Коза Радригеса.

В крайнюю на деревне хижину ступил высокий, мощный в плечах, юноша. Остался на пороге, закрывая солнечный свет. На широком загорелом лице проступило отвращение, твёрдым презрительным взглядом юноша окинул ветхую хижину. Стены сложены из камней, но толкни – обвалятся, крышу закрывает рваное тонкое полотнище, а должно быть толстое, прочное, готовое выдержать песчаную бурю. Развалился из веток джузгуна и макияра плетёный стол, на земляном полу валяются разбитые черепки глиняной посуды, рваными грязными тряпками висят занавески. Ветер пригнал на порог тучу песка, а когда нет двери, когда хозяева не защищают дом, Пустыня церемонится не будет – уже через месяц от хижины останется куча песка и груда камней!
Юноша ступил дальше, поморщился сильнее. Из соседней комнаты несёт смрадом, зловониями, гнилью.
Следом вошёл среднего роста, живой в движениях, юноша, скривился:
- Тургук, это сделал ты?
Первый скосил тяжёлый, как у буйвола, взгляд, обронил:
- Хазиман, помнишь была у меня птица на длинных ногах и с длинной шеей? На ней ещё детишки любили кататься. Несла крохотные яйца, но бегала шустро. И много болтала.
Хазиман закрыл рот и нос ладонью, опасливо шагнул в сторону комнаты, откуда вырывается смрад.
- Помню, - промычал он.
- А помнишь, что с ней случилось?
- За болтовню ты обломал ей крылья, - ответил Хазиман, добавил: - Она обиделась и перестала говорить. Совсем. Но вместо крохотных яиц, ими даже мыши наестся не могли, понесла крупные, размером с твою голову. Да… было время!
Третьим в хижину зашёл невысокий, смуглый, с острым лицом юноша. И если у первого взгляд тяжёлый, угрюмый, не посмотрит, а швырнёт камень, да и сам как буйвол. У второго глаза живые, в движениях чувствуется жизнь, задор, жажда. То третьего чаще можно увидеть неподвижным, вдумчивым, спокойным. Словно юноша ни на секунду не прекращает думать, размышлять, искать ответы.
- И чему тебя это научило? – спросил остролицый.
- Тому, - сказал Хазиман довольно, - что наш старший брать добрый. Он ведь и мог с птицей всякое другое сделать… а всего лишь крылья обломал! И птица смышлёная оказалась…
Тургук покачал головой. Средний брат когда-нибудь в порыве бескостной речи пропустит важное, или просто нарвётся в руки непонятливого, но умелого с оружием.
Братья прошли вглубь хижины, все трое зажали носы. В дальней комнате на земляном полу раскинул тощие руки мёртвый человек. Над ним чёрной тучей ноют мухи, живыми пятнами копошатся во рту, откладывают личинки под язык, в нёбо, в пустые высохшие глаза, под веки. Тряпьё на человеке не скрывает высохшей фигуры, живот провалился, безобразными дугами натянули кожу рёбра. Хазиман с отвращением оглядел труп, для него, братья знали, такое видеть больнее всего. И вышел из хижины.
- Лесс… - позвал Тургук.
- Апатия, - отозвался младший брат обречённо, - сколько жизней ещё заберёт эта чума?
- Лесс.
- Проклятие шагает из дома в дом. Скоро от родной деревни останутся съеденные червями высохшие трупы под холмики песка и руинами камней…
- Лесс, - повторил Тургук твёрже. Он сжал плечо младшего брата, тот вздрогнул, словно уходил в другой мир, где живут лишь идеи, мысли, образы. – Идём отсюда.

Тургук с нескрываемой злостью смотрел на мёртвые огороды. Дома стоят тесно, порой один переходит в другой, в третьих вовсе, ничуть не смущаясь, живут разные семьи. Но у каждой семьи есть огород, землю которого семья обязана возделывать, ухаживать за ней, поливать, взращивать зелень, иначе оазис, с него и началась деревня, умрёт, загубленный безответственностью.
