говорил он. Потом он уехал и вернулся с войском. Настали дни крови и смерти. Я знаю его, слишком хорошо знаю.
— Ты ошибаешься, монах. Это не Вечный, а один из его Возрожденных. Он пришел сюда вместе со мной, чтобы свергнуть Вечных. Нам нужен серебряный орел и его яйцо.
— Орла тебе не найти, воин, — засмеялся старик. — Он летает среди звезд, где небо уже не голубое, а черное.
— Но он шлет сюда силу, питающую яйцо, — сказал Кетавель
Старик потер лицо искривленной, оплетенной жилами рукой.
— Ох, как я устал.
— Что у вас здесь творится? — спросил Кетавель
— Мы совершили ошибку, роковую ошибку. Мы хотели вывести храм за пределы времени. Всего на пару мгновений, чтобы он, — старик указал на Фириата, — больше не отнимал у нас машины. Мы нашли тайные ходы внизу, в подземелье, а в них страшные вещи. Он знает. Оружие, приносящее смерть на большом расстоянии. А в найденных там же бумагах говорилось об еще более страшных устройствах. Были там и карты, показывающие, где они спрятаны. Он испытывал нужду во всем этом. Ему мало было обратить во зло наши труды. Он хотел еще больше власти и нуждался в этом оружии. Мы не могли этого допустить и попытались скрыть от него храм. Сначала мы думали, что нам это удалось, — с горьким смехом сказал старик, — но оказалось, что мы всего лишь замедлили течение времени внутри этих стен. Ужасы, которые за этим последовали, не поддаются воображению. Мы стали меняться. Строение наших тел утратило стойкость. Давно оформившиеся кости начали расти заново. Многие из братьев умерли, другие сделались безобразными. Поначалу это шло медленно, и мы не понимали, что происходит. Когда мы поняли, то попытались изменить чары — и сделали еще хуже. Заклятие, скрывающее храм, усилилось, и события стали разворачиваться с такой быстротой, что убежать не успел никто. Лишь немногим братьям удалось добраться сюда, наверх, где перемены происходили не столь бурно. Но в конце концов все они превратились в чудовищ и растерзали друг друга — или бродят стаями там, внизу.
— Однако ты сохранил человеческий облик, — заметил Кетавель
Старый монах достал из-за ворота золотую цепь, на которой висел полумесяц, сделанный наполовину из белого кристалла, наполовину из черного камня.
— Это Полумесяц Настоятеля. — Старик рассеянно погладил вещицу. — Теперь его сила почти истощилась, но раньше он излучал яркий белый свет, спасавший меня.
— Прошло пятьсот лет, — сказал Фириат. — Как эти твари внизу еще живы?
— Пятьсот лет? Только не здесь, где день равен часу. По моему расчету, мы наложили свое заклятие лет пятнадцать назад, хотя разум уже плохо мне служит, и я могу ошибаться. Какое-то время мы еще могли выходить за съестными припасами. Потом многие из нас превратились в зверей и начали поедать других. — Старик повесил голову. — Мы считали себя хранителями знания и мечтали вывести мир из дикого состояния, а вместо этого одичали сами. Став чудовищами, мы стали также и долгожителями.
— Почему же вы попросту не остановили магию? — спросил Кетавель— Это наверняка положило бы конец ужасам Вечной.
— Остановить магию? Как это возможно? — ужаснулся старик. — Поняв, что наши чары губят нас, мы попробовали их изменить, но чем больше мы пытались, тем хуже все становилось. Несколько месяцев назад мы предприняли последнюю попытку и лишь ускорили неизбежное. Еды в храме больше нет, а мои братья мертвы или едят друг друга.
— А где здесь у вас святая святых? — спросил Фириат.
— Странно слышать такой вопрос из твоих уст, — усмехнулся старик. — Зло ищет святости!
— Но оно ведь есть, это место? — настаивал Кетавель
— Да. Кристальный Алтарь. Его, думается, построил сам Великий Отец. Там мы молились и исцеляли болящих.
— Где он, этот алтарь? — терпеливо спросил Кетавель. Снизу донесся крик, за ним другой. Старик, будто не слыша, пристально смотрел на Фириата.
— Так где же?
Старик перевел взгляд на дверь в западной стене.
— Идем! — сказал Кетавель
— Нет! — Старик поднялся на ноги. — Он не должен к нему приближаться. Он осквернит его!
— Послушай меня! — Кетавель взял его за руку. — Постарайся понять. Он не Декадо! Он Фириат, живший в горах там, на юге.
— Может быть, раньше он и был Вакаселем, о котором ты говоришь, но теперь нет. Меня не проведешь. Я вижу сквозь стены плоти. Вижу его душу. Это Декадо. Вечный.
— Здешняя магия помутила его разум, — сказал Фириат.
— Нет, — вздохнул Кетавель— Еще там, на дороге, посмотрев на тебя при луне, я подумал: что-то не так. У меня чуть сердце не остановилось. Наверно, я тогда же все понял, просто не хотел верить.

