|
|
|
358
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 353
Замечания : 0%
(После прочтения поста, прошу дуэлянтов отписаться в личку о готовности, тогда я выставлю сроки и сделаю стартовый выстрел).
And in the dark, I can hear your heartbeat
I tried to find the sound
But then, it stopped, and I was in the darkness,
So darkness I became.
...
Then I heard your heart beating, you were in the darkness too
So I stayed in the darkness with you (с)
Где светло, может быть и темно. Темнота - обострит и усилит: там страх больше, объемнее, там любовь сильнее, жарче.
В сумерках трудно что-то разглядеть, потому и имена участников сокрыты: игра будет анонимной.
При отсутствии часов и стрелок, время будет плыть неразборчивым потоком, поэтому сроки туманны:
на создание - от n до n+14.
на голосование - неделя после выкладывания работ в тему.
Здесь может произойти всякое: черт ногу сломит, кто-то расшибет голову... С темой случился танец, она гордо себя именует:
Танцующая в темноте
Скоро пляска начнется и здесь.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 353
Замечания : 0%
Итак, правила:
сроки написания - от 13 до 27 марта,
голосования - с 27 марта до 3 апреля включительно.
Жанр - проза, естественно, притом свободная (как размер, так и направление).
Скидывать работы на maxximumm@i.ua, желательно пометить, что работа дуэльная.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 21
Замечания : 0%
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 353
Замечания : 0%
Vbondarew, вилькоммен. Всегда рады будем мнениям.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 353
Замечания : 0%
Отсрочка 3 дня участникам.
До 30-го включительно.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 353
Замечания : 0%
1.
Глаза доктора внимательно изучали пациента. Напротив сидел белокурый юноша лет восемнадцати. В его голубых глазах читалась ясность и открытость перед собеседником, неподвижное положение рук так же подтверждало его спокойствие. Звали молодого человека Михаил, он был выпускником средней школы. Судьба распорядилась таким образом, что он остался на второй год, таким образом став в глазах других объектом для изучения, но не как не подражания.
-Как вы себя чувствуете? - поинтересовался доктор. - Здесь нет чего-либо, приносящего дискомфорт?
Михаил обвёл взглядом комнату и не почувствовал никаких изменений своего внутреннего состояния. Обстановка кабинета располагала к спокойной беседе и этому прежде всего способствовало отсутствие внешних раздражителей.
-Я в порядке, спасибо. - ответил Михаил. - Хотелось бы уже приступить к общению. Я же здесь за этим.
-Прекрасно. Чтобы разобраться в вашей проблеме, позвольте узнать её суть. Мне нужна ясная картина. Расскажите о знакомстве с Марией и ваших отношениях вплоть до трагедии.
Знакомство
Был яркий солнечный день. Из клуба детско-юношеского творчества выходило множество девушек, чьи лица озаряла улыбка. Все они пребывали в хорошем настроении, весь негатив остался позади. Большинство из них пребывало в состоянии гармонии после занятий танцами. Наша героиня Мария находилась в окружении двух подруг, вместе с которыми она обсуждала очередного нового парня, появившегося в танцевальной группе. Ирина была самой заметной из этой тройки: высокая, плотная девушка с чёрными как смоль волосами и большими чёрными глазами, но самой примечательной чертой её лица являлся продолговатый и острый на конце нос. Несмотря на весьма харизматичную внешность, она не пользовалась большим успехом у парней, поэтому зачастую очень резко высказывалась в их сторону, равняя всех под один образ. В новом парне Ирина также не нашла особых плюсов и объяснила его появление неудачами в общении с противоположным полом, что привело его в надежде найти себе свободную дурочку, которую он покорит своей романтикой. Другая девушка, Наталья, самая низкая из этой троицы. Миниатюрная красавица с хорошим вкусом в стиле одежды была лучшей подругой Марии. Ей было абсолютно безразлично появление в группе нового парня. Наталья была настолько популярна и востребована, что её мало волновали подобные случаи. Марие же парень понравился, поэтому она не вступала в дискуссию. Так и шли три подружки на свой автобус, как вдруг на их пути появился объект обсуждений Михаил со своим закадычным другом.
-Девушки, разрешите пройти с вами метров пятнадцать? Но если это будут лёгкие шаги, то может немного больше. - обратился Михаил к девушкам.
-Если только пятнадцать, - ответила Ирина. - Тебе скучно со своим другом?
-Нисколько, но с вами, я думаю, будет немного веселее. Мне очень понравилось, как ты танцуешь. - подчеркнул он достоинство Марии.- Определённо тебя ждёт успех, если будешь танцевать со мной в паре.
-Неужели? - удивилась Мария такой самоуверенности. - Чем же ты так хорош? Я, кстати, даже твоего имени не знаю.
-Меня Миша зовут. Могу сказать на будущее, что успех со мной неизбежен(улыбнулся он).
-Что-то я не заметила в тебе сегодня большого таланта, уж извини. - оборвала его Ирина.
-Не всё так быстро. Я думаю, Маша мне поможет раскрыть свои лучшие стороны, правда?
Мария несколько засмущалась подобному вопросу. Было очевидно, что Михаил в ней заинтересован. Друг Михаила, Сергей, с которым первый встретился весьма случайно, пребывал в попытках разговорить Наталью, однако её высокомерие не позволяло ей открыться малознакомому парню и вести нормальный диалог. Вскоре компания молодых людей прибыла на конечную остановку своего маршрута.
-Маша, я боюсь тебя отпускать с этими мадам,— улыбнулся Михаил новой знакомой. - поэтому мне придётся тебя украсть.
-К чему бы это? Что тебя пугает в моих подружках? - удивилась Мария.
-Они слишком красивые и хорошие, поэтому защитить тебя не смогут. Я вообще хотел тебе кое-что показать, небольшое чудо. Но если хочешь, можешь уехать со своими подругами и никаких чудес сегодня не увидишь.
-Оставайся, подруга, - Ирина поцеловала Марию. - мы с тобой завтра увидимся, поведаешь чудеса.
Мария попрощалась с подружками и Сергеем, продолжавшего свои попытки наладить коммуникацию с Натальей, и продолжила общение с новым знакомым. Михаил повёл свою спутницу в ближайший дворик и попросил ему довериться.
- Сейчас мы на всё взглянем свысока. - воскликнул он. - Мы будем на самой вершине.
Он не соврал. Вскоре они поднялись на крышу девятиэтажного дома, и весь город предстал перед ними. В тот самый момент уже близился вечер, солнце садилось, и багровое небо окрасило город яркими красками с оранжевым оттенком. Мария с удивлением наблюдала открывшуюся картину.
-Я здесь часто бываю. В такие моменты моя голова просветляется, как и то, что внутри. - известил Михаил свою спутницу.
-Вид действительно прекрасен. И давно ты нашёл это место?
-Около года назад. Причём совершенно случайно. Но теперь я привожу сюда таких красивых девушек как ты и очаровываю(Мария поняла, что сказано было с сарказмом и улыбнулась). Если честно, я рад находиться здесь с тобой. Буду ещё более счастлив стать твоим партнёром по танцам.
Доктор внимательно слушал молодого человека. Его мало интересовал период знакомства, потому как он не имел определяющего фактора.
-Михаил, вы говорите, что больше на танцах не появлялись. Почему? Ведь вы пообещались Марии стать её партнёром.
-Да, сказал. Но позже объяснил, что эти занятия не имет для меня такого значения. Я пришёл туда только за ней. Маша мне приглянулась ещё во время их выступления на одном празднике. Там-то мне и удалось узнать о ней, а именно, где её можно найти. Или вы подумали, что я мечтаю стать хореографом?
-Ну хорошо. Получается, что вы ей соврали. Что же вы делали с этим?
-Это мелочь, доктор. После я всё объяснил. Она удивительная девушка для нашего времени, очень умная и понимающая. Изначально меня привлекла чудесная картина, но затем я её узнал и решил для себя, что нет ничего прекраснее её внутреннего мира.
-С этим понятно. Вы пытаетесь показать свою искренность, я верю вам. Теперь расскажите о том, как развивались ваши отношения.
-Всё было потрясающе достаточно долгое время. Во мне энергия била ключом, я всего себя посвятил этой девушке. Отсутствие денег заменял романтикой, внося её в наши отношения с завидной регулярностью. Однажды я отвёз её на пикник под одиноко стоящее на холму дерево. И знаете, она сказала мне, что самое главное то, что я с ней, всё остальное не кажется таким важным и сложным, весь мир вокруг прекрасен. В тот момент я и произнёс то, что меня в итоге погубило. Я знаю, что нельзя говорить это слово, слово «никогда».
Тут Михаил замолчал и виновато опустил голову вниз. Ощущалось сожаление не столько в сказанном, сколько в тех рамках, которыми он себя ограничивал, и тех принципах, переступить которые он был не в силах.
-Так что вы ей сказали? - спросил доктор.
-Я никогда не расстанусь с тобой. Вот что я сказал. В тот момент я верил в сказанное. Никого не видел рядом с собой я больше, лишь её одну. Мы все, доктор, маньяки и наркоманы, вы же это знаете. Только у всех это принимает несколько разные формы. Я не понимаю, зачем я вам всё это перессказываю, ведь вам всё известно и ЕМУ известно.
-Здесь я решаю стоит вам что-то говорить или нет. Ровно так же как и принимать решения, подтверждать итог нашему разговору. Что было дальше?
-Дальше? Хорошо, слушайте дальше. - Михаил начинал терять терпение. - Мы встречались больше года. В нашу годовщину мною был устроен небольшой сюрприз. В торговом центре на экране плазмы мы с Машей наблюдали специально смонтированный мною ролик к этой дате. Всё было прекрасно, казалось, это действительно судьба. Но у госпожи судьбы были несколько иные планы. Маша как-то пошла на день рождения своей лучшей подруги Натальи. Там случилось неожиданное.
Трагедия
Компания из шести молодых людей бурно отмечали совершеннолетие Натальи. Расположились все на уютных диванчиках за столиком ночного клуба. Вокруг звучала громкая музыка, атмосфера была переполнена эмоциями собравшейся молодёжи, что и придавало ночному заведению тот образ, которому необходимо соответствовать. Мария сидела рядом с именинницей, также вместе с ними сидела Ирина и её новый парень, не покидавший её ни на минуту, Артём, студент технического университета, хорошо обеспеченный своими родителями. Напротив них сидела ещё одна подруга Натальи, Анастасия, с которой они были знакомы ещё с детских лет, что делало её несколько ближе и роднее всех остальных. С ней рядом сидел её парень, Кирилл, уже немного хмельной, сверкая своим весёлым косым взглядом.
-Я хочу сказать тост! - встал с места Кирилл. - За Наташу. Подругу моей любимой девушки. Наташенька, я тебя поздравляю с этим знаменательным событием. В тебе всё прекрасно, парни кусают локти и ломают голову над тем, как добиться твоего расположения. Зная, как для вас важна вот эта сторона в жизни...эээ... отношений, я бы хотел пожелать тебе встретить прекрасного парня, с которым будет комфортно всегда и везде. За тебя, за любовь, за волшебство!
-Спасибо, Кирюш. - поблагодарила Наталья новоиспечённого оратора. - Я очень рада вас всех видеть здесь. Приятно ощущать себя нужной. Спасибо, мои родные.
Все дружно выпили по очередной рюмке, после чего Кирилл с Анастасией и Ирина со своим парнем ушли на танцпол. Мария осталась за столиком с виновницей торжества, чтобы поделиться очередной порцией сплетен о своих отношениях с Михаилом.
-Наташ, ты даже не представляешь, как мне хорошо и в тоже время страшно. - говорила Мария. - Всё настолько идеально, что меня просто трясёт от мысли, что я могу это терпеть. И при том у нас всё по-настоящему, понимаешь? То есть не так, что я его ценю и возношу за ту цену, которую он готов оплатить ради меня. Я не о деньгах сейчас говорю, а о средствах и эмоциях, которые он вкладывает в наши отношения.
-Маша, малыш. Ты же знаешь, что это не вечно. Тебе и так повезло, что вы держите этот уровень так долго, но всё когда-либо заканчивается. Тебе надо лишь удержать его, если он и правда такой хороший и перспективный. Только не надо ему показывать свои намерения, будь хитрей.
-Это так сложно. Я как ребёнок становлюсь перед ним. Вся радость наружу просится. Мне танцевать охота, когда я с ним, эмоции и энергия меня всю переполняют. И тянет в пляс, при свете и тьме. Понимаешь?
-Откуда мне тебя понять, когда такого парня рядом нет. Его друг, кстати, проходу не даёт. Парень интересный, но не могу я с таким. Хочется более видного и обеспеченного. А у Сергея даже машины нет.
-Когда-нибудь ты поймёшь, что это не так важно. Ты больше для других это хочешь показать...
-Нет, я просто хочу комфорта и видеть рядом с собой успешного мужчину. А не мальчика-школьника.
-Это твоё дело. - расстроилась Мария тем фактом, что задели личное достоинство его парня. - Я с Мишей счастлива и никакие купюры мне этого не заменят. Мне и так комфортно.
Вечер продолжался. Вся компания окунулась в атмосферу музыки и танца. Наталья и её гости растворились в толпе вольной молодёжи, смешались с этой 'золотой' массой под свет прожекторов, громкой музыкой, игрой барменов со своим стеклянным чудом.
Ближе к рассвету группа молодых людей распрощалась друг с другом, после чего Кирилл с Анастасией отправились домой своим путём, а оставшиеся девушки дружно погрузились в автомобиль порядком выпившего Артёма, севшего за руль своего транспортного средства.
-Ну что, поехали? - крикнул он, заводя мотор.
-Давай!- завизжала Наталья. - Пока мне скорость!!!
Автомобиль тронулся. Машина резко набирала скорость, оставляя за собой пустые улицы и кварталы. Артём поддался воле эмоций и продолжал давить педаль газа, не обращая внимания на въезд на опасный участок города, самый аварийный.
-Артём! Я не чувствую ветра! - кричала Наталья, высунувшись из окна. - Мы еле плетёмся, ты что?!
Тем временем на панели стрелка уже достигла отметки 170 км/час. Артём прибавил скорость и вдруг машину снесло в сторону после попадания в трещину на дороге. Молодой человек с управлением не справился, следствием чего стало столкновение с деревом.
-Вот так, доктор. Этот пьяный идиот погубил не только свою жалкую жизнь(он умер на водительском кресле). Наташа сильно травмировалась, у неё, насколько я помню, это вылилось в перелом тазобедренной кости. Ира отделалась лёгкими ушибами, а у моей Маши... Да вы сами знаете.
-Рассказывайте, рассказывайте. Если бы я хотел это пропустить, то сказал бы о этом. - упрекнул доктор Михаила.