Тургук стиснул кулаки. Нет ничего хуже запущенной земли! Земля – мать, начало, исток. Любить и уважать, заботиться о ней обязан каждый!
Хазиман, пока шли к центру деревни, всматривался в глаза встречных жителей. Люди идут так, будто жизнь, как вода, впитывается в сухую почву под ногами. Чахлые апатичные лица обращены к земле, босые ноги едва волочатся, оставляя длинные дорожки в пыли. Хазиман вздрогнул – по улице ходят пугала, а не люди.
Ещё большую тоску нагнали серые лица в пустых окнах. От медленных взглядов, что провожали всю дорогу, хотелось идти быстрее.
- Проклятье, - буркнул Тургук. Он указал рукой на высохшее дерево джузгуна в центре площади. Пятую неделю люди, как покорные бараны, стягиваются на площадь со всей деревни, опускаются коленями на каменные плиты возле дерева. – Земле нужно не молиться, а беречь её.
Он резко свернул в сторону. Братья остановились, Хазиман развёл руками.
- Ты куда?
- Старик, - громко сказал Тургук через плечо. – Он единственный, кто знает.
Хазиман догнал, спросил быстро:
- Знает что?
- Куда идти.
Лесс вскинул голову. До этого бродил в своём мире, мире, где слова пытаются собраться в правильные, умные, ёмкие фразы, чтоб р-раз, и ответ на Главный вопрос. Тургук ступает резкими шагами, напористыми, не свернёт с дороги, даже если навстречу выйдет здоровый бык. Младший поравнялся со старшими братьями, окинул фигуру Тургука:
- Ты собрался уходить?
Тургук на ходу указал в убитые солнцем огороды, жёлтые ростки, мёртвые деревца, а ведь когда-то не деревня была, роскошный оазис!
- Жить здесь?.. Н-днет. Старик знает, а мне нужен ответ. Я ещё маленький был, то дохлую ящерицу в обеденную миску соседям положу, то червей в козьем, конечно, соседском, молоке искупаю и по забывчивости в кувшине и оставлю, то… Но Старик уже тогда сидел на краю деревни. С тех пор в его жизни ничего не изменилось. Да что я! Дед Аззарий, он прожил сотню лет, говорил, что любил ослам вязать кувшины на хвост. У всех это лучшее время было, и многие шалости со временем остаются шалостями. Но Старика он помнил с того времени – именно с того! - помнил, ещё как помнил! Говорил, когда уши трещат и пылают огнём в жилистых руках, кувшины отвязывать вдвойне сложнее.
Хазиман двинул плечами.
- Раз ты идёшь, иду и я. Какой смысл оставаться в месте, где умирают люди?.. Лесс, а ты?
- Старик, - вздохнул младший брат, - должен знать много. Вдруг знает ответ и на Главный вопрос.
- Ты мог спросить намного раньше.
- Я привык до всего допытываться сам, - ответил Лесс. В глазах мелькнули странные тени. – Но сейчас… чувствую, готов и спросить.

Заезжие люди, если не подвести и не показать, издалека всегда принимали Старика за высохшее деревце. Много лет назад Старик сел под ветками мёртвого джузгуна, с тех пор отличить его могли лишь знающие. Тургук отыскал мудрого благодаря великолепному зрению – за сотню шагов старший брат видел, какой лапой кузнечик чешется, а какой скребёт по надкрылью.
Хазиман и Лесс ещё ничего не видели, но Тургук велел шаг убавить – к старшим нужно подходить спокойно, спрашивать вежливо, отвечать учтиво. Старик, по словам брата, это и есть во-о-он тот кустик в стороне от караванной дороги. Лесс прищурился, разглядел тощий согнутый стебель, корявые руки-ветки, кривые нижние ветки, наверно, согнутые в коленях ноги, а старик сидит на камне. Он и правда напоминает куст джузгуна, поверх которого нацепили лохмотья.