Они вместе прошли несколько жутких и забытых комнат. Снизу всё еще слышались визги и крики изуродованных людей. Еще одна дверь открылась перед ними, и их глазам предстала такая картина. Это была большая комната центр комнаты выделял алтарь в котором под стеклянным колпаком парил кристалл. Комната освещалась с помощью Луны из окна. Сам кристалл истощал такое количество света, что даже само Солнце не сравнилось бы с его сиянием.

Около алтаря стоял Декадо.

В зал вошел Кетавель, Фириат остался за дверью, и горе Декадо сделалось еще глубже.
— Теперь моя радость полна. Мне предстоит убить прославленного героя, — как-то помимо него произнес его собственный голос.
Раскаяние захлестывало его, как воды темной реки.

Первым в атаку пошел Кетавель, а Декадо пятился, отчаянно отбиваясь. Ноги у него работали безупречно, и он ни на миг не потерял равновесия. Он отразил навесной удар и попытался ответить, но безуспешно. Когда они сошлись близко, Кетавель внезапно боднул его и отбросил назад. Из рассеченной брови Декадо струилась кровь.
— Такому в школах не учат, — сказал он. — Надо запомнить.
— Надолго запоминать не придется, мальчик.
— Хорошо сказано, родич, — засмеялся Декадо, начиная новый круг, — но я не хуже тебя знаю, что гнев — второй враг дуэлянта.
Он предпринял молниеносную контратаку. Теперь уже пятился Кетавель, и его тоже спасали ноги. Меч Декадо прорвал его кольчугу. Фириат отвернулся, подумав, что это смертельный удар, но взмах Меча Тьмы его разуверил. Кетавель зацепил ногой лодыжку Декадо и двинул его плечом. Тот упал, но тут же вскочил, не дав Кетавелю добить себя, и кружение началось снова.

Фириат понял, что от него сейчас зависит всё, и побежал к алтарю уже преследуемый двумя чудовищами обернулся, и взмахнул саблей, оба умерли мгновенно.

Он снова перевел взгляд на чудесный кристалл. Кетавель и рискнул всем, чтобы его уничтожить. Он замешкался, чтобы взглянуть на Кетавеля. Он продолжал биться.

Пока кристалл цел, Декадо и другие всегда будут Вечными, и такие люди, как Кетавель, будут сражаться и умирать, чтобы лишить их власти. Фириат подойдя вплотную к кристаллу почувствовал жуткую боль в висках. Хватая ртом воздух, он поднял саблю и ударил ею по стеклянному цилиндру, защищающему кристалл. Сабля отскочила обратно. Он ударил еще дважды — тщетно.