-Маша навсегда лишилась зрения. Осколки разбившегося стекла попали ей в глаза. Клянусь, я хотел голыми руками изувечить этого мажора Артёма, но его Бог раньше наказал. Врачи сказали, что надежды нет, она никогда не станет видеть. Я не знал, как быть дальше. Из-за этого я даже школу не закончил. Из всех выпускников я один остался на второй год. Доктор, я не мог с ней оставаться. Первые месяцы я пытался свыкнуться с этим, смириться с фактом, но это оказалось слишком сложно.
-Хорошо, Михаил, успокойтесь. Я знаю, что итогом стало расставание. Что именно привело вас к этому решению?
- Понимаете, мне нужна полноценная девушка. Я хочу быть её парнем, а не сиделкой. Маша не смогла принять такую правду. Через день после моего заявления о расставании мне пришло СМС от неё, в котором писалось, что она благодарна мне за всё, но без меня не видит смысл жизни. Я как почувствовал нечто неладное. Ноги сами привели меня на крышу той девятиэтажки, где состоялось наше первое свидание. Я не поверил, когда увидел там её. Я... я правда пытался...
-Пытались её остановить? Знаю. Но ведь вы сами, Михаил, привели её к этому. Не в тот день на крышу, а к этому выбору.
-Её соседка, малышка Нина, привела её на эту крышу. Разве могла маленькая девочка знать её мотивы? Я побежал к ней, я пытался остановить Машу, но она сама приказала не приближаться. Она сказала, что решение своего не изменит, что это мне в наказание. Маша прыгнула. Я не мог поверить увиденному. Ведь это я довёл я до самоубийства. Мне ничего не оставалось, доктор. Я впервые в жизни молился, стоя на краю того дома. Я просил прощения, доктор.
-Теперь вы хотите знать услышаны ваши молитвы или нет, так? Я вам дам ответ. Раскаялись ли вы по-настоящему или из страха, я не знаю. Ваш прыжок вслед был в попытке искупить свою вину. Теперь перед вами выбор. Сейчас вы выйдете из кабинета и вновь будет выбор. Дверь налево ведёт вас к Марии, абсолютно зрячей, такой, кем она была всегда. Но этот путь не ведёт вас в светлые места. Вы сможете быть вместе, но этим самым её вы тащите за собой во все муки, которые уготована вам этим миром. Дверь направо — дверь откровения. Вы будете абсолютно одиноки, придётся пройти все круги ада, что искупить то, что натворили. Но Маша при этом попадёт в рай. Вы и её судьбу решаете. По сути, выбор между одиночеством и близостью, нахождением любимой рядом. Ведь любому человеку нужен человек, этого нельзя отрицать. Решать вам, можете идти.
-Доктор, а как же встреча с творцом?
-Не думаю, что он желает видеть вас. Ступайте.
Михаил вышел в коридор и без особых раздумий повернул направо.
«Это моя карма, мой путь. Я и так принёс много несчастья Маше, она такого не заслужила. Может в мире и торжествует эгоизм и все материалистические ценности с ним связанные, но хоть здесь я останусь человеком. Её глаза видели лишь тьму, а душа оставалась светлой. Она не заслужила ещё одни мучения».
Михаил потянул на себя дверь, ведущую на путь страданий. Перед ним открылся танцевальный зал, где он и нашёл возможность общения и знакомства с Марией. Кто-то погладил его плечо сзади. Михаил обернулся и его удивлению не было предела. Любимая Маша стояла напротив и мило улыбалась.
-Ты всё же не изменил себе. Я всё равно верила, что мы будем вместе, хоть и не в мире настоящем.
-Маша, я так виноват перед тобой. Это словно не я... Этот злой мир меня сгубил. Твоё прощение лучше любого рая для меня.
-Да простила я тебя, простила. Поэтому мы здесь с тобой. Это же наш рай.
-Тогда я предлагаю закрыть глаза и танцевать. Пусть танец наш никто и не увидит, но для меня это высшая награда. Быть здесь с тобой, ведь рай — это не это место. Мой рай — это ты, моя любовь, моя победа.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 21
Замечания : 0%
GrossJoe, Хотите испробывать себя, верю. Предложите мне чесный бой! Раз уж вы такой настырный. Подробности от Вас, в ЛС.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
GrossJoe, может, дать Волку времени до 00:00? ещё почти час впереди, мало ли что там.
Vbondarew, как я понимаю, Гросс хотел соперничества между дуэлянтами.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 255
Замечания : 0%
Да, дайте второму чуваку времени, мало ли чо
Ну и интересно же
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 353
Замечания : 0%
Оказалось, что мой интернет меня не подвел.
Я тогда буду ждать до завтра, ибо сам хочу почитать обе работы.
Vbondarew, имелось в виду соперничество дуэлянтов, а не мое с кем-то. Хотя, можно потом дуэль замутить, но это флуд уже.
З.Ы. Выходит, я бессовестно слил анонимность участников, за это можно мне по лбу и минус в репу, коли кто захочет.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Сорри, только вернулся с коммандировки (да-да, ночью под утро) и, так как мое имя уже слил chew выкладываюсь совершенно не инкогнито.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Выбор
(Жених)
- Мама, выключи свет. – он приподнялся на локтях, и с мольбой посмотрел на строгое мамино лицо, - Пожалуйста.
- А ты баловаться не будешь? – она сложила руки на груди и, наморщив брови, пристально посмотрела на сына. – Мне как вчера не надо.
- Нет, не буду, честно! Выключи.
- Ну ладно, но если только услышу! – она погрозила пальцем.
- Буду спать со светом! – торжественно провозгласил ребенок, откинулся на подушку и натянул одеяло по самую шею.
Щелкнул выключатель, ночник погас, силуэт мамы остро прорисовался в желтом прямоугольнике открытой двери.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, мама.
Она закрыла за собой дверь, послышался тихий, неразличимый шепот. Наверное опять говорила, что у всех дети как дети, боятся темноты, спят с ночниками, а у нее…
Мальчик послушно лежал в темноте, глаза его были открыты и они видели ее – темноту, непроницаемость мрака. Мальчик выпростал руки из под одеяла, поднял над собой в незримую темноту, пальцы его щупали, искали. Послышался легкий шорох, едва слышимый треск, будто рвались тонкие нити паутины. Сжатая в кулаках, тихо шуршала, перекатывалась и непонятно перешептывалась темнота.
Скорый взгляд на часы – еще только половина восьмого, но уже темнеет. Небо затянуло чернотой туч, подернуло сумраком улицы, фонари же еще и не думали зажигаться – таймер, у них таймер. Рука сама по себе потянулась к внутреннему карману, там, за закрытым клапаном, скрывался длинный, в локоть, тяжелый фонарь.
Мгновенная вспышка и за нею долгий трескучий раскат грома. Люди шли торопливо, мелькали вокруг плащи, куртки, в воздухе клубился морозный туман – сейчас ливанет. Он перестал сдерживаться, ускорил шаг, а потом и вовсе – побежал. Тяжелые подошвы громыхали о мокрый, блестящий асфальт, рвалось дыхание, но он все равно не успевал – темнота сгущалась быстро, она скапливалась непроницаемо в углах, она кралась по узким переулочкам, повинуясь незримым движениям туч в черном небе, тянулась, ширилась, жадно пульсировала. Закрапал мелкий дождик, холодная злая изморось зашуршала, закорябала острыми своими коготками голубиными, наполняя промозглую сырость серого города тихим шорохом, ворчанием невнятным, гулом блестящих сливных труб. А может и не изморось это, может темнота сама шуршала, тянулась, ворчала недовольно…
Он уже выхватил фонарь, широкий круг ярко-белого света метался то по блестящему мокрому асфальту, то по темным, промокшим стенам, с губ срывались облачка пара.
Он влетел в раструб света фонаря над подъездом, остановился, упершись руками в колени, отдышался. Фонарь над ним изредка, на короткие мгновения, с легкими щелчками, гас и тут же вспыхивал. Железная подъездная дверь пропиликала трелью и открылась, на улицу осторожно высунулось острие зонта, хлопнуло парусом – зонт раскрылся, и следом за ним из подъезда вышла троебородая, широкая в кости, плечах и бедрах, соседка.
- Распогодилось. – голос ее грудной, тяжелый, придавил шорох накрапывающей измороси. Соседка всем телом развернулась, посмотрела на него, стоящего в дрожащем свете фонаря, с нескрываемой поддельностью в голосе, спросила. – Промокли?
- Чуть-чуть. – он отмахнулся, разогнулся, выключил фонарик. – Освежился малость.
- А вы чаю, чаю горячего с медом попейте. Мне сын с Башкирии мед привез, гречишный, по двести за килограмм уступлю. Хороший мед, без сахара, вон, с четырнадцатой квартиры которые, йодом проверяли…
- Нет, спасибо, не надо. – он улыбнулся виновато, и, чтобы уж точно поставить точку, соврал. – У меня аллергия.
- Аллергия? Да там же все природное, чистое, какая аллергия. – он наигранно трагически вздохнул под ее суровым взглядом. – Ну ладно. Но вы своим скажите, вдруг им надо.
- Хорошо. Я передам.
И он проскользнул мимо соседки в медленно закрывающуюся дверь, щелкнул за спиной магнитный замок. В подъезде пахло чем-то гнилым, хлоркой и горелым, то ли кашей, то ли еще чем, но все это были мелочи – в подъезде было светло, а это главное.
Он неторопливо прошел вверх по лестнице, в лифте он никогда не ездил, боялся застрять, или того хуже, вдруг отключат электричество и он останется один, в темноте. Он неспешно поднялся до седьмого этажа, остановившись на несколько мгновений на четвертом, там моргала лампочка. Еще не хватало, чтобы перегорела, надо бы заменить. Уже перед самой своей дверью он оглянулся на окно, там, за стеклом было черно, шумел ливень. Во время успел.
Дома, как всегда, горел свет. Красноватые лампочки подсветки, горели всегда: и днем и ночью, и когда включался основной, яркий, будто дневной свет, даже тогда они продолжали смотреть из под потолка своими налитыми кровью глазками. Небрежно скинутая куртка мокро блестела изгибами, грязные промокшие ботинки брошены в ванну, телевизор в зале вспыхнул и тут же, громко и страшно заговорил о грядущем конце света, о каких-то тайных силах природы и еще о какой-то мути. Голосил телевизор в пустоту, хозяина в зале не было, он уже был на кухне, шарился в ярко освещенном брюхе холодильника. Брать там, особенно, было нечего: пиво, яйца, колбаса, пакет с длинно вытянувшимся, словно мертвец, батоном.
Зазвонил телефон, домашний, не сотовый – значит мама. Прошел в зал с бутылкой пива, отключил звук на телевизоре и только потом взял трубку.
- Привет, мам.
- Привет. – голос у нее был озабоченный, - Ты успел?
- Да, как раз вовремя. – он понял, что проговорился. Он ей говорил, что у него больше нет проблем со страхом темноты, говорил, что ему помог какой-то там психолог, как его, Виктор Андреевич, или Андрей Викторович… Так на вскидку и не вспомнишь. Чтобы хоть как-то исправить оговорку, добавил. – Как раз до ливня. Как у тебя дела, мам?
- Да, Толь, все как всегда – папа разболелся.
- Колено? – разговор входил в обычное русло. Сейчас как всегда она скажет о том, что не жалеет он себя, что уже давно пора бросить работу и спокойно сидеть на заслуженной пенсии, что не слушает он ее, что не лечится, а стоило бы.
- Да. Опять застудился. На морозе же, не бережется…
Толик послушно выслушал, все что скажет мама, ее в такие моменты перебивать нельзя, а потом спросил.
- Мне тут соседка мед предлагала, с Башкирии, гречишный говорит. Надо?
- А почем?
- Да я не спросил. Узнать? – он смотрел на экран телевизора. Там показывали серьезного лысого мужика, что торопливо шел по какому-то оврагу и, нахмурив сверх меры брови, яростно артикулировал. Небось про какие-то вселенские тайны говорит, новый конец света предсказывает – вещает. Сколько их сейчас, таких вот программ, развелось.
- Не надо. У нас еще есть баночка, хватит пока.
- Хорошо. – мужик на экране дошел до какой-то заросшей то ли пещерки, то ли давно заброшенного входа в шахту и, кинематографично усевшись перед ним, нахмурил брови еще сильнее и пару раз сокрушенно кивнул. Артикулировать он перестал, надо полагать сейчас зрители должны были что то осознать. – Ну ладно, мам, мне пора.
- Подожди. – снова беспокойство в голосе.
- Да.
Долгое молчание, а потом.
- Сынок, Толь, точно все в порядке?
- Да, мам, все в порядке. – мужик с экрана пропал, теперь камера бесстрашно протискивалась в черный вход пещерки, яркий фонарь выхватывал из темноты бугристость каменного свода, каменистое крошево на полу, какой-то мусор, мелкая лужица, в которую, на мгновение блеснув в свете фонаря, упала прозрачная капля.
- Сынок, ты звони, хорошо?
- Хорошо, мам. – она молчала, не отвечала. Наверное сейчас она закусила губу и подбородок у нее подрагивает. Раньше он, в такие моменты, говорил ей: «не плачь», и она начинала плакать. – Спокойной ночи, мама.
- Спокойной ночи.
Он повесил трубку, фыркнул зло – ну надо же было так проговориться! Ну глупо же, глупо! Он сорвал крышку с бутылки, бухнулся на диван и прибавил громкости. В кадре опять был мужик, он тоже, в след за оператором, влез в пещеру и теперь сидел около низкого, в такой разве что на корточках пролезешь, лаза в скальном монолите.
- Именно здесь, в таких каменных мешках, глухих лазах, прятались волхвы от детей ночи. Почему здесь? Вдали от селений, в темноте пещер – непонятно… Но можно предположить, что…
Тем временем, бедняга оператор, вместе с камерой пополз в этот самый низкий лаз. Камеру немилосердно болтало, слышался громкий треск, похрустывание, пыхтение. Лаз, чем дальше, становился все уже и уже, пока не уменьшился до габаритов гроба. Там, в окончании своем, лаз выглядел вполне обжито: на полу толстая подстилка из давно истлевшей в черный прах листвы, выдолбленная ниша, в ней, отбрасывая четкую, будто вырезанную из черного картона, тень – огарок свечи. Голос диктора за кадром продолжал:
- Дети ночи, по преданиям, искали человека для любви, чтобы по праву рождения остаться здесь, на нашей земле. Вампиры, оборотни, мороки – все эти кошмары мира и есть дети тех связей между…
- Бред. – Толик скривился, переключил канал, и отпил еще пива.
За окном было темно, просто, по обычному, без шороха, без шепотков, а здесь, внутри было ярко, до бела светло и не страшно.