Тургук подошёл первый, поклонился:
- Мудрый, разреши обратиться к тебе?
Братья почтительно замерли сзади. Когда разговаривают старшие – лучше не вмешиваться. Почудилось, или Пустыня зашуршала громче, рот старика – будто трещина в коре, слегка дрогнул, губы немного раскрылись, и… сомкнулись снова.
Минуту братья ждали в вежливом молчании: торопиться – удел молодых!
Тургук недовольно задвигал бровями, поклонился снова:
- Мудрый, разреши обратиться к тебе? Нам, всем троим, нужны ответы… а кто, как не мудрый, подскажет их?
Губы Старика дрогнули, по сморщенному, как высохшая кора, лицу пробежала рябь. Давно не говорил, давно! И трещина рта вновь стала меньше. Тургук вздохнул тяжелее. Старость нужно чтить и уважать, всем знакомо, но…
Хазиман потянул за рукав Лесса:
- Смотри!..
Лесс бросил взгляд в сторону куда показал Хазиман. Из двора через дорогу вышла ярко-красная коза с большими загнутыми до хребтины рогами, остановилась, уставилась на Хазимана большими напряжёнными глазами. Лесс не успел шелохнуться, между козой и братом колодец, а Хазиман уже расплылся в откровенной улыбке, к ужасу Лесса, вскинул руку и показал козе большой палец.
- Дура нарядилась в красную шубу, - хохотнул Хазиман. – Класс!
Тургук обернулся, мигом понял, в чём дело. Глаза козы вскипели, комья сухой земли вылетели из-под копыт. Хазиман, не переставая улыбаться, наблюдал, как старший брат бросился навстречу дурной козе. Лесс схватился за голову. Коза, не отрывая бешеных глаз от Хазимана, по дуге ушла в колодец. Донёсся тяжёлый всплеск. Тургук подскочил первый, ноги остановились у края глубокой ямы. Глубоко в темноте бурлит вода, коза тонет, но рогами упирается в стенку колодца – даже при смерти ещё жаждет отомстить обидчику.
Братья терпеливо дождались, когда рога скроются под водой. Хазиман развёл руками:
- А чё она?..
- Дурень, - сказал Тургук. – Это был последний колодец в этой стороне. Другие засохли, а на том едва хватает тому концу. Теперь точно уходим.
- Так чё она? – не понял Хазиман. Лицо из весёлого сделалось виноватым.
- Это коза Радригеса, - хмыкнул Лесс, - забыл? Он шутки ради выкрасил любимицу в красный. Другие козы не поняли, отказались дружить, а эта обиделась на весь мир, страшно бесилась, когда другие намекали на недостойный цвет, или, ещё хуже, одобряли…
Тургук уже снова кланялся Старику. И тот, к великому удивлению, сумел раздвинуть губы, из беззубого рта, казалось, шепнула сама Пустыня:
- Всё, что ни делается, всё к лучшему…

- О, хвала Богам! Старейший, мы уж думали… мы уж решили… у нас… - Тургук запнулся. Выпрямился, навис возле старика тяжёлой глыбой отчаяния. Лицо потемнело, голос изломался: - Беда в деревне, мудрый. Селение умирает, люди умирают. Неведомая апатия, как страшная девка ночью, бегает из дома в дом. Неделю мы жгли тела на окраине, вроде успокоилось, но сегодня нашли ещё одно!..
Старик не шелохнулся. Тургук откашлялся, продолжил яро, напористо:
- Но и это не всё, Отец! Чума поразила не только людей, а будто весь мир! Проклятое солнце выпивает воду из почвы раньше, чем растения впитывают хоть немного влаги. Проклятый ветер заносит песком дома и дороги, скоро деревня утонет в море песка! Воды в колодцах с каждым днём меньше и меньше, подземные воды больше не питают оазис, когда-то пышный и цветущий, словно райский сад. Если останемся – погибнем!