— Кетавель — крикнул он тогда, теряя силы — Я не могу его разбить! Брось мне меч!
Он, пригнувшись, вогнал саблю Декадо в сердце. Вынул меч, увернулся от чудовища бегущего на него и метнул Меч Тьмы Вакаселю. Он, верно рассчитав полет острого как бритва клинка, поймал его за рукоять.
Отгоняя одолевающую его тьму, он грохнула по стеклу Мечом Ночи. В цилиндре появилась трещина, за ней другая. С третьего удара цилиндр распался. Из него повалил цветной дым, а кристалл с глухим стуком упал к подножию колонны. Он был похож на алмаз, но это была иллюзия, стекло скрывало жидкость внутри кристалла. Собрав остаток сил, Фириат обрушил на него Меч Тьмы. Большой камень разлетелся вдребезги, ослепительно сверкнув напоследок. Из него вытекла жидкость ярко белого цвета, переливающаяся на свете. Фириат мысленно назвал его
Свет в зале померк, гул и вибрация под полом остановились. Настала тишина. Чудовища одно за другим повалились на пол и больше не шевелились.
Теперь алтарь освещала только луна за окном. Фириат, выронив меч, повернулся к Кетавелю. Он стоял на коленях рядом с лежащим неподвижно Декадо. Он сошел с помоста и дотащился до них. Декадо был в сознании. Окровавленный кусок металла торчал из его живота.

— Боли нет, — сказал он. — Для меня это нечто новое. И ног я не чувствую. Это, кажется, дурной знак?
— Да, — сказал Кетавель— Почему ты меня не убил?
— Ты слишком силен для меня, родич.
— Я знаю, что я силен — но, как говорил мой старый учитель, всегда найдется кто-то сильнее. Такой нашелся, и это ты. Три раза ты мог прикончить меня и все три раза воздерживался. Почему?

— Скажи, — попросил Кетавель, снова опустившись на пол рядом с Декадо. — Мне нужно знать.
Но Декадо умер.
— Ты не знаешь почему? — спросил Кетавель, повернувшись к Вакаселю.

Он, мертвенно-бледный, пошатнулся и упал.

В зал вошел кто-то, и Кетавель вскочил, подняв меч.
— Эй, паренек, полегче, — сказал Эрлис. — Я хочу помочь. — С усмешкой проговорил Эрлис сев на пол рядом с Вакаселем.

Спрятав мечи, Кетавель наполнил карманы осколками кристалла и вернулся к старому монаху.
Тот был еще жив, но волосы у него побелели и поредели, лицо покрылось морщинами, дыхание стало прерывистым. Кетавель раскрыл его искривленную руку, вложил в нее кристалл и сжал пальцы.
Старик вздохнул и открыл глаза.
— Спасибо, но это меня уже не спасет. — Кетавель хотел достать из кармана другие осколки, но монах удержал его руку. — Не надо. Прибереги их для тех, кому они нужнее.
— Что с тобой? Почему тебя нельзя исцелить?
— Время настигло меня. Пятьсот лет, о которых ты говорил, — не шутка. Они только и ждали, чтобы забрать нас всех. — Монах помолчал и спросил: — Кристалл разбит?
— Да.
— Не будет теперь золотого века. Не будет конца голоду и болезням. Не будет городов, сияющих огнями, уходящих крышами в облака.
Послышался рокот, стены вокруг них задрожали.
— Что это? — спросил Кетавель
— Зеркало закрывается, сворачивает свои лепестки. — Слезы покатились из глаз монаха. — Того, чем я жил, больше нет. Как же я устал, как устал...
— Вспомни лучше о том, что не дал в руки Вечных еще более страшного оружия. То, что ты совершил, привело к их смерти. Теперь мир свободен.
— Свободен от одного тирана. Ты думаешь, после Вечных не будет других?
— Я так не думаю, но знаю, что всегда найдутся люди, которые выступят против них. Ты горюешь о конце магии, но эта магия была запятнана злом. Так всегда бывает. Мы находим целебную траву, а кто-то делает из нее яд. Мы варим сталь для плуга, а кто-то выковывает из нее острый меч. Нет такой силы, которую зло не тронуло бы. Может быть, золотого века у нас и не будет, зато не будет и Смешанных, и чудовищных, исковерканных уродов. Не будет чародеев, плетущих темные чары.
Старик разжал пальцы, и на пол упал черный камень.
— Так Вечных нет больше? — чуть слышно спросил он.
— Они ушли из этого мира.
— Значит... я все-таки сделал в жизни... что-то хорошее.
— Да.
Старик закрыл глаза и поник головой. Его тело сразу же начало разлагаться. Кожа на черепе туго натянулась, потом лопнула и осыпалась прахом.
Кетавель встал и вышел из храма под ночное небо пустыни.