Зашторенные окна, дверь закрытая, мягкие игрушки черными силуэтами расставлены на подоконнике. В комнате полумрак, сумерки, а там, за окном, за шторами тяжелыми, день: доносятся приглушенные крики ребят – играют в футбол. Он бы тоже хотел с ними, тоже подпинывать тугой мяч, обводить и бить по воротам, но ему было нельзя. Он болел, умудрился простудиться в самую жару, в самое-самое лето, когда надо с мальчишками бежать на озеро, когда надо лететь навстречу ветру на новеньком синем «Салюте» и слышать, как трещит о спицы колеса неподатливая картонная открытка. Он болел.
Сейчас Толик развлекался тем, что вытягивал из самого черного угла тьму. Он, сидя в полумраке, протягивал руку в беспросветный мрак угла, закрывал глаза и шарил, пока не находил. Снова едва слышный треск разрываемой паутины, и в руке ощущение веса, чего-то живого, способного к движению. Он открывал глаза и тянул тьму к себе, в полумрак, и вытягивал ее, раскрывал ладонь и видел, как черный комок то ли шепча, то ли шипя, растворяется, исходит тонкими расплывчатыми жгутиками темноты. Занятие было глупое, не особенно интересное, но Толику просто нравилось возиться с темнотой, нравилось ее ощущать, управлять ею.
Он снова протянул руку в темный и угол и темнота потянулась к нему, она словно прогнулась, вышла на свет, встала там, где ей не место. Они коснулись друг друга, рука погрузилась в темное ничто и Толику показался звук то ли тихого выдоха, то ли украдкой блаженный стон, а потом, когда он вновь ухватил горсть тьмы и потянул ее на себя – рука не подалась, ее будто легко и нежно обхватили чем то мягким, податливым. Он чуть напрягся и темнота разорвалась, брызнула, словно вода мгновенно испаряющимися каплями тьмы, и в ладони, вместо бесформенного снежка мрака вдруг оказался обрывок похожий на черную ткань, плотный, с рваными краями. Он тоже исчез, разошелся тонкими черными нитями, но медленнее, куда как медленнее чем исчезали те комочки раньше.
Дверь в комнату распахнулась, от дверей ярким белым шрамом пролег солнечный свет из зала.
- Ты чего в темноте? – спросил папа.
- Играю.
- А, ну ладно. Есть будешь?
- Да, попозже.
- Тогда я ставлю разогревать.
- Ага.
Папа закрыл дверь, в комнате вновь стало сумрачно, призрачно. Толик снова потянулся к углу, но темнота больше не давалась, пальцы его не находили опоры, не могли ухватить материю мрака – темнота будто обиделась, ушла.
Утром не так страшно, как вечером или ночью, но… Вечером можно успеть до темна, можно переждать до времени, когда ровной золотой цепочкой вспыхнут придорожные фонари, засветятся ярким светом витрины магазинов и можно идти ничего не боясь. Но ранним утром… Фонари гаснут без предупреждения, за ночь перегорают лампочки в подъезде, в маршрутках сонные водители не включают свет, давая роздых глазам, – царство теней, полумрака.
Маршрутка остановилась прямо под желтым светом фонаря. Толик вышел, захлопнул за собою дверь, зевнул, посмотрел на часы и вздрогнул – фонарь над ним погас. Было уже не темно: рассвет входил в силу, утро было прозрачное, по молочному туманное, вдалеке, за домами, в парке каркало проснувшееся воронье, но все же Толик вздрогнул.
Он одернул куртку, сунул руки в карманы и неторопливо пошел к магазинчику «Fuji», притулившемуся на углу у остановки. Перед входом, как всегда, постоял, покурил, бросил дымящий красноватым угольком бычок в железную урну, прищурившись, глянул на поднимающееся солнце, достал ключи. Он всегда первым приходил на работу, так повелось с давних пор: приходил, снимал с сигнализации, отзванивался в охрану, спускался вниз, в полуподвальчик свой, где включал на прогрев фотопечатную машину, вновь поднимался наверх и садился на место продавца. Только через полчаса подтягивалась Лена, миниатюрная девушка с тонким голоском, что работала продавцом, а еще через пятнадцать минут появлялась Людмила Николаевна – управляющая. Толик с Леной, когда то раньше, пробовали завести роман, ходили как-то в ресторан, обнимались втихую в его подвале, даже было у них пару раз, но все как-то наспех, по быстрому. Чувство не сложилось, а разбежаться никак нельзя – Лена живет в двух шагах отсюда и работу менять не собирается, а он… Он просто привык ездить каждое утро именно сюда и работать именно здесь – перемен не хотелось. Пришлось стать друзьями.
В стеклянную дверь вошла Лена – яркая, с живым румянцем на щеках, губы красные не от помады, а от легкого морозца на улице.
- Привет! – она по-детски неуклюже взмахнула рукой, ей это шло, такое вот инфантильное поведение и она об этом знала.
- Привет. – без выражения ответил Толик, слез со стула, и отправился в свой подвал, фотопечатная машина уже должна была быть готова к работе. Работа, надо сказать, не сложная: сначала сгоняешь макет на лист через компьютер, потом нажимаешь «печать» а после кромсаешь фотографии на гильотине – все просто, все спокойно и размеренно. И главное: никто не нужен, ни от кого ты не зависишь, не кричишь, не бегаешь с отчетами и просчетами – чистая механика, работают только руки, а голова пуста.
Скоро станут заполняться лотки: один с флешками, другой с кассетами пленок. Раньше, когда он только начинал работать, с цифры практически не печатали, разве что зайдет какая цаца из богатеньких, принесет хоть и цифровую, но все же мыльницу, а теперь… И так день за днем заполняются лотки, только смещаются чаши весов меж цифрой и пленками, а все остальное: однообразно, без криков, без шума, без потрясений.
Машина, судя по ровному свету индикаторов, прогрелась и была готова к работе. Толик уселся за компьютер, вставил флешку с прикрепленной к ней бумажкой с путем к нужному каталогу. Старенький компьютер, громко поскрипывая винчестером, долго раскочегаривался, плавно расцвело изображение на большом LCD мониторе.
Фотографии были скучные: застолье, красные вспотевшие лица, слишком ярко накрашенная матрона в бесформенном с дикими окололеопардовыми узорами платье, большие толстые мужики в женском тряпье, рты раззявлены – видать поют частушки поздравительные. Юбилей – скорее всего это юбилей.
Толик расположил фотографии на макете листа и отправил его на печать. Машина загудела – процесс пошел.
Толик зевнул, вытянул из-за монитора пустую баночку из под кофе, положил рядом запакованную пачку балканки, поверх нее еще одну такую же, только уже открытую, наполовину выкуренную.
- Толь, - он оглянулся на Лену, открытая пачка балканки соскользнула со своей товарки.
- Что? – он был не в духе. Почему? То ли из-за вчерашней своей оговорки, то ли из-за того, что она, Лена, сегодня была такой особенно красивой и он снова вспомнил, как они здесь, под землей, под всем миром обжимались, как он расстегивал маленькие перламутровые пуговки вот на этой же самой блузке…
- Посидишь на кассе?
- А ты куда?
- Да, так… - улыбнулась мило-премило, инфантильно, словно ей не под тридцать, а от силы пятнадцать.
- Ладно, посижу. – посмотрел на часы, - полчаса хватит?
- Я постараюсь. – и снова эта улыбка. Она, наверное, считает, что этой своей улыбкой может заставить его сделать все что угодно.
- Полчаса. Потом я ухожу сюда.
- Ну Толик, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
- Полчаса. – он постучал ногтем по циферблату наручных часов. – И ухожу.
- Хорошо. – кивнула обреченно, опять же, как девчонка. – Буду через полчаса.
Разочарования ее хватило ровно на мгновение, вверх по ступенькам из подвала она взбегала уже вполне беззаботно.
Толик вздохнул. Было ясно, что она, конечно же, опоздает и полчаса превратятся в час, если не больше.
Людмилы Николаевны еще не было. Зачастую бывало так, что заскакивала она на полчаса ближе к обеду, а иногда случалось, что и вовсе на работу не выходила – начальство.
Час был ранний, день будний – большого наплыва клиентуры не ожидалось, это с полпятого до закрытия не продохнуть, когда народ валит с работы домой и все спешат, всем хочется побыстрее получить свой заветный конвертик с фотографиями или наоборот – оформить заказ. И спешат, и торопятся, внося сумятицу, иногда даже скандалят. В такое «хлебное» время Толик бы ни за какие коврижки не уселся бы на подогретое милой Лениной попочкой место.
Тут же, рядом с кассой нашлась книжечка сканвородов, Толик пролистал ее, усмехнулся: отгадано от силы по десятку слов на странице, кое где эти слова даже и исправлены – Лена, как всегда, непосредственна и поверхностна. Прекрасная дурочка. Он взял ручку и стал разгадывать с первой страницы. Сканворд, в целом, был простой и пустые клетки быстро заполнялись ответами, вот только последнее слово поставило в тупик: «Место рождения Озириса, Диониса и других богов».
Пять букв упорно не сдавались. Вроде бы Дионис из греческой мифологии и, соответственно, по прописке должен быть Олимпийцем, но Озирис присоседится к нему никак не мог, да и не подходил Олимп – первая буква «С», последняя «Й».
- Синай. – Толик вздрогнул, едва не свалился со стула.
- Простите, я не хотела напугать. – голос грудной, полный. Толик уселся поудобнее, положил ручку и только сейчас посмотрел на клиентку. Она была красива, очень красива. Таких, как думалось ему раньше, только в кино умеют делать, покрывая лица обычных красавиц тоннами грима, подправляя ретушью и графикой не совсем идеальные черты, выправляя кожу до мягкой атласности, накладывая фильтры для блеска волос, подбавляя яркости кармину губ, легкую загадочность чуть затуманенных глаз. Тут все это было перед ним, без фильтров, без постобработки – в живую, в прямом эфире.
- Да нет, я не… - он кашлянул в кулак. – Простите. Вы…
- Хотела бы распечатать фотографии. – она улыбнулась и Толик почувствовал как его собственные губы расходятся в неимоверно глупой, идиотской улыбке кретина. – Можно?
- Конечно. Давайте выберем…
- Вот. – она достала из черной сумочки кассету на тридцать шесть кадров. – Все пожалуйста, ничего выбирать не надо.
- Хорошо. Фотографии будут готовы к утру, - он увидел как ее улыбка чуть померкла и торопливо добавил, - но, если торопитесь, могу сделать через пару часов или…
- Давайте вечером. Вам будет удобно?
- Да, конечно, вечером. – ответил Толик. Это «вам будет удобно?» окончательно его смутило, сложилось ощущение, что не о платной услуге они договариваются, а о встрече, о свидании. И он добавил глупо. – Вечером все будет готово.
- Хорошо. – она вновь улыбнулась. – Тогда до вечера.
И она ушла. Толик заворожено смотрел, как она, прекрасная, грациозная, в длинном черном пальто по фигуре, вышла, колокольчик над входом вновь не звякнул, когда дверь открылась. В окно Толик видел, как на прекрасную незнакомку едва не налетела Леночка, увидел, как она, Леночка, неказиста, нескладна, в сравнении с этой статной красавицей. Лена бросила что то обидное – это было видно по исказившемуся лицу, по широко открытому рту, по глазам выпученным. Они с Леной ругались лишь однажды, но Толик очень хорошо запомнил выражение ее лица в тот раз.
- Хамка! – прямо от входа громко заявила Лена. – Хоть бы извинилась. Прет как танк! – и тут же, мгновенно переменившись в лице, пролив в голос те самые инфантильные нотки, спросила, - Ну что, я успела?
Толик посмотрел на часы. Выходило так, что она опоздала только на пятнадцать минут.
- Успела. – согласился он.
- Вот видишь, какая я молодец.
- Открой, пожалуйста, дверь. – попросил он не вставая.
- Что?
- Дверь открой.
- Как хочешь. – Лена открыла входную дверь, звоночек промолчал. – И что?
- Звонок менять надо. Этот сдох.
Лена закинула голову, прищурилась.
- У него язычок выпал. – посмотрела на пол, - Потерялся. А что эта, - кивнула в сторону окна, - к нам заходила?
- Да, вот – он поднял пленку, - на печать принесла.
- И как эту дуру зовут? – спросила она, разматывая цветастый шарф с красными помпонами.
- А я откуда знаю? – он пожал плечами и только сейчас вспомнил, что должен был не только спросить, как зовут прекрасную незнакомку, но еще и взять предоплату за фотографии.
- Ну хоть заплатила? – Лена нахмурилась и Толик ответил чуть быстрее, чем следовало.
- Да. Вот. – он достал из кармана две сотни.
- Ну хоть это хорошо. Что в кассу не положил?
- Да я этот твой агрегат, - поморщился недовольно.
- Ладно, давай, неумеха. В последний раз показываю. – он отдал свои деньги Лене, она звякнула кассой, положила купюры под зажим. – Ну вот, ничего сложного.
- И правда, хочешь покажу как фотки печатать? Там тоже не сложно.
- Спасибо, ты уже показывал. – она криво улыбнулась, так, что курносый носик ее по крысиному наморщился.
По дороге к себе, в подвал, он услышал сзади гневное: «Кто трогал мой сканворд!», крикнул через плечо:
- Кто сидел на моем стуле!
Не смотря на потерю своих кровных двухсот настроение было хорошее: пленка, приютившаяся в кармане, ждала своего часа, Лена была мягко и игриво взбешена, а он сам ждал вечера и встречи с прекрасной незнакомкой – все было великолепно.
Она шептала все громче и громе. Если раньше он различал только сам шум, шорох, а не ему сказанных слов, то теперь он мог различить выражение, легкое трепетание неслышного шипения, будто на вдохе. И ее, шепчущей, многоголосой, таинственной было много. Он больше не мог оставаться один в темноте, если раньше он искал ее, прислушивался, нащупывал трепетно тонкие ее паутинки, жгутики, то теперь стоило погаснуть свету он слышал ее – горячую, жадную. Она окружала его со всех сторон, отовсюду просила, молила невнятно, но настойчиво – коснись меня, задень. Ему больше не надо было искать ее пальцами – только пожелай и вот она: ее мягкая податливая упругость в руке, ее жгутики сами скользят, обвивают руки нежно, словно в любовной страсти. Она не хочет отпускать, не держит – нет, но нити ее соскальзывают с ладоней, с запястий нехотя, без желания, она словно хочет продлить тайный миг единения.
Десятый класс, уже есть чувство, будто взрослый совсем, родители учат жизни, и кажется, что сами они ничего в этой жизни не понимают.