Старик даже не повернул головы. Всё так же смотрит вдаль высохшими на солнце глазами. Лишь из почтительности братья застыли в ожидании мудрого, как и принято ждать от старших, ответа. Старик наконец сказал сухим, словно шуршит песок, голосом:
- Уходи…
Вперёд выступил Хазиман:
- Отец! – сказал он громко. – Тургук сказал лишь за себя. Я не хочу иметь дел с людьми, что живут, словно мухи. Их захватила неведомая болезнь, в них больше нет жизни! А я хочу жить с теми, кто жить хочет, жизнь свою ценит, уважает и любит!
Старик не двинулся с места, только дрогнула кора на его лице. Голос услышали скрипучий, как старое дерево:
- Уходи…
Лесс покачал головой, лицо его, и без того печальное, сделалось серым и твёрдым, будто камни в пустыне.
- И это, Отец, ещё не всё, - сказал Лесс. – Мы родились и выросли здесь, чтим и уважаем свой дом, родителей, что дали нам жизнь, землю, солнце и воду, они дали нам пропитание. Отец! Благодарность моя этому миру не знает границ, но я до сих пор не знаю зачем живу! А здесь, когда всё умирает… узнаю вряд ли. Мне нужно знать ответ на Главный вопрос. Отец, что такое Счастье?
- Уходи…
- Куда? – воскликнул Тургук.
- Мудрый, мы не знаем куда идти. Кругом пустыня. А за всю жизнь других людей мы почти не видели, кроме тех редких караванов.
- Укажи, - попросил Лесс, - хотя бы направление.
Возможно братьям показалось, но губы Старика слега дрогнули. И если бы пустынные деревья могли улыбаться, то каждый из троих готов был изжариться на солнце, что Старик смеётся. Его иссохшая, сморщенная, как ветка старого джузгуна, рука указала в сторону. Взгляд братьев нашёл на границе пустыни два каменистых возвышения, старческий палец тыкает ровно в серёдку, в узкий проход. Любой житель деревни знает, что именно в том направлении каждый день исчезает солнце, а встаёт ровно в противоположной стороне.
Губы Старика шевельнулись, братья невольно прислушались, стараясь в шуршании песка выделить важные, так нужные им слова.
- Тургук, старший брат… идти тебе в тот проход. Там найдёшь место, которое ищешь. Хазиман, средний брат… идти тебе за братом. И найдёшь тех, кого ищешь. Лесс, младший брат… не отставай. Будь терпелив, и вопрос, что мучает тебя сильнее жажды, уйдёт…
Горсть песка влетела в беззубый рот Старика. Густой, надсадный кашель охватил высушенное пустыней и временем тело, худая спина затряслась. Старик согнулся пополам. Братья замерли в страхе. Старик вдруг перестал кашлять, завалился на бок, и ещё долго лежал с открытым ртом и глазами, прежде чем братья догадались выкопать яму.

С Востока на деревню надвигается Пустыня. Ветер перемещает горы песка. Караванщики говорили, что бывают такие горы, что полдня взбираешься по склону, и ещё полдня идёшь вниз. С юга и запада же песка почти нет. Ноги ступают по сухой растрескавшейся земле, кругом пыль и камни.
Тургук в отчаянии пнул один, покосился на маленькое злое солнце. Рядом, опустив голову, бредёт Хазиман. На лбу выступили крупные капли, не успевают стечь к подбородку, как высыхают, остаются на щеках белыми разводами. По другую руку едва загребает ногами Лесс, хрипит, молчит, бережет влагу.
Тургук окинул недовольным взглядом бесконечное каменистое поле. Рядом обронил Лесс:
- Что лучше – умереть от жажды сейчас, или напиться мочи, и умереть чуть позже?..
Хазиман поскрёб ногтями затылок.