Следующие дни он провел у пруда в горах, где исцелял самых тяжелых раненых осколками кристалла. Вскоре камни утратили свою силу и почернели. Из двухсот пятидесяти человек, вышедших в поход с Алагиром, осталось меньше шестидесяти.
Тела убитых каждый день сносили в долину, к вырытым там глубоким могилам. Кетавель неизменно присутствовал на похоронах и говорил о каждом убитом трогательные слова. Эрлис помогал копать, и Кетавель ни разу не видел, чтобы он взял в руки топор Друсса-Легенды.
На третье утро Кетавель подошел к нему, и спросил:
— Как ты, дружище?
— Жив. Благодаря тебе.
— Разве тебе грустно из-за этого?
— Нет. Я горжусь.

— Твои слова радуют мое сердце, Эрлис. Куда ты пойдешь теперь?
— Наверно, домой, в Петар.. Так много погибло в эти мрачные годы. Меня тут больше ничего не держит. Их жертва не прошла напрасно. Вечные убиты, и это достойно такой жертвы.
— Надеюсь. Мы-то трое живы, хотя созданы той же магией.
— А ты куда теперь направишься, Кетавель? — спросила она.
— Я уезжаю сегодня. Поплыву за море, в старое наашанское королевство. Я любил эту землю, хотя почти всю жизнь провел за ее пределами. Посмотрю, смогу ли узнать тамошние горы и долины.
— Эрлис тоже едет. Топор Друсса мы поместим в музей. Окажи нам честь, едем с нами. — Сказал Фириат.
— Нет. Я поеду за белым конем, а потом на юго-восток, в Дрос-Пурдол. Я хочу домой, Хочу снова повидать Наашан, взглянуть на горы моего детства.
Фириат приуныл было, но тут же опять просветлел.
— Ладно. Навести родные места, а потом приезжай к нам. Для тебя за моим столом всегда найдется почетное место.
Они пожали друг другу запястья по воинскому обычаю.
— Возможно, так я и сделаю. — Кетавель сел на коня, в последний раз взглянул на поле битвы и уехал.
Вскоре после этого Фириат стал седлать своего коня.
— Ты тоже нас покидаешь? — спросил Эрлис.
— Я, пожалуй, поеду с ним. До свидания, Эрлис. Или мне следовало сказать Прощай дружище — Улыбнулся он.

— «Эрлис» мне вполне подходит. Подожди! — окликнул он, когда воин уже ехал прочь. — Ты забыл свой лук.
Фириат придержал коня.
— И правда. Какой же я дурак.
Эрлис принес ему лук, и он повесил его на плечо.
— Надеюсь, мы еще встретимся, — сказал он.
— Будь осторожен со своими надеждами — они могут сбыться, — ответил он и поехал вслед за Кетавелем.

Гм. Ладно, я решил выйти на новый уровень (!), поэтому прокомментирую не двумя, а аж тремя тезисами

Geralt
Понравилось:
- Раскрытие темы (в отличие от оппонента задачу выполнил - молодца)
- "Легкость" изложения (в целом читается лаконично, ненавязчиво)
- Диалоги (просто и сердито - нет вычурности и излишек)
Не понравилось:
- Наличие грамматических ошибок, "очепяток" и т.д. (много раз останавливался, ибо спотыкался на подобных моментах)
- Описания и эмоциональный фон (их почти нет)
- Концовка

Анвонави
Понравилось:
- Грамматика в идеале
- Некоторые диалоги весьма неплохи (но некоторые читал через строчку)
- Навевание серьезности складывающейся ситуации
Не понравилось:
- Однородность изложения (порой что диалоги, что основной текст читаются сплошняком, ибо см.ниже)
- Эмоциональный фон (почти нет), многие описания очень тяжело воспринимаются.
- Раскрытие темы (точнее ее не раскрытие)
__________________________
Я бы очень хотел отдать каждому по голосу, потому что положительных моментов и косяков хватает у обоих. Но, если проголосую за кого-нибудь одного, стану себе противен.
В общем, Geralt и Анви простите меня, но я против всех
__________________________
Уже лежу, свернувшись калачиком - можете смело пинать ногами

а как ты определяешь, какой чей?