У них в классе была новенькая, перевелась откуда-то из-за Урала, звали ее Катей. Высокая, лицо не сказать, что красивое, скорее милое, длинные жарко темные каштановые волосы в вечной косе, но почему-то зацепила она Толика. Сразу, как зашла, когда в первый раз посмотрела на класс, когда встретились взглядом с Толиком, в тот мимолетный момент – зацепила.
Ее посадили хоть и на соседнем ряду, но за третью парту, как и его. Стоило только обернуться, чтобы глянуть в окно и он видел ее профиль, мягко освещенный солнечным светом, он видел как она внимательно смотрит на доску, как закусывает губу, видел как поправляет тонкими точеными пальцами прядь волос, и еще, в этом он боялся признаться даже себе, он видел грудь ее, пытался угадать ее очертания под белой, идеально выглаженной блузкой. А когда окно, вдруг, было открыто и легкое дыхание ветерка, прохлады вливалось в класс, она была особенно красива, было чувство, что это она сама вся такая свежая, чистая, прохладная, казалось что она невозможный и оттого нереальный идеал. Главное было успеть отвернуться тогда, когда она оборачивалась к нему, успеть сделать равнодушное, отупевшее от урока лицо, или сделать вид, будто прилежно пишешь, или… да все что угодно, лишь бы она не догадалась.
Шла литература, творчество Маяковского. Толика просто корежило от всех этих лесенок, в которые великий Советский поэт укладывал свои вирши, его бесила маршевость ударных слогов, рваность их, но особенно бесило его это насквозь Маяковско-революционно-ленинское «И никаких гвоздей!». Учительница, Татьяна Петровна, тяжелая, грузная, в вечной своей разлетайке и блестящей, под кожу, юбке гремела ударным слогом, а он, бедный, мучился и корчился внутренне от каждого громкого слова, от предчувствия грядущего задания – выучить наизусть эти страшные, эти невозможные лестницы слов, что торчат острыми углами, и звуком своим бьют прямо по ребрам. Татьяна Петровна млела от Маяковского, она его обожала и она его боготворила. Каждому классу своему она обязательно задавала учить по три его стихотворения – одно, «Левый марш», обязательное и два на выбор. По два на выбор она задавала, наверное, потому что почти каждый ученик считал своим долгом выучить стих «Вам!», и уже третье приходилось выбирать, прочитывать хотя бы пару-тройку страничек просто так, без желания задеть, уколоть учителя резким злым слогом лестничного классика.
Толик медленно, будто бы скучая, повернулся к окну, но вместо профиля встретился взглядом с карими Катиными глазами. Он вздрогнул, быстро отвернулся, сделал вид что что-то записывает. Он упорно не поворачивался обратно, хоть его так и подмывало вновь повернуться, удостовериться, что встреча взглядами произошла случайно, увидеть что идеал его смотрит на доску, что… Он сглотнул, поднял голову и снова обернулся. Катя все так же смотрела на него и он, даже поняв всю глупость сложившейся ситуации, тоже уставился на нее.
- Барков! – рявкнула Татьяна Петровна, - На доску смотри, а не ворон считай.
Толик вздрогнул, послушно повернулся к доске и уставился на ступени ненавистных стихов. Слов Татьяны Петровны он не слышал, да и стихи эти самые, написанные размашисто на черной доске он не различал, он думал только об одном: показалось ему или нет, что улыбнулась Катя ему в тот самый последний момент, когда рявкнула Татьяна Петровна? Или все же показалось? Почему-то было стыдно и страшно.
Как только раздался звонок, Толик соскочил и ринулся в туалет, не по нужде, а из-за страха возможных объяснений. Он боялся, что она, Катя, повернется к нему, снова посмотрит в глаза, и спросит… Что-нибудь да спросит, а он, как дурак, будет заикаться или скажет глупую дерзость или, что хуже всего, просто промолчит как последний болван.
В туалете он проторчал всю перемену. Сидел на подоконнике у закрашенного окна, задумчивым взглядом упираясь в стену, тянул время. Малышня заглядывала, видели его, заходить не решались, старшеклассники вели себя наглее, некоторые даже курили, некоторые спрашивали закурить. Толик ждал. Когда время было к звонку, он соскользнул с подоконника, и неторопливо вышел, повернул за угол, зашагал к кабинету…
- Барков. – он остановился. Этот голос он не мог не узнать – слишком часто он вслушивался в его звучание, слишком часто он следил за губами, с которых срывались слова, напоенные мягкостью этого голоса, мелодичностью. Он остановился, облизнул пересохшие губы, обернулся медленно.
Катя стояла у подоконника, в руках открытый учебник, пройдешь мимо и не подумаешь, что ждет кого-то, просто читает, может учит – обычное дело.
- Ты куда так рванул?
- Что? – вспомнил, как вылетел из кабинета со звонком, улыбнулся виновато, сказал с должной стыдливостью. – Приперло.
- Сильно?
- А? Ну да, крепко.
- То-то ты там всю перемену проторчал.
- Ну да. – он замолчал и она молчала, смотрела на него. Тишина затягивалась. Зазвенел звонок, особенно громкий и противный в огромной пустой рекреации.
- Звонок. – сказал он глупо.
- Ага. Пора. – она закрыла учебник, но от подоконника не отошла.
- Пойдем? – махнул головой в сторону коридора.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Мимо пробежал мелкий растрепанный мальчишка, наверное опаздывал на урок.
- Пошли.
Они неторопливо шли по коридору, шум перемены в рекреации стих, под ногами громко скрипели крашенные коричневой краской доски пола, ярко лилось золотое солнце в высокие окна.
На урок они так и не пришли. После уже, когда вновь прозвенел звонок с урока, когда их класс, галдя и топоча вышел из кабинета и уже другой, 10Б, влился в освободившееся помещение, расселись, тогда Толька в одиночку вернулся за своей и Катиной сумкой. По счастливой случайности Татьяны Петровны в кабинете не было. На астрономии, что следовала за литературой, они тоже не появлялись.
Они были в заброшенном парке: жухлая прошлогодняя листва укрывала молодую траву, на лаково блестящих ветвях пушились нежные почки, светило яркое солнце, дул прохладный ветер, пахло согретой землей, лужами и весной. В парке было одиноко и уютно: холодное черное зеркало заросшего пруда, беседка старая, но с сохранившейся в ней одинокой лавочкой, проржавелые остовы давно разваленных аттракционов и деревья, деревья, деревья. Где то далеко, будто бы в другом, параллельном мире, шумели машины, лаяли собаки – текла суетная жизнь, но сюда она не входила, смущалась ступая на растрескавшиеся тропинки.
День пролетел быстро. Вечером, когда уже темнело и там, за парком, длинными желтыми гирляндами вспыхнули фонари, Катя прекратила глупые разговоры ни о чем, череду историй правдивых и выдуманных и спросила у Толи серьезно:
- Я тебе нравлюсь? – она спросила так, промеж делом, будто бы говорила о чем то незначительном, наподобие: «А ты утром зубы чистишь?», «А ты апельсины любишь?» - буднично. Вот только ответить на этот вопрос было не просто.
Толик открыл рот, но горло перехватило, слова признания не хотели срываться с губ.
- Да. – еле слышно ответил он, добавил еще тише. – Очень.
- Ты мне тоже. – она даже не посмотрела в его сторону, взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, за деревья, она шла все так же неспешно, возложив одну руку на сумку, сунув вторую в оттопыренный карман яркой оранжевой куртки. Продолжила. – Сразу понравился. А потом разонравился. Мне Севостьянцев понравился.
- Колька?
- Да. Только он дурак и хам. Смазливый разве что. Смазливый дурак.
- Ну да, красавчик.
- Ага. Ты лучше.
- Спасибо. – он почувствовал, как глупо это звучит.
- Пожалуйста.
Уже было почти темно, легкий ветерок шуршал жухлой листвой, а может быть и не ветерок это был… Толик вдруг понял, что он давно слышит это легкое шуршание вокруг, с тех самых пор, как стало темнеть. И шорох этот становился все громче, все настойчивее – ветер так не может шуметь. Это снова шептала темнота, еще издалека, она еще не окрепла, солнце еще не погасло за горизонтом, но темнота спешила, торопилась.
- Как ветер шумит. – сказала Катя. – Никогда не слышала, чтобы вот так. Слышишь? На шепот похоже.
- Ага. – Толя кивнул. Он пристально вслушивался, он боялся. До этого темнота так не торопилась, раньше она, иногда, сама начинала шептать ему, но только тогда, когда он оставался один и когда мрак сгущался до непроницаемости. – Похоже.
Он всматривался в переплетения черных ветвей парка, и ему все чаще казалось, что там не только ветки чуть покачиваются на ветру, ему виделись черные жгутики темноты, что натягивались между веток, и лопались бесшумно, рвались и таяли, ему казался паутинный шорох. Становилось страшно.
- Пойдем домой. – выпалил он.
- Пойдем. – без выражения ответила Катя. Слышно было, что она то как раз никуда и не торопится. Она шла неторопливо, дутые ее сапожки ворошили листву при каждом шаге, а Толя хотел скорее выйти на свет, сбежать от теней парка. Он то и дело сдерживал себя, чтобы не ускорять шаг, чтобы не побежать. Шепот-шорох становился все громче, Толик уже мог различить то выражение, с которым шептала темнота и это выражение ему не понравилось. Темнота ярилась, она злилась, шепот шипел по змеиному, он рвался от злости на короткие выдохи, а еще Толик слышал, как рвется паутина и это ему уже точно не казалось.
- А знаешь, я сегодня с самого утра решила… - Толик не слушал ее, он смотрел вперед, туда, где тропинка ныряла вниз, под горку, а там, внизу, высоко и густо разрослись ели, торчали длинные голые стволы мертвых берез – там даже днем было сумрачно, почти темно, а сейчас… Сейчас там был густой, до ощутимости, мрак.
- Толька! – он вздрогнул, обернулся. – Ты меня вообще слушаешь?
- Да, конечно. Слушай, давай там пойдем? – он показал в сторону, туда, где то и дело прижимаясь к сетчатому забору парка, вилась тропинка.
- Далеко. – она наморщила носик, - и лужа там.
- Может высохла? – глупо предположил Толя. Там и правда была большущая, разлившаяся во все стороны лужа, они ее днем видели, долго обходили по слякотной низинке.
- Не. – она пошла прямо, не свернула, добавила грустно. – Домой пора. Влетит завтра.
- За что? Ах, да, - он по-киношному хлопнул себя по лбу. Он уже и забыл, что сегодня они прогуляли два урока, к тому же один у Татьяны Петровны, а это означает как минимум много криков, дополнительное домашнее задание и внеочередное стояние у доски. Что-что, а Татьяна Петровна была еще та язва – неуважение к литературе и к своим урокам она не прощала.
Они стали спускаться вниз, во мрак, куда уже не проницал красноватый закатный отсвет. Шепот стих, будто и не было его, Толя спускался в низинку, погружаясь в темноту, словно под воду и с каждым шагом он все отчетливей и отчетливей ощущал, как тьма становится полнее, сильнее, как она вырывается за положенное ей светом пространство, облепляет его одежду, опутывает его своей незримой тонко потрескивающей паутиной. Еще мгновение и он, словно ныряльщик, набрал воздуха в грудь, и всё, с головой ушел в темноту. Тут же пропали все звуки: город за парком будто отрезало звуконепроницаемой стеной, они были здесь, вдвоем, в темноте и ни единого ветерка, ни единого лишнего звука – только шаги, шорох листьев особо остро прорезавшийся в слепой темноте, дыхание и стук собственного сердца.
«Может пронесет?» - думал Толик, надеялся. Он шел вперед, туда, где за мрачной стеной высоких елей узкая тропинка начинала взбираться вверх, на горку, к свету, к городу: «Может пронесет?».
Громкий, по змеиному шипящий, шепот раздался разом и отовсюду. Он плевался злобой, обрывался, и тут же вновь обрушивался на уши песчаной бурей, а еще стало тяжело идти, паутинки тени сплелись в эластичные ленты, Толя чувствовал, как темнота держит его, как она тянется, и уже не паутинки обрывались, а звук был такой, будто тряпье рвали.
- Толя, - голос Кати был приглушенный, сдавленный, - мне страшно.
- Пошли быстрее. – он попытался протянуть к ней руку, ухватить, но нет. Кати будто рядом не было, вместо нее пальцы натыкались на тугие, словно натянутые гитарные струны - нити темноты, и те не пускали, прогибались, липли к коже, к куртке. Ему приходилось прорываться, словно сквозь тугие заросли и шепот, уже перешел допустимую грань, тьма уже рычала в уши, она хрипела, она тужилась не выпустить его и Катю из своего плена. Толя всем весом повалился на бок и смог, ухватил Катю за куртку, сжал пальцы, так что Катя ойкнула от боли и потащил ее вперед, сквозь темноту, сквозь натянутое тряпье мрака. Ботинок опустился на землю раньше ожидаемого, начался подъем и тут же Катя громко взвизгнула, но Толя не остановился. Он поднимался и тащил Катю за собой, он чувствовал как срывается его дыхание, переставлял непослушные уставшие ноги. И… Вот он, свет фонарей, и шепот разом стих, будто заткнули уши руками, и Катя вот она – рядом, все такая же, только волосы растрепанные, блестят дорожки слез на щеках, а на шее краснеет тонкая длинная царапина.
- Отпусти! – она гневно взмахнула рукой, и Толя опустил. Он только сейчас понял, с какой силой сжимал ее локоть – наверняка останутся синяки.
- Прости. – сказал он глупо, Ему было стыдно, ему было неловко, а еще он чувствовал себя виноватым во всей этой истории с темнотой. Из-за него обозлился мрак, то ли приревновал, то ли… Он повторил. – Прости.
- Ничего. – она всхлипнула, он старался не смотреть на нее. – Мне показалось, что там… - она замолчала, Толя почувствовал, как Катя осторожно прикасается к его куртке. Он закусил губу, обернулся и, так и не взглянув Кате в лицо, обнял ее и тогда она тихо продолжила, - Мне показалось, что меня кто-то хватает, знаешь, как…
- Это ветки. Зацепилась.
- Нет, - совсем тихо, - не ветки. Ты же сам, ты же сам меня схватил и потащил. Зачем?
- Я темноты боюсь. – соврал он.
- Дурак.
- Да, дурак.
Он выпустил ее из объятий, и они пошли по тропинке рядом, а потом, когда вышли из парка, они разошлись каждый в свою сторону.
Фотографии, конечно же, не удались. На первом, видимо пробном, кадре Толя увидел то ли парк, то ли просто рощицу, сфотографированную как то кривобоко – просто зарядили пленку и щелкнули. А вот остальные снимки были черны, все, до самого последнего, как будто фотограф, отключив вспышку, тупо прощелкал затвором все кадры в темной комнате. Толик на пару раз прогнал пленку через фотосканер, во второй раз поставив максимальное разрешение, но так ничего и не нашел на снимках – чернота, полная, беспросветная чернота.