- Как-то брели в пустыне двое отчаянных, - сказал он. – Вода закончилась давно, и силы их были на исходе. Один мотал головой, но мочу пить отказывался. Он умер. Другой отбросил глупые мысли, и выпил. Он прошёл на сто шагов дальше. Бедуины, которые нашли их тела, говорили, что до ближайшего оазиса беднягам было ещё три дня пути.
- Умник, - хмыкнул Тургук, - даже оголодавшей и тощей, как червяк, мыши ясно, что бороться нужно до конца. Второй – молодец. А кверху лапами в любой момент – запросто! Это тебе любой скучающий верблюд скажет.
- Вода скоро закончится, - напомнил Хазиман. – Я уже слюни глотаю… а они солью выступают на спине! Как бы себя не выпить.
Он кинул взгляд на два каменистых возвышения. Туда указал Старик. Торчат над горизонтом будто гребни огромных ящериц, что встретились в пустыне, и не знают как разойтись. Упёрлись друг в друга, готовы вцепиться в любую минуту, гребни встопорщены. Нужно успеть проскочить, иначе задавят, едва кинутся в атаку… За три дня в размерах ящеры-холмы остались прежними: то ли отступают, то ли уменьшаются или жмутся к земле.
Тургук показал жёлтые крупные зубы:
- Выпьешь себя, а потом за кого примешься? Мочу ты отказался.
- Ну, - протянул Хазиман, - поймаю пустынную козу.
Лесс вскинул голову, чуть не споткнулся.
- Кого?!
- Ты хотел сказать овцу? - откровенно рассмеялся Тургук, добавил: – Зря ты жевал вчера те красные ягоды на синем стебельке…
- Пустынную козу, - упрямо повторил Хазиман. Он облизнул пересохшие губы. – Они встречаются редко. Дневную жару пережидают в расщелинах, в пещерках, под крупными камнями в тени, или зарываются в заросли джузгуна. Если укрытий нет, разгоняются так, что встречный ветер охлаждает даже сквозь шерсть, а на морде повисают сосульки. Даже днём в пустыне может быть холодно. Бегом можно спастись от жары!
Тургук глянул вверх: на бледно-голубом фоне круги наворачивают три чёрных крестика. Прицепились ещё с утра. Он пихнул среднего брата локтём:
- Ага, беги! Твои друзья – во-о-он те в небе! – уже спорят, как далеко твои копыта занесёт дурная голова.
Тургук перехватил сочувствующий взгляд младшего брата, тот печальными глазами всматривается в измождённое лицо Хазимана. Средний брат начинается заговариваться, уже пустынных коз навыдумывал, да и сосулек на морде не видели даже у верблюдов, а те, как известно, могут мчаться очень быстро!
Хазиман вдруг вскинул руку, пальцем ткнул куда-то в сторону. Тургук остановился, глаза превратились в узенькие щёлочки. Лесс покачал головой: в деревне часто слышал рассказы о пустынниках, духах, и даже Джиннах, что заманивают усталых путников в ловушки, насылая видения. Вот и сейчас старшие братья всматриваются в далёкое марево. Воздух там словно вода в колодце, куда бросили камень. Иногда мелькает нечто зелёное, густое, дрожит, теряется и возникает снова неясными очертаниями.
- Оазис, - твёрдо сказал Тургук.
- Да, - подтвердил Хазиман, хотя видел не дальше носа. – И нам позарез нужна вода.
Лесс провёл кончиком языка по нижней губе, едва не порезался. Горло будто набито песком, язык распух. Никогда в жизни не хотелось пить, как сейчас. Оазис манит зеленью, тенью, отдыхом, и наверняка – Хазиман прав - там есть вода. Лесс сказал вымученным голосом, будто проглотил горсть песка:
- Мираж…
Он поймал недовольные взгляды братьев, быстро добавил:
- И он может быть далеко. А нам в другую сторону.
- Мы третий день бредём, - заметил Хазиман, - а холмы так и не стали ближе.
- Оазис, - прервал Тургук, - означает жизнь! А нам срочно нужно восполнить запасы воды, и, если повезёт, найдём и еду.
Он решительно шагнул в сторону далёкого марева, обернулся.
- Да и разве не это я ищу? Старик обещал, что в этом направлении мы найдём то, что хотим. Вы как хотите, а мне сюда.
Лесс со странным чувством наблюдал, как медленно удаляется фигура старшего брата. За ним, не раздумывая, двинулся средний. С ними понятно. Тургук жаждет найти место, где жизнь бьёт ключом. Когда подземные воды залегают близко к поверхности, даже на самой бесплодной почве вырастают роскошные сады! Оазис – как раз то, что он ищет. Хазиман ищет людей, которых не поразила странная апатия. Которые не умирают безвольной смертью, превратившись в живые мумии. Ему нужны те, в чьих душах растут такие же удивительные, полные жизни сады, какие ищет Тургук на земле. Рядом с оазисом вполне может быть поселение, где народ счастлив, вечерами поёт песни, а едва солнечные стрелы коснутся земли, с радостью принимается за работу. Так что это и шанс для среднего брата найти желанное.
А что остаётся младшему? Лесс не заметил, как в раздумьях потащился следом.

В перегретом воздухе фигура Тургука дрожит, колыхается. Брат исчез внезапно, без следа растворился в мареве. Лесс с волнением наблюдал, как тает Хазиман, расплывается в бесформенное вытянутое пятно. По плечам и голове будто растекается горячий воск, ещё немного, и жара прибьёт как глупую ящерицу, что бросилась под копыта верблюда. Солнце настолько беспощадное, что даже собственная тень прячется между землёй и подошвами!
Марево ближе и ближе, за ним колыхаются призрачные зелёные тени, и всё же не оставляет чувство, что идёт в ловушку пустынников, древних демонов. А оазис глупая галлюцинация, вовремя подброшенная измученным, заблудшим в бесконечном выжженном мире душам.
Лесс заставил ноги двигаться быстрее. Отступать глупо. Идти своим путём нужно было в тот момент, когда братья свернули с прежней дороги. Он сцепил зубы, ступил в марево. По голове будто врезали хорошей дубиной. Мир закачался, покрылся чёрными пятнами, как труп в деревне мухами. Из марева возникли две фигуры, его с двух сторон подхватили сильные руки. Лесс рассмотрел загорелые хищные лица братьев. Оба скалятся так, будто три недели гонялись за ним.
- Я сам, сам…
- Ага, - согласился Тургук, - если на брюхе, как ящерица с перебитыми лапами, то конечно сам. Хочешь отпущу?
- Бросай его! – воскликнул Хазиман. – Он щас такое увидит, что хоть на пузе, хоть зубами за камни, хоть перебирая только ягодицами, но доползёт!
Лесс высвободился, кинул взгляд в ту сторону, куда смотрят братья. Марево исчезло. В трёхстах шагах пестрит зеленью густая роща. Деревца хоть и мелкие, жалкие, в роще больше кустов, но ведь кругом пустыня! Хазиман светится от счастья, как верблюд, которого загнали в озеро. Ладони Тургука встретились с громким хлопком.
- Нус-с… Кажется, я нашёл, что искал.
Он расправил плечи, выпрямил спину. Лесс ощутил как в измученное тело вливаются неведомые силы. Впереди тень, вода и еда, отдых, а разве не это ищут убитые пустыней странники? Разве не в этом смысл жизни – первую часть жизни работать от зари до зари, зато вторую наслаждаться заработанными благами? И умереть счастливым, что ты достиг в жизни всего, чего хотел, а теперь умираешь честно заработав богатую старость.

Ветер принёс запахи трав, нектара, прохладу. Едва ступили в тень деревьев, как с плеч будто упала гора. Воздух в тени прохладный, чистый. Тугие верёвки, что стягивали грудь, распались, впервые за несколько дней братья вдохнули свободно.