Ближе к вечеру, когда как раз валом пошла клиентура, Толик то и дело поднимался наверх, в зал, выходил на улицу, курил при входе, до тех пор пока не чувствовал, как легкий холодок начинает вползать под тонкую куртку, и возвращался. Незнакомки не было, и он боялся, что если она сейчас подойдет, Лена не удержится и отчитает ее, выскажет, что снимки у них делаются с задержкой в сутки, что если она хотела срочно, то прейскурант будет другой и вообще, что вести себя на улице надо нормально, а не переться раскорячившись на весь тротуар – Лена может, она еще и не такое может.
Когда основной вал клиентуры схлынул и в магазине вновь не было никого, кроме него и Лены, он опять поднялся, хотел было пойти на улицу, но Лена его остановила.
- Что это ты зачастил?
- Да так. Душно внизу.
- А может другая причина есть? – она склонила голову на бок и вредным голосом довесила к вопросу, - А?
- Не понял?
- Ждешь?
- Кого? Лен, хватит. – он отвернулся, вышел, достал пачку, открыл – сигарет не было, скурил полторы пачки и не заметил.
- Черт. – выругался он, скомкал пустую картонку, бросил в мусорку. Вновь, как вчера, начал накрапывать мелкий противный дождик – настроение испортилось совершенно. Он, нахохлившись, вернулся в магазин, прошел мимо Лены. Она разговаривала с кем-то по своему розовому со «стразиками» телефону, широко улыбалась. Когда он начал спускаться в свой подвал, услышал ее слова, обращенные к неизвестному собеседнику: «В ресторан? А там роллы есть? Ну ко-о-отик». Дверь за ним закрылась, продолжение разговора отрезало пластиком и стеклом, настроение упало ниже уровня пола, стало совсем погано.
Без желания он распечатал еще пару листов, раскроил их на фотографии, нечаянно малость срезав на косую два ряда, рассовал раскроенные пачки по пакетам, уселся за компьютер и запустил пасьянс. Если честно, повода для такого настроения у него не было: с Леной расстались и стоит ли теперь переживать из-за того, что ее личная жизнь наладилась, встреча же с незнакомкой ему ничего не обещала изначально. Просто красивая девушка просто принесла фотографии на печать, а двести своих кровных рубликов из кассы вернуть не проблема. Скажет Лене, что пленка запоганена была и все, и достанет она две сторублевки, и отдаст и даже скажет что-нибудь едкое, типа: «Отдай этой лошади» или еще что в том же духе.
Пасьянс не сложился, пропикали часы на сотовом – рабочий день закончился. Толик выключил фотопечатную машину, вновь накинул куртку, застегнул молнию, вставил клипсы наушников в уши, выключил компьютер и, пошел наверх. Выключателем в своем подвальчике он никогда не пользовался, чтобы не оказаться в темноте, он делал проще: наверху, при двери на лестницу, был щиток и Толик просто отключал общий рубильник подвала. Лена, когда он поднялся, тоже уже была одета, она как раз заматывала на какой-то там бессчетный оборот в свой бесконечно длинный цветастый шарф с помпонами. На улице, прямо под витриной, стоял черный бумер, притулившись к нему ждал богато одетый мужик в черном пальто. У мужика был корпоративный ежик волос и тяжелая, в стиле девяностых, челюсть. Почему то сразу подумалось, что мужик ждет Лену, на душе вновь заскребли кошки.
Лена обогнала его около самой двери, выскочила на улицу, бросив через плечо: «пока-пока!» и с разбегу, как и полагается для ее типажа, громко взвизгнув, запрыгнула с ногами на мужика в дорогом черном пальто, чмокнула суровую, гладко выбритую челюсть. Толик вздохнул, поставил магазин на сигнализацию, вышел, закрыл за собою дверь, сунул тяжелую связку ключей в карман, обернулся и встретился взглядом с прекрасными, томными глазами.
- Я наверное опоздала? – спросила прекрасная незнакомка. Сейчас в легком предвечернем сумраке она была еще красивей, еще идеальней, чем утром в магазине. Сейчас она была сама загадка: невозможная, роковая женщина-вамп.
- Да, - он виновато пожал плечами, - мы уже закрылись. Но ничего страшного, простите, глупость сказал. – она посмотрела на него вопрошающе, - Простите, ваши снимки не удались. Только первый, там парк какой-то, - пробный наверное кадр, а остальные все черные.
- Все? Какая жалость… - она чуть-чуть улыбнулась, так, что появились маленькие и невозможно прекрасные ямочки на щеках. – Ничего страшного.
- Вот. – он достал пленку из кармана. – Возьмите.
- Спасибо. – она взяла пленку, руки ее были в узких простроченных кожанах перчатках, отчего ее тонкие идеальные пальцы показались еще тоньше, еще идеальнее, переходя за все грани возможного.
- Приходите еще. – сказал он грустно, особенно ни на что не надеясь.
- Наверное не получится. – она покрутила пленку в руках и легким движением бросила ее в урну, - Я редко фотографирую. И фотографируюсь тоже редко.
- Жаль. – вырвалось у Толи.
- Отчего? – спросила она, чуть нахмурившись.
- Вы очень красивы. Простите. – он нечаянно подстроился под ее стиль разговора, так похожий на Хеммингуэевские диалоги.
- Смешно, - снова улыбнулась, - вы извиняетесь за то, что сделали мне приятно.
- Мы не знакомы. – развел руками, - Так не принято.
- Вы торопитесь? – спросила она невпопад.
- Не очень. – он глянул на часы, до темноты глубоких сумерек оставался еще час, полчаса на то чтобы сесть на маршрутку или десять минут, если раскошелиться на такси.
- Тогда… - она легко просунула свою точеную руку ему под локоть и он, на полном автомате, согнул руку, как в фильмах, где чопорные английские пары чинно прогуливаются по широким парковым аллеям. – Пойдемте.
И они пошли, пошли мимо стоящих у машины Лены с ее хахалем и в отражении витрины Толик увидел завистливый взгляд этого богато одетого королька мира. Есть чему завидовать: Лена красива, но незнакомка, тем более чужая незнакомка, особенно прекрасна.
Когда они отошли на порядочное расстояние, незнакомка спросила:
- Видели, как эта нимфетка смотрела на нас? Мне показалось, что она хочет сжечь меня взглядом.
- Да? – Толик удивился, сам-то он смотрел только на хахаля в отражении. – Это не нимфетка, ей уже двадцать пять, просто выглядит так. Лена, она работает у нас, на кассе.
- Продавщица. – бросила брезгливо незнакомка.
- Ну, получается да, только звучит как-то это… Мы обычно говорим: «за кассой».
- Слова. Интересно, смысл один, но какое разное звучание.
- Да, звучание разное. – они прошли с десяток шагов молча, когда тишина стала тяготить, Толик спросил. – Куда вас проводить?
- Давайте просто прогуляемся. Вы против?
- Нет. Наоборот, мне очень приятно. Тут неподалеку есть кафе. Уютное.
- Уютное?
- Я там, правда, не был, - он усмехнулся, - но через окна смотрится очень даже не дурно.
Сам же себя в мыслях Толик проклинал. Что еще за «недурно», из какого романа он взял это «недурно», и что за глупое утверждение, в лучших традициях советско-коммунистического периода: «я сам не знаю, но ответственно заявляю». Стыдно, глупо, сегодня вечером, дома, он будет себя проклинать за вычурный свой стиль, за идиотизмы, что он ей наговорит, за поведение свое деревянное.
- Ведите. – сказала она решительно, добавила то ли с сарказмом, то ли серьезно. – Как давно меня не водили в уютные кафе.
Толик подумал, что на посиделки уйдет уйма времени и денег. Возвращаться домой придется уже ночью, а это опять дикие скачки от фонаря к фонарю, шорох шепота, ощущение будто темнота, как тогда, в полузабытом детстве, тянется к нему, пульсирует. Но… Деньги были, а прекрасная незнакомка стоила риска и страха.
- Только, простите, недолго. – она будто угадала его мысли. – Вы не обидитесь?
- Нет. Я сам не хочу до темна засиживаться.
- Звучит так, словно вы темноты боитесь. – она тихонько засмеялась, ему стало немного стыдно, захотелось сказать что-то в свое оправдание, придумать «значимую причину», но незнакомка опередила его, - Прямо как я.
- Вы боитесь темноты?
- До жути! – она положила свободную руку ему на плечо. – Не поверите. Глупость, как девочка, а ничего поделать не могу. Дома по ночам свет не выключаю, во всех комнатах, стыдно признаться.
- Бывает. – сказал он без улыбки.
- Разве не забавно?
- Нет, не забавно. – сказал он вполне серьезно.
- Нет? – удивилась, - А другие говорят, что мне пора вырасти.
- Не верьте им.
Они дошли до кафе, вошли
Кафе и правда оказалось очень уютным: мягкий желтый свет, музыкант сидел на маленькой пятачке сцены, слишком маленьком для того, чтобы относиться к нему серьезно. Музыкант курил, рядом, притулившись к стене стояла гитара, тут же стоял небольшой синтезатор, из колонок, поставленных вокруг пятачка лилась негромкая инструментальная музыка. Тихо, спокойно, не ярко.
Она заказала вино и салат, он ограничился чашкой кофе.
Когда принесли заказ, она сняла перчатки, положила их рядом на стол, перчатки и правда были очень элегантны и даже так, просто брошенные на красную скатерть стола, смотрелись очень живописно.
Незнакомка отпила вина, поставила бокал, спросила:
- Ничего если я закурю?
- Конечно, курите.
- Знаете, я сама очень не люблю курящих женщин, но от этой привычки так тяжело избавиться. Вы наверное меня не понимаете, некурящим…
- Я тоже курю. Не рассчитал сегодня, не хватило.
- А я думаю, идем, а вы даже не хотите закурить и сейчас тоже первая спросила, я наверно глупая, да? – она достала из сумочки длинную и тонкую пачку сигарет, достала одну, Толя чиркнул наспех вытащенной из кармана зажигалкой.
- Нет. Вы мне совсем не кажетесь глупой.
- Да? Жаль. Говорят глупышки очень нравятся мужчинам.
- Вы мне и так нравитесь. Очень. Я таких раньше не встречал.
- Льстите.
- Нет. – он сказал это совершенно серьезно, даже слишком серьезно. Он обхватил горячую чашку кофе ладонями, повторил. – Нет, я серьезен.
- Спасибо. Мне было приятно.
- Не за что.
Она допила вино, длинной блестящей вилкой очень элегантно ковырнула салат, отложила ее в сторону, посмотрела на тонкие золотые часы на запястье:
- Наверное пора, скоро стемнеет.
Толик тоже глянул на часы, кивнул.
- Да, скоро.
Она достала из сумочки тугой кошелек, щелкнула застежка, распахивая богатое нутро, достала купюру, положила на стол.
- Можно я? – спросил Толик, доставая из кармана деньги.
- Простите, я вас недостаточно знаю, чтобы вы за меня платили. Вы не обидитесь?
- Если только чуть-чуть.
- Чуть-чуть не страшно. – она взяла перчатки, Толик тоже положил деньги за кофе на стол, официант, стоявший у стойки, кивнул.
Они вышли, на их столике остались деньги, не тронутое кофе с ложечкой и двумя кусочками сахара на ободке блюдца, в пепельнице тлела едва начатая сигарета, салат, пустой бокал с красной капелькой вина на донце.
На улице незнакомка одела перчатки, посмотрела в низкое темнеющее небо, вскинула руку, останавливая проезжающие машины. Как назло сразу взвизгнули тормоза, около них остановилось новенькое блестящее «рено».
- Прощайте. – грустно сказал Толик.
- До свидания. – ответила незнакомка и, порывисто подавшись к нему, поцеловала его в щеку, коснувшись уголком губ его губы. – До свидания.
Она села в машину, захлопнула дверцу, «рено» рыкнуло движком и влилось в нескончаемый поток машин. Толик стоял как громом пораженный, он не верил, что с ним может такое произойти, и тем более он не верил в то, что такое с ним только что произошло. Он до сих пор ощущал тонкий цветочный запах ее духов, он помнил чувство мягкости ее губ, легкую ласку ее каштановых волос. Так просто не бывает, так не бывает. И только через несколько мгновений, когда он пришел в себя, он запоздало произнес в пустоту:
- Как вас зовут?
В этот вечер он забыл о своих страхах, он не слышал шепотков, он не замечал темных подворотен, сгущающегося мрака. Он очень удачно сел на маршрутку, он очень быстро доехал до дому, он не застал даже вспыхнувших на улице фонарей – успел до темноты.
С Катей отношения у них не задались. После того единственного дня вместе они больше не гуляли. Один раз, когда она стояла чуть в сторонке от остальных одноклассниц, он подошел к ней, сказал несмело:
- Катя…
- Уйди, пожалуйста. – она посмотрела ему в глаза. – И не подходи больше.
- Ты из-за той… из-за…
- Толя, уйди, пожалуйста. – повторила она настойчивее и он ушел, вернулся на свое место, сел. Одноклассницы, от чьих глаз этот разговор конечно же не скрылся, тихонько посмеивались. Толику было погано.
Он решил не сдаваться. Глупо конечно, но он просто еще не знал силу женского «нет», да и сама Катя силу этого «нет» не знала, но подспудно ее чувствовала, ощущала.
Толик, через одноклассников, достал Катину фотографию. Дома он долго и упорно пытался нарисовать ее портрет, но у него ничего не получалось – не было опыта, не поставлена рука, но… Он старался, то и дело пряча и фотографии и листки с набросками обратно в нутро стола, когда слышал шаги родителей за дверью. Он пытался писать стихи, он часто смотрел на, будто вырезанный из солнечного света Катин профиль и, если вдруг она оборачивалась к нему, он отворачивался, но не сразу, он старался, чтобы она заметила, что он – Толик, ничуть не изменился, что он все так же любит, если не сильнее, но все напрасно. Катя его игнорировала.
А еще, с тех самых пор, темнота притихла, ее словно бы не стало: когда он ложился спать и выключал свет, она не окружала его шепотом, он, в ту, первую ночь после прогулки по парку, сам хотел найти ее, сам жаждал ей отомстить мраку, уж и неизвестно как. Он пришел домой, задернул шторы, выключил свет и попытался ухватить ее черные нити, попытался порвать тьму, причинить ей боль, он хотел шипеть ей в ответ злым шепотом, как она в парке. Но ее не было. Ее не было слышно, она не попадалась ему в руки – она пропала, не стало ее совершенно. В его комнате просто было темно, но Темноты там не было.
Поначалу он злился, но потом, потом пришел то ли страх, то ли облегчение. Темнота после той встречи перестала быть игрушкой, она обрела собственную волю и, мало того, она была способна на действия – на злые действия. Он частенько, пытался оправдать ее, придумывал какие-то ветки для объяснения той царапины на шее Кати, для той ситуации вообще. Он даже еще раз приходил на то место, чтобы хорошенько полазить там, в низине, пройти между елей, но не получалось, никак не получалось оправдать темноту: ветки были слишком далеко от тропинки, да и была эта тропка прямая как стрела – не свернешь, не увернешься от торной дороги. Да и как оправдаешь то ощущение погружения, то нежелание тьмы отпускать его и Катю, которую ему пришлось вырывать, выдергивать из темноты словно из болота!
А еще Толик ждал встречи. Случайной, невозможной, когда он и Катя вдруг по нечаянности окажутся вместе где-нибудь в рекреации, в классе, пересекутся в школьной библиотеке или, того лучше, на улице. Но его величество Случай упорно не давал ему шанса, а ловить Катю, поджидать где-то по дороге домой со школы или дежурить около ее подъезда – всё это Толик считал низким, недостойным, неправильным. Он влюблен, но он не маньяк, он не хотел, нечаянных слухов, де вот Толька носится за Катькой, а такие слухи, в этом Толик был уверен, пойдут, стоит только кому то из одноклассников заметить его в тех краях, и так уже в классе поговаривали… Женька даже один раз спросил у Толика тихо: «А вы правда с Катькой?». Толик не ответил, сжал кулак увесисто перед курносым Женькиным носом и на том разговор закончился.
Весна вошла в силу, уже летние каникулы, последние летние каникулы меж десятым и одиннадцатым классом должны были на днях наступить. Любовь не прошла, время не вылечило, а может это и сам Толик был во всем виноват – не давал угаснуть чувству, то и дело доставал фотографию, то и дело перечеркивал удавшиеся и неудавшиеся строки стихов и все смотрел, смотрел, хоть и старался не смотреть на Катю, но все одно. Вроде бы сидит, смотрит на доску, о своем думает, а потом, внезапно, осознает, что уставился во все глаза на Катю, а она на него ноль внимания. В эти дни только одно спасало: добрые две трети класса глаз от окон не отрывали, а там, за отрытыми окнами, вовсю шло цветение, там уже щебетали птицы, оттуда веяло теплом, жаркие солнечные лучи бессовестно ласкали щеки школьников – весна.
Толик сидел дома один, Толик тосковал, Толик вновь писал стихи, смотрел на фотографию, на заученное до черточки лицо, и придумывал новые вирши. Он хотел найти что-то новое, но ничего нового не получалось – банальности, а если уходить глубоко в образы, то, во первых, не понятно, во вторых, очень сложно вписать в размер, в рифму. Балкон в комнате был открыт, с улицы веяло слабосильным ветерком, чьих усилий хватало лишь на легкое вздымание тюли, остро чувствовался липкий и чуть сладковатый запах цветущего под окном тополя. А потом, сразу, без предупреждения, без туч и без возмужавшего ветра, грянуло разом раскатистым громом и раскрылись хляби небесные, и дождь, нет – ливень, стеной обрушился на проснувшуюся землю, и ветер, к стыду своему ощутив слабость, поднатужился, поднапрягся, и порывы его стали рвать отвесность водяного занавеса, и брызги, и всполохи, и громы небесные…
Толик соскочил со стула, схватил на ходу легкую куртку, в которой в школу ходил, напялил скоро кроссовки с вечно грязными носами, и бегом бросился вниз, по лестничным маршам, прыгая через две, а то и соскакивая вниз, через пять ступеней разом на лестничную площадку. Эхо громко возносилось вверх, к вечно закрытому чердачному люку и торопилось вниз, за Толиком, но тот уже бухнул дверью подъездной, и выбежал под холод тугих струй, ударил в лицо ему ветер с продрогшими, битыми брызгами, ослепила молния и в следующее мгновение рявкнул зло, добравших до нутра, до печенок, тяжелый трескучий громовой раскат.
Толик рванул под дождем вперед, словно ждал этого момента, как освобождения, как будто сорвала с него эта весенняя гроза тяжелые оковы. Он несся под струями с особенной легкостью, он пробивал собою холодный ливень, он закидывал голову, и наслаждался тем, как тяжелые капли разбиваются о лицо, о чуть прикрытые веки, он с глупым упорством перепрыгивал через разливающиеся лужи, хоть и был промокшим до нитки, а потом дождь устал и Толик устал – они перешли на шаг. Дождь шел, тревожа пузырящиеся лужи, небо очистилось, ветер тоже стих и дул изредка, холодя промокшее тело. Толик шел рядом с заброшенным парком, почему он вдруг оказался здесь, с чего? Он и сам этого не знал, просто случайно выбежал сюда, просто принесли ноги, тогда, когда он прыгал через лужи. В парк он не заходил – там грязь, там ручьи потоками по тропкам и рыжая глина из под белых подошв старых кроссовок. На улице, как того и следовало ожидать, никого не было – все попрятались от дождя, испугались шального весеннего ливня, даже прохожих с зонтами не было, да и кто мог ожидать такой грозы, родившейся в один миг в пустом весеннем небе?
Он шел по аллее вдоль грязного, когда-то в давней своей бытности, зеленого забора парка, с другой стороны, пригнув низко кроны с молодой нежной порослью выстроились старые тополя, а навстречу, по старому растрескавшемуся асфальту дорожки, шла промокшая, как и он, девчушка. Высокая, каштановые волосы висят космами, мокрая челка прядками налипла на лоб, оранжевая курточка блестит мокро, джинсы потемневшие от воды – Катя. Он узнал ее не сразу, как-то внезапно, ну не может быть вот так, под сирым дождиком, после ливня. Это он искал освобождения, это он хотел перестать безвольно оборачивать голову на уроках и смотреть, смотреть, смотреть… От кого бежала она, зачем рвалась под очищающие струи?
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Они остановились в метре друг от друга, промокшие, продрогшие, он заметил как мелко трясется ее подбородок, заметил, что маленькие острые кулачки ее спрятаны в рукава промокшей курточки. Она стояла, смотрела на него, будто ждала и он сказал первым:
- Привет.
- Привет. – ответила Катя, голос ее чуть-чуть дрожал, замерзла, бедняжка. Они снова замолчали, Толик чувствовал себя последним идиотом. Он написал столько стихов, он столько их заучил, он уже чуть не тысячу раз прогонял у себя в мозгах всевозможные сценарии их случайной встречи, он думал над ее ответами и думал над своими фразами, но сейчас, когда эта встреча случилась вот так, вдруг, он не знал что сказать.
- Гуляешь? – спросила его Катя.
Толя не ответил, он кивнул, шагнул ближе протянул руку: ладонь раскрыта, пальцы чуть подрагивают. Катя не отпрянула, посмотрела на его руку, улыбнулась с грустинкой, протянула свою руку, но так и не коснулась его. Вместо этого она провела пальцами в каком-то мгновении над его раскрытой ладонью, сказала:
- Ты хороший.
- Ты тогда испугалась? В парке, из-за этого? Или тебе Женька сказал, что я тобой хвастался? Он врет, он… Он с первого класса еще врал всегда, я не говорил что мы встречаемся! Это…
- Ты правда хороший. – посмотрела ему в глаза, так, как тогда в парке, ему показалось, что до самой души взглядом дотянулась, сердце у него будто бы остановилось, застыло. Катя снова спрятала руки в рукава оранжевой курточки и пошла дальше. Он повернулся, проводил ее взглядом. Она отошла, далеко уже, обернулась и крикнула:
- Ты хороший! Помни об этом!
И все. И он понял тогда, что не помочь тут уже словами, не изменить ничего ни стихами, ни портретами, ни цветами, даже знай он откуда достать на них деньги – ничего уже не изменить. И от этого знания на душе у него стало тоскливо, будто сказка, добрая, любимая сказка, оборвалась, закончилась навсегда. Он понял, что он теперь несчастный и в то же время по настоящему свободный.
Вечером, когда он сидел дома, укутанный в теплый свитер, накормленный таблетками, а под мышкой, топорща свитер, у него был градусник, вновь явилась темнота. Солнце садилось, в комнате темнело, в углах скапливались тени, и тени эти еще тихо, еще несмело, шептались. Позже, когда он выключил свет и улегся в кровать, тени снова заговорили, вернее это были не тени – это была Темнота, теперь уже с большой буквы. Она была ласкова. Она ласкалась едва ощутимыми прикосновениями, баюкала шепотом, напевала тихо и уже почти можно было различить слова, и прикасалась к нему, оглаживала легкой рукой по волосам, едва заметно проводила черной плотью своей по его ладоням, будто просилась к нему в пальцы, сама хотела, чтобы он сжал ее в своей руке.
Толик не обращал на нее внимания: он закрыл глаза, спрятался под жаркое одеяло с головой, сжался там в клубочек и тихонько, едва слышно, заплакал по своей первой любви.
- И как эту козу зовут? – сразу, с порога магазина, спросила Лена.
- Здрасте! – Толик состроил возмущенную физиономию, - А где здрасьте? И я же не спрашиваю, как твоего папика зовут.
- Это мое личное дело и…
- Ну и это мое личное дело. Или как?
Она уставилась на него гневно, почти огненно, брови ее сошлись над переносицей, она закусила губку обнажив жемчужные, острые зубки, но, так и не найдя, что ответить, зло сорвала с себя цветастую шапочку, стала раскручивать свой бесконечно длинный и не менее цветастый шарф. Этого занятие ей должно было хватить надолго и поэтому Толик, не особенно торопясь, слез со стула перед кассой, сунул руки в карманы и, беспечно насвистывая «одинокого пастуха» двинулся к своему подвальчику. Он чувствовал себя великолепно и оттого что удалась эта нечаянная месть бывшей пассии и от воспоминаний о вчерашнем вечере, но особенно хорошо ему было оттого, что он знал, он истово верил, что это была не последняя встреча с прекрасной незнакомкой. Завтра, а чем черт не шутит, может и сегодня, судьба вновь сведет их пути дороги и хоть и не знает он ни имени ее, ни адреса, но всё это не будет преградой для них, потому что она сказала: «Досвидания», а он ей верил!
Он, насвистывая тот же мотивчик, прошагал до своего подвальчика, уселся за компьютер, собрался было начать скидывать первый лист на печать, когда вдруг свет погас, мгновенно все стихло: гул фотопечатной машины за спиной, затих кулер системника. Толик оказался почти в кромешной темноте, лишь сам он был в маленьком квадрате света, падающем из узкого подвального оконца под потолком. Фонарик был не в досягаемости – он лежал в куртке, а куртка на вешалке, а вешалка в темноте, во мраке.
Толик не двигался, он ждал, он надеялся, что это небольшой перебой, он верил, он истово верил, что сейчас вспыхнет свет, пикнет компьютер, загудит кулер, сзади заурчит низко и глубоко фотопечатная машина. Темнота вокруг медленно просыпалась, слышался тихий шум, на грани слуха, будто чьи-то тоненькие острые коготки или лапки шуршат о бумагу. Шум рос, становился ближе, превращался в тихое жадное дыхание, и дыхание это подходило ближе, сразу отовсюду, но большей частью из-за спины. Толик уже слышал тот самый, полузабытый шепот. И то ли казалось ему, то ли действительно видел он как в протянувшихся к нему солнечных лучах на короткие мгновения возникают, протягиваются тонкие жгутики темноты и тут же тают. Ноги его поджатые чувствовали слабые, пока нежные еще прикосновения к ботинками, как будто кто замшевой тряпицей проводил по носкам ботинок, вдоль подошв, едва-едва задевая и штанины. Толик сдерживал дыхание, он хотел, он верил, что Темнота может не заметить его, если он притаится, если он замрет, исчезнет, перестанет шуметь, но стук сердца – стук сердца выдавал его, шумел в висках и все никак не хотел затихать.
«Включайся, включайся, включайся» - беззвучно шептал он сухими губами. Ему казалось, что прошла уже целая вечность: шепот был рядом, Толик чувствовал дыхание, горячее дыхание прямо в ухо, и даже не видел, а скорее чувствовал, как тонкие нити тьмы обвиваются вокруг его тела, как они прикасаются к нему легко и бережно, а потом медленно стягиваются и даже прозрачный утренний свет сквозь окно им не помеха. Темнота была ласковой, она говорила тепло и нежно, вот только нити ее затягивались все больнее, будто острая тонкая проволока прорезалась сквозь одежду. Он знал, чего она хочет: когда она ухватится за него достаточно крепко, когда она обовьет ему ноги, тело, когда привяжет к подлокотникам кресла руки – тогда она рванет его вместе со стулом в себя, в свой непроглядный мрак и…
Злой крик, срывающийся, хрипящий, высокий, будто каток ехал по копошащейся массе крыс раздался разом и отовсюду, и прекратился, в одно мгновение растаял, оставшись отзвуком в ушах, эхом. Зажегся свет, пиликнул компьютер, заурчала за спиной фотопечатная машина – мир ожил, и только сейчас Толик понял, что все это время он не дышал, все это время он сидел боясь шелохнуться, вдохнуть. Он медленно, с опаской, опустил ноги на пол, опираясь о стол, встал. Его трясло, тело было как чужое, внутри все захолодело. Он посмотрел на руки, они дрожали. Толик на негнущихся ногах дошел до вешалки, непослушными руками снял с нее куртку, набросил на плечи, на то, чтобы застегнуться не было сил – пальцы упорно не попадали собачкой в молнию. Он пошел наверх так, расстегнутый, без шапки, про которую конечно же забыл.
За дверью подвала его ждала Лена. При виде Толика она прыснула в кулак сдавленным смехом, спросила, едва сдерживаясь:
- Ну как?
И он сразу все понял. Мелкая стерва решила отомстить за его утреннее оскорбление, за укол его, а на большее мозгов у нее не хватило. Он же ей рассказывал по секрету про свой детский страх темноты, она, помнится, тогда охала да ахала, спрашивала почему так, да как так приключилось? Он ей что то врал про подвал, про старших мальчишек, которые закрыли его там на весь день. Он всегда рассказывал именно эту историю, чтобы не запутаться во вранье. Лена, вроде бы, поверила тогда, гладила его по голове и говорила: «Ах ты бедненький мальчик мой, трусишка», а он млел и едва ли не мурчал в ее ласковых руках.
Он посмотрел на нее, сунул дрожащую руку в карман, нащупал ключи, вытащил их. Они позвякивали в трясущихся пальцах. Он бросил их на прилавок сильнее чем требовалось, ключи прокатились по пластиковой столешнице, звонко упали на пол. Уже выходя он сказал, не оборачиваясь:
- С-сама д-дверь закроешь.