Тургук с треском проломился через кусты, под ним будто исчезла земля, братья услышали крик:
- Морды грязные не купать! Сначала вдоволь напьёмся…
Хазиман и Лесс проломились следом. Тургук стоит на коленях, припал губами к прозрачной блестящей поверхности. На дне ямки, что образовалась в корнях дерева, бодренький ключик. Ручеёк от ключа тоненький, жалкий, сразу теряется в траве, впитывается землёй. Но и то счастье, что сумел выбиться на поверхность!
Тургук, едва отдохнули, будто одержимый сорвался с места.
Он внимательно осматривал владения, сдвигал брови, хмурился, частенько скрёб затылок пятернёй. Хазиман ушёл в след за братом, и Лесс отбросил мысль ждать их уже на второй день.
На третий у ключа, под кроной дерева, Лесс разжёг огонь. Наловил ящериц, жирных, сочных, не в пример дохлым пустынным, что всю жизнь жарятся на солнце. Освежёванные тушки разложил над костром. Кусты за спиной затрещали, на поляну, словно бешеный верблюд, вломился Тургук. Усталый, щёки впали. Он потянул носом – воздух пропитан безумным ароматом жареного мяса – довольный рухнул у костра. Следом, с другой стороны, выбежал Хазиман, долго и жадно пил, лишь затем приполз к огню.
В свете огня братья казались ночными демонами: лица жуткие, багровые, в глазах пляшут зловещие искры. Лесс стряхнул наваждение:
- Ну?
- Достойное место! – сказал Тургук довольно. – Трава сочная, зелёная. Деревьев много, особенно за барханом. Да-да, оазис тянется и за него! На дом хватит сполна.
Лесс присвистнул: до бархана четыреста шагов. Это много, очень много! Но если тянется и дальше… разве бывают такие огромные?
- Ещё встретил стадо буйволов, - продолжил Тургук. – Сначала принял за крупные валуны в траве, но вспомнил, что камни с хвостами и рогами редкость. Видел антилоп, толстых раскормленных птиц, что только бегают и едва могут летать. В оазисе полно упитанных ящериц, длинных и толстых, как бревно, змей. Такую неделю жрать придётся! На другой стороне не родник, а целая лужа. Даже вечно жадный до воды дед Усюпнуй, который перед сном засыпает с кувшином воды, да и вообще готов спать в колодце, назвал бы вруном, расскажи я ему, какая лужа огромная!
Лесс ткнул палкой багровые угли. Старший брат уже готов не спать, не есть, в мыслях наверняка таскает камни на фундамент, рубит деревья, а место, где жить выбрал, когда исследовал оазис. Пищи и еды хватит и ему, и потомкам. Буйволы – не только мясо, но и рабочая сила, можно смело возделывать землю. Да, это как раз то место, что брат ищет. Он нашёл своё Счастье.
Хазиман первый вцепился зубами в сочное, прожаренное мясо крупной ящерицы. Лесс заметил, что средний брат смотрит на огонь усталыми, вовсе не радостными глазами. Жуёт неспеша, вяло, задумчиво.
- Оазис действительно богат и велик! – сказал он, прожевав первый кусок. – И потому я безмерно удивлён, что не нашёл ни одного намёка, что оазис до нас видели другие люди. Я не бродил в центре, как ты Тургук, а исследовал окраины. Такой роскошный дар этому мёртвому, выжженному солнцем миру не заметит только слепой и глухой! А пройдёт мимо, и не вспомнит на завтра, полнейший глупец! И всё же… людей до нас здесь не было. Я не останусь.
Тургук кивнул. Лесс ощутил, что дышать теперь намного легче. Хазиман уйдёт вместе с ним. Но в сердце слабо кольнуло: а старший брат останется.

Итак, дамы и господа,

ДУЭЛЬ № 275 ОФИЦИАЛЬНО ОТКРЫТА!!!

Рвемся, голосуем