Вышел. Оказывается он еще и заикаться начал, ну вообще замечательно. Когда он отошел от магазина на несколько шагов, он услышал звонкий Ленин оклик:
- Толик, ты чего? Толя, ты обиделся что ли?
Он не ответил и не обернулся. Он, нахохлившись, сунув руки в карманы, шел к той самой вчерашней кафешке, где они сидели с прекрасной незнакомкой. Шел он туда не из-за воспоминаний, просто это было ближайшее место где можно было и посидеть и выпить.
В кафе из-за раннего часа все столики были свободны, вчерашнего музыканта на маленькой сценке не было, наверное он появлялся только ближе к вечеру, когда народ заполнял заведение. Толик уселся за столик около окна, так, чтобы холодный утренний свет ложился на него и на стол перед ним особенно густо, окрашивая красную скатерть едва ли не в белый цвет. Он заказал маленький графинчик водки и салат «цезарь». Заказ принесли быстро, официант, молодой парнишка со скучающим выражением лица, бухнул тарелкой с салатом чуть сильней чем надо и, ставя прозрачный графинчик, сказал едко: «Приятного аппетита» - видать посчитал Толика за пропойцу.
- Спасибо. – без выражения ответил Толик, сам себе налил стопку до краев, выпил. Водка была холодной, но, с непривычки, Толик все же поперхнулся – крепкие напитки он употреблял крайне редко. Официант ушел к стойке, о чем-то тихо заговорил с молоденькой то ли барменшей, то ли своей напарницей. Они частенько оборачивались в его сторону, но ему было на это плевать.
Сзади, от входной двери, послышался легкий перезвон подвешенных стеклянных колокольчиков, официант у стойки обернулся заинтересованно, посмотрел в зал. Ну вот и славно, теперь у них два клиента, и о нем, о Толике, злословить будут чуть поменьше. Толик посидел еще чуть-чуть, прищурившись посмотрел в окно, солнце било прямо в глаза, но сейчас это было особенно приятно, налил еще стопку, выпил, поморщился.
- Простите, здесь свободно? – спросил голос с той стороны стола. Толик прищурился, попытался разглядеть спрашивающего, но не смог из-за яркого солнца.
- Валяйте. – небрежно бросил он. Ему казалось, что это даже неплохо, что у него появилась компания. Пить в одиночку – некрасиво. – Вам налить?
- Да, если позволите. – голос чуть хрипловатый, надтреснутый, далеко немолодой.
Проблем со стопками не было, на стеклянной тарелке, на которой стоял графин, их было еще две штуки, видимо стандартный комплект рассчитывался на троих. А вот с руками, если так можно выразиться, проблема была.
- Налейте себе сами, у меня, простите, вот. – Толик вытянул руку, дрожащие пальцы говорили лучше всяких слов.
- Конечно. – в яркий солнечный свет влезла рука, старая, с набрякшими венами, но на руке этой были очень дорогие часы, выглядывающие из под холеного рукава выглаженной белой рубахи, и еще Толик только сейчас почувствовал запах хорошего, наверное очень дорогого, мужского парфюма. Рука деловито пропала во мраке, после чего вновь явилась на свет, наполнила и Толину стопку, поставила графин на место, невидимый собеседник спросил:
- За что будем пить?
- Давайте за свет дня.
- Оригинально.
Негромко звякнули стопки, Толик, громко выдохнув, замахнул третью стопку за пять минут. Эта прошла легко, не обжигая горло, но тепло в кишках его разрослось, ему стало хорошо, пережитый с полчаса назад страх, теперь казался далеким, произошедшим будто бы не с ним.
- Виктор. – вновь рука в лучах солнца.
- Анатолий. – Толик пожал руку собеседника.
- Анатолий, можно я сразу перейду к делу?
- К делу? – Толик даже усмехнулся. Ему казалось, что такое может произойти только в приключенческом кино: кафе, где только двое посетителей, тихий разговор и предложение какой-нибудь сделки, типа убрать президента или выкрасть полуторакилограммовый алмаз стоимостью чуть не в триллион долларов. – Прошу прощения, но вы, наверное, меня с кем-то спутали.
- Нет. Вы, как это, - печатник? Простите, я не совсем знаю как называется ваша профессия.
- Да, я. – Толик стал серьезным, уселся ровно. – Я педофелию не печатаю, если вы…
- Нет-нет, что вы. – собеседник даже хохотнул. – Я не из этих. На детей я только умиляюсь.
- Тогда я вас слушаю.
- Вы вчера здесь сидели с девушкой… - тяжело начал собеседник.
- Да. Вы, - Толика пронзила внезапная догадка, - вы ее муж?
Все сходилось: слишком дорого она выглядело, слишком невозможна она была для его, для Толиной жизни. И встреча их вчерашняя была не более чем шалостью избалованной женушки-домохозяйки, что устала от золотой клетки и захотела подышать свободой, а он, Толик, попался под руку.
- Нет, и не муж. Я хотел бы вас попросить, - он кашлянул, - если в ваши планы входит только мимолетное увлечение, не ищите с ней больше встреч.
- Я? Простите, но я даже имени ее не знаю. – он грустно улыбнулся, - Иди туда, не знаю куда. Все у меня так в жизни, - наверное он был уже чуть пьяненький и его понесло на откровения, - без имени, без адреса, без финала. Встретил только, и не знаю ничего. И вы еще тут… Не везет. Еще по одной?
- Может вам не стоит? – спросил заботливо голос.
- Может. Да тут, - чуть склонил голову, - осталось то. Давайте, а то мне больше достанется.
- Ну что же, давайте. – собеседник вновь наполнил стопки. Толик привстал, чтобы дотянуться до наполненной стопки и почувствовал как его чуть-чуть повело в сторону. Удивился: неужели его так быстро развезло? Наверное все из-за этого идиотского Ленкиного розыгрыша, а еще и из-за этого старика. Наверное сейчас начнет запугивать, угрожать, у них, у богатых, те еще причуды. Ну и правильно это вообще то: кто он и кто она?
- За что будем пить? – спросил собеседник.
- За любовь. – ответил Толик, уточнил. – За глупую, несчастную любовь.
- За любовь. – подытожил старик и они выпили. В графине было пусто, внутри было тепло и тоскливо, хотелось плакать на чьем-нибудь плече и рассказывать про то, как она, незнакомка, прекрасна, и какой он, Толик, жалкий, а еще про то что он ничего не сможет дать ей в жизни. Хотелось заказать второй графин.
Толик поднял руку, официант достаточно резво оказался возле их столика, замер в ожидании:
- Еще, графи…
- Сколько с нас? – опередил его старик. Официант вытащил из под зажима счет, протянул в темноту. Послышалось шуршание, на стол легла тысячная купюра. – Это с чаевыми. Спасибо.
Официант до невозможности быстро, практически незаметно, забрал деньги, сказал подобострастно:
- Заходите еще.
- Но… - возмутился Толик.
- Вам хватит. Пойдемте. Нам обоим следует подышать свежим воздухом.
- Как скажете.
Они вышли из кафе и только сейчас Толик смог разглядеть своего собеседника: действительно старик, одет богато, со вкусом, в руке клюка, именно клюка, как у старушек – лакированная деревянная ручка, никелированная трубка, стоптанная резиновая пятка. Старик крепко прихрамывал, когда шел, клюка его поскрипывала резиновой пяткой. Лицо у старика было культурное, даже культурно-интеллигентное, такие вот типажи любили использовать в советских фильмах для скромных, но весьма положительных персонажей. Этакий папа Карло, да и голос у него соответствующий, такие люди угрожать не смогут даже не из-за характера, а из-за генетической предрасположенности.
Шли молча, старик хромал, открывал было рот, видно было, что хотел заговорить, вот только темы не находил, Толик почтительно молчал, ждал.
- Погода хорошая, знаете, весна как подходит, легче становится, как будто и внутри все расцветает. День прибавляется и кажется, что все хорошо будет, что жить будешь. Вам наверное меня не понять, это как… как к конечной станции подъезжать, чем ближе, тем думаешь больше, чаще.
- Не скажите. Чувствуется.
- Правда? – он удивленно посмотрел на Толика. – А я бы и не подумал. Хотя, моя…
- Папа! – возмущенный окрик резанул по ушам. Старичок, до того чинно вышагивающий рядом с ним, вжал голову в плечи, и как то сжался весь, уменьшился что ли. Толик было хотел оглянулся, но старик сказал ему: «идемте» и даже зашагал чуть быстрее, что наверное со стороны выглядело даже комично. Толик так и не оглянулся, вместо этого он, почему-то, засеменил рядом со старичком, подстраивая свой шаг к его коротеньким прихрамываниям.
- Папа! Анатолий! – повторился крик, скорый перестук острых каблучков, даже судя по звуку Толик был уверен, что каблучки эти переходят в прекрасные элегантные туфли, а туфли, в свою очередь, нежно облегают маленькие грациозные стопы стройных ног и… Толик становил свои размышления. – Да стойте же!
Ладонь, узкая, белая ладонь, ухватила Толю за локоть, другая легла на плечо старичку. Они остановились, бежать больше не было смысла. Толик все еще не оборачивался, смотрел вперед как болванчик и на то у него была причина – от него пахло водкой и он не хотел дышать на нее таким вот, проспиртованным духом.
- Папа. Зачем? – прекрасная незнакомка втиснулась меж ними, взяв под руку и старичка и Толика. Она выглядела, как и вчера, великолепно, только на этот раз на ней было не строгое темное пальто, а укороченное серое, со строгой, хорошо вписывающейся в стиль, вышивкой в тех же тонах.
- Ну, как то не хорошо, вот так сразу я и подумал, что надо узнать, познакомиться с молодым человеком и…
- Папа, ты пил? – она прищурилась, посмотрела пристально на отца, сказала строго. – Дыхни.
- Ну доча, только чуть-чуть. Анатолий, подтвердите.
- Это ты?
- Что? – он невинно и удивленно выпучил глаза.
- Боже мой! – она зло зыркнула на Толика, выдернула руку из его руки, и, быстро, едва ли не таща за собой бедного старичка, пошла вперед.
Толик смотрел ей вслед и не знал что сказать. Виноват, но и не виноват же, он то думал, что все как в фильме, что будет человек в шляпе и твидовом костюме и будет говорить что то немного пугающее, угрожающее, а тут… а тут как всегда все не так. Толик сунул руки в карманы, пнул подвернувшуюся под ноги пачку сигарет и побрел неспешно в сторону своего магазинчика. Может свет дневной на него так подействовал, может водка еще бродила в крови и изгоняла страх, но он успокоился и злость на Лену из него вся выветрилась, будто и не было. Теперь можно поработать, правда придется задержаться, чтобы завтра не нарваться на скандал с Людмилой Николаевной, ну если она конечно придет, в последнее время она перестала появляться на работе, а только отзванивалась.
Магазинчик их закрыт не был. Как ни странно, Толик думал, что Лена может попросту сбежать, после его ухода. Но нет: вон, сидит красавица за кассой, сканворды свои вечные гадает, из обширных разноцветно-полосатых рукавов свитера едва-едва торчат пальчики с красным маникюром, лоб Лены наморщен, сама ручку грызет – думает. Толик вошел в магазин, звонок над входом они так и не поменяли, да и Лена была сильно увлечена, не заметила, как Толик вошел, не услышала, как он тихо подкрался, зашел со спины и склонился почти к самой ее голове, прищурился рассматривая сканворд. Судя по всему Лена задумалась над простеньким вопросом: «Рогатый воин севера».
- Викинг. – тихо, едва слышно, шепнул Толик.
Лена потянулась вписать слово, коснулась ручкой пустой клетки и только потом пронзительно завизжала. Толик, с чувством исполненного долга, сунул руки в карманы и, насвистывая, двинулся в свой подвальчик. Сзади слышалось громкое заполошное дыхание – переводила дух, а после, как раз, к тому времени, когда за Толиком закрывалась дверь, Лена разродилась гневной визгливой тирадой. Толик был счастлив!
Комната, залитая густым, непроглядным мраком, музыка ухает басами, то хрипит то визжит голос Оззи Озборна, на кровати, опершись спиной на подушки, сидит Толик в маленьком желтом круге света от настенного бра. Толику тоскливо, Толику все опостылело. Он крутит в руках маленький желтый мяч для тенниса, а после замахивается и бросает его в темноту и… Звука удара не слышно, мячик исчезает во мраке на несколько мгновений, ритм музыки резко ускоряется, барабаны, высокое соло на гитаре и из темноты обратно в руки Толика летит мяч. Он его ловит, усмехается, подбрасывает, ловит и снова бросает обратно, Темноте. Она поймает, не уронит.
Из за двери едва слышный голос мамы:
- Толь, сделай потише.
- Хорошо, мам. – он не встает. Магнитофон стоит в темноте – этого достаточно. Он даже не шепчет, он просто громко хочет и все, музыка становится тише, сквозь высокие ноты визжащего Оззи становится слышен телевизор в зале, там родители смотрят какое-то кино, за стенкой плачет ребенок. Он тоже в темноте, он маленький, ему еще нет и года, сейчас он лежит в своей маленькой кроватке, над ним натянута резинка с погремушками, пеленки мокрые. Родители малыша где-то на свету, либо в зале, либо на кухне, дотуда Темнота не может добраться, а рассказать и показать Толику то, что не в ней, она не может.
Толик закрывает глаза, музыка затихает, почти тишина, а Толику и хочется тишины, настоящей, глубокой, полной. И он ее делает, это оказывается очень просто – сделать тишину, надо просто уплотнить тьму вокруг себя, взбить ее до состояния ваты, и все, и можешь оказаться в абсолюте беззвучия. Этого стоит только захотеть и Толик хочет, но в то же время он боится тишины. Он устал от звуков, от громыхания, его раздражает этот чертов родительский телевизор в зале с их фильмом, его бесит ребенок в кроватке, что все никак не может прекратить плакать, его бесит даже любимая музыка, но… В темноте и в беззвучии очень легко приходят мысли в голову.
Катя являлась не образом, не воспоминаниями, не голосом или, тем более, ощущением запаха, - нет, Катя приходила тоской, послевкусием. Он просто лежал, в голове пустота, а потом он вдруг понимает, что вновь тоскует по Кате. Поначалу он думал, что все это прошло, забылось тогда, под дождем, когда они обменялись ничего, или слишком много значащими фразами. Тогда резко схлынула острая боль, тогда закончились попытки нарисовать портрет и оборвались стихотворные строчки – все это спряталось в белую картонную папочку на завязках, а потом было придавлено тяжелыми стопками чистой бумаги, тетрадками исписанными, но чувство, как оказалось, не пропало.
Толик всякий раз ощущал, как Темнота становится какой-то ершистой, колючей, когда он начинал думать о Кате, порой ему даже нравилось позлить ее, хотелось ему, чтобы она вот так вот по новой окрысилась, зашептала злобно. Но чаще всего он просто тосковал, и было на сердце у него и сладко и пусто от тоски этой.
Темнота вновь зашипела, зашуршала, разрывая тишину. Толик вздохнул, закрыл глаза, и, как и захотел, увидел младенца. Малыш уже устал плакать, он очень хотел чтобы родители пришли, он тянул ручки во мраке, но пухлые пальчики натыкались на противно дребезжащие погремушки. Теперь модно так воспитывать: как можно меньше уделять внимания ребенку, про это даже по телевизору говорили, Толик смотрел программу по первому каналу. Модно, но ребенка было жалко, очень жалко. Толик пожелал, протянулся из своей Темноты в чужую, через стену, и маленькая кроватка на скрипучих резиновых колесиках тихонько закачалась туда-сюда, сюда-туда. Малыш всхлипнул, сунул пальчик в рот, глазки его широко распахнутые, смотрели в темноту, а Темнота смотрела ему в глаза. Скрип-скрип, поскрипывали резиновые колесики по дощатому полу, тихонько шуршали пластмассовые горошины в погремушка, малыш засыпал. Он зевнул, закрыл глазки и тихонько засопел. Толик улыбнулся, открыл глаза и в это же мгновение кроватка за стеной остановилась.
Вечером, когда рабочий день подходил к концу и скоро надо было закрывать магазин, Лена спустилась к нему в подвальчик. Она постучала о косяк открытой двери, спросила:
- Можно?
- Подождите минутку, я не одет. – буркнул недовольно Толик от компьютера. Настроения общаться с Леной не было, поэтому он упорно делал вид, что занят работой, хотя, на самом деле, все сегодняшние заказы он уже напечатал – не урожайный выдался денек.
- Хорошо, я подожду. – она скрестила руки на груди, деловито посмотрела на миниатюрные золотые часики на запястье. Толик не торопился: он щелкал мышкой, перебрасывал фотографии по макету листа, склонял голову на бок, будто в великой задумчивости, потирал подбородок и постукивал пальцем по столу.
- Толь. – не выдержала Лена.
- Я занят. – ледяным тоном ответствовал Толик.
- Прости меня, пожалуйста. Я не хотела… Я не думала, что ты так.
- Ничего страшного. – перебил ее Толик. – Все нормально.
- Толь.
- Да, внимательно. – он не отрывал взгляда от монитора, да еще и в довесок зевнул сладко и протяжно, добавил. – Говори.
Она нахмурилась, посмотрела на него строго, развернулась резко, так, что длинные волосы взмыли широким веером, ушла. Обиделась. Ну ничего, этого он и хотел. Если они друзья, а она же именно так ставит их отношения, то пускай понимает, что такое дружба и какие там могут быть последствия на злые шутки. Хороший, настоящий друг, сейчас бы не развернулся, не стал бы злиться, а попытался бы, да хотя бы и насильно, завязать разговор.
Толик усмехнулся, но в это же мгновение услышал, как она, не доходя до лестницы, обернулась – скрипнули ее кроссовки, а потом зашагала обратно. Ну все, теперь он должен будет выслушивать гневную тираду, сейчас она будет тыкать в него пальцем и говорить, что он сам виноват, что он ей уже отомстил и то что вообще – на девушек обижаться не принято. Он вздохнул.
Лена зло вломилась в его каморку, шагнула к его стулу, встала прямо над ним. Толик из последних сил не отрывал взгляда от экрана монитора, он слышал как злобно сопит Лена, он просто таки кожей чувствовал исходящий волнами от нее гнев, но старался не подавать виду.
- Толь. – коротко, рублено, словно топором взмахнула. Если бы он действительно сейчас собирал макет, он бы вздрогнул и, может быть, даже еще бы и взвизгнул, чтобы комичнее было. Но он был готов и потому ни единый мускул на его лице не дрогнул. – Толик, нам с тобой надо серьезно поговорить.
- А мы что делаем?
- Та, эта, вчерашняя, с которой ты…
- Ну, продолжай.
- Не встречайся с ней.
- Не понял. – он непонимающе уставился на нее. – С чего бы это?
- Она мне не нравится.
- А мне лысый твой не нравится и что с того?
- Он не лысый.
- Положим, что та мелкая поросль волосы, что это меняет? Я же не лезу в твои дела.
- Она мне не нравится. – упорно повторила Лена, - И Петя тут не причем.
- Петя? – Толик усмехнулся. – Смешно. Такой мужик, рожа такая и «Петя».
- Толь!
- Ладно, Петя, так Петя. Лен, тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело. Всё, мы расстались, - он посмотрел ей в глаза, - друзья теперь, амба. Понимаешь. Ты гуляешь со своим Петей, я гуляю с Дашей, с Викой, с Маней – все, свобода. Понимаешь?
Она громко дышала, ноздри ее по лошадиному раздувались – она злилась. А потом она как-то разом обмякла, осела, обвив его шею своими руками в жарком этом безрамерном свитере, прижалась к Толику щекой и закрыла глаза – Толик увидел это в отражении монитора.
- Лена. – она молчала, только как котенок терлась щекой, будто устраивалась поудобнее.
- Лена. – повторил Толик настойчивее. Сердце его билось, дыхание чуть-чуть срывалось и Толик жутко боялся, что Лена может это заметить. Да, они стали друзьями, да, роман их преждевременно скончался, но почему же ему сейчас так хорошо в ее объятиях? – Лена!
- Толик, - тихо сказала она шепотом, - милый.
- Какой я тебе милый! – он скинул с себя ее руки, соскочил, уставился на сидящую на корточках Лену. – Ты что творишь! Лен… - сглотнул, он понимал, что сейчас выглядит точно так же, как Лена несколько секунд назад – стоит, нависает, дышит зло, ноздри раздуваются как у загнанной лошади.
- Ты странный. Знаешь, когда мы с тобой встречались… Этот свет вечно включенный, ночью, днем, - усмехнулась, - Смешно было. Думала играешь, а ты взаправду. Я, знаешь, я испугалась. Просто испугалась. Представь себе: как это – жить с сумасшедшим?
- Я не сумасшедший. – вырвалось у Толика слишком быстро. Слишком часто ему говорили, что так бояться темноты – это ненормально, слишком многие уже вертели пальцем у виска, а он – он говорил что не сумасшедший.
- Я думала так.
- Поэтому ты…
- Поэтому мы расстались.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
- Нет, не мы, ты этого хотела, - он вспылил, затряс пальцем в воздухе.
- Давай не будем. Это уже прошло.
- Но не забылось.
- Толик… Ну не о том же.
Толик медленно вдохнул, выдохнул, спросил:
- Тогда о чем? Что поменялось?
- Я кое-что поняла, - она уселась прямо на пол, улыбнулась беззаботно, как девчонка, прищурившись посмотрела ему в глаза и сказала, - Я поняла, что люблю тебя.
- И когда ты это поняла? Когда обжималась со своим Петенькой?
- Нет. Когда увидела тебя с этой кобылой.
- Милочка, это ревностью называется. – он усмехнулся, уселся рядом с нею на пол, протянул руки ладонями вверх, она возложила на них свои, он продолжил. – Ты просто ревнуешь.
- Нет. Совсем даже не ревную. – она состроила хитрую физиономию, - Я тебя люблю. Сильно и по-настоящему. Правда. Я когда тебя вчера увидела, я просто… - ее всю передернуло, - бррр. Я просто поняла, что ты мне нужен и…
- А Петя не нужен.
- Петя хороший, он такой серьезный, такой боевой, такой петушок.
- Ты только ему этого не скажи.
- Почему? Ему очень нравится, когда я ему говорю «петушок».
- Однако интересный он тип…
Лена ухватилась крепче за его руки, потянулась к нему, глаза ее насмешливо смотрели в расширившиеся от страха зрачки Толика. Она вдруг оказалась так близко, он чувствовал запах ее кожи, который на расстоянии прятался за ароматом ее духов, он уже почти ощущал теплоту ее губ на своих и…
- Эй, есть тут кто? – послышался сверху крик
- Ты дверь не закрыла? – Толик соскочил, а Лена, прикрыв рот ладошкой, тихо сказала: «Ой».
Толик быстро пробежал по коридору, взметнулся вверх по лестнице, и, запыхавшийся, предстал перед покупательницей:
- Вы что-то хотели? – обратился он к сморщенной, но еще молодящейся старушке. Та зыркнула на него.
- Почем эта рамка? – спросила она довольно злобно.
Толик, не смотря на то, что под рамкой был ценник, ответил вполне учтиво:
- Пятьдесят.
- За это?
- Да. – кивнул, попытавшись передать на лице вселенскую скорбь. Сзади послышался звук тихо открывающейся двери – Лена пришла.
- Грабеж. – заявила старушка как-то уж слишком наигранно и привычно, даже сложилось ощущение, что она так говорит при каждом посещении любого магазина.
- Простите.
- Заверните, - и с особой едкостью добавила, - пожалуйста.
- Конечно.
Он достаточно быстро открыл шкафчик, достал коробочку с рамкой и едва ли не с поклоном возложил коробочку на прилавок перед старушкой. Она, в свою очередь, положила пятьдесят рублей, подождала, когда Толик выбил чек, и только после этого, убрала рамочку в свою безразмерную «сумочку» и, гордо воздев морщинистую голову, направилась к двери. Уже от самого входа, она, обернувшись, заявила:
- Устроили тут…
Вышла и Толик с Леной рассмеялись.
Утром они проснулись вместе.
Все было бы куда как проще, если бы не невозможность избежать ежедневных встреч. Каждый будний день, каждое утро он просыпался и знал, что сегодня снова увидит ее и тем самым продлит свою муку, свою тоску. Нельзя, чтобы первая и к тому же несчастная любовь всегда была на виду. В одиннадцатом классе все стало намного проще: теперь он мог сам выбрать себе место, да и вообще настроения были куда как более свободные, наглые. Выпускной класс, никто бы их уже не оставил их на второй год, да и не выгнал бы за прогулы – этакий дембель в стенах школы. Толик сначала пересел на последнюю парту, там где до него не дотянется внимательный учительский взор, где можно почитать что-нибудь левое, где можно поспать, а некоторые из особо наглых там, на «камчатке» даже умудрялись играть в карты и шахматы. Но, через некоторое время Толик понял, что и спина Кати, и шея ее, и обрис щечки прекрасны и то, что так, в спину, смотреть можно еще дольше и не бояться, что сейчас вот она оглянется… Не спасала последняя парта с ее свободами.
Толик решился и пересел за первую парту. Тут он всегда был на глазах, тут он всегда был первым и самым дисциплинированным, учитель говорил классу, но смотрел на него, на Толика и Толик был ответственным за весь класс. Он сидел ровно, он смотрел на доску, он даже учил и отвечал – он стал образцом дисциплины только для того, чтобы не оборачиваться, чтобы не видеть солнечный профиль на фоне окна.
Любовь забылась, именно как «любовь» она истлелп, он даже это чувствовал, но тоска осталась и, что самое странное, с ней не хотелось расставаться, ее не хотелось отпускать. Толик рассказал об этом Лешке, древнему своему другу еще с первого класса, и тот, серьезно кивнув, сказал: «Да, брат». Толик знал, что Лешка в жизни разбирается: он был красив, он был умен, до девятого класса учился на «отлично», и прекрасно разбирался в девушках, ну во всяком случае он так говорил, да и встречался уже с несколькими – Толик даже сам его видел со Светкой из параллельного. И если такой вот человек, как Лешка, говорит «Да, брат», то ясно – дело серьезное, и так просто тут не разберешься. Однажды, когда они просто так шатались по улицам, Лешка даже, уж и не понять из каких соображений заявил Толику:
- Хочешь, я тебе помогу?
- Как?
- С Катькой твоей.
- Как? – повторил Толик вопрос.
- Посмотреть надо, узнать, поговорить. Может просто она с кем то встречается, и тогда…
- Лех, да хватит уже, забыли, проехали. Это когда было…
- Толик, ну мне то не ври. Ты ж в нее по самые помидоры втюханый ходишь! – похлопал по спине, - Эх, Толик-Толик.
Толик помолчал, подумал. Ему было над чем подумать. Лешка был парень компанейский и ему переговорить с Катей ни с того ни с сего – просто. Никто ничего не подумает, никто ни о чем не догадается – все будет просто великолепно, но… Толик покачал головой, сказал:
- Нет, не надо.
- Ну а че ты? – Лешка уже сам распалился, он был явно в восторге от своей идеи, - Давай.
- Лех, ну… Не надо. Зачем? – и повторил. – Давно же было.
- Ну, как знаешь. – Лешка состроил то ли гордую, то ли оскорбленную физиономию.
- Как хочешь. – зло буркнул Толик.
- Ага. Посмотрим. – ответил Лешка.
С тех пор Толик про этот разговор уже и забыл. Когда было то? Да и так, промеж делом разговор то прошел, не серьезный, не обставленный по законам жанра длинными предварительными беседами, какими-то теориями – просто треп. Вот только после этого их разговоры стали реже они пересекаться, перестали заходить друг к дружке в гости. Лешка говорил, что он готовится к поступлению и как-то, когда Толик к нему зашел, он и правда сидел за учебниками, на столе в художественном беспорядке были разбросаны тетради, валялась пара ручек, карандаш, ластик – у Толика не было повода не верить Лешке.
Толик встретил их поздним вечером, вернее даже не встретил, он их заметил, когда сидел в темноте, он вообще стал очень любить темноту, вернее даже не так, он стал любить Темноту. Они шли вдоль дома прямо к нему, на них лился свет из окон, струилось золото фонарей, они со всех сторон были окружены светом.
Лешка шел рядом с Катей, он был какой-то весь из себя несмелый: руки в карманах, походка деревянная, спина как на параде, то и дело высовывается ладонь из кармана, будто хочет он потянуться к Кате пальцами, но останавливается, вновь сует руку в карман. Катя же шла так, словно одна: взгляд то на небо, то на окна, обхватила собственные плечи, походка не вальяжная, нет – скучающая, идет, будто по тонкому канату – ноги ровно ставит. Ей наверное скучно, но не это главное – главное в том, что они шли вместе.
Толик испугался, что его могут заметить: он был не в абсолютном мраке, только в сумраке на лавочке под разросшейся отцветшей уже сиренью, но и сбежать,пошевелиться он тоже боялся. Тогда он постарался сгустить тьму. Темнота не слушалась, она не хотела выползать хотя бы и в полумрак, но Толик настаивал, он требовал и тогда темнота, шипя будто от боли, скрипя словно зубами, будь они у нее, стала расти закрывать и его, Толика, и лавку вместе с ним.
Они не заметили его, прошли мимо. Толик надеялся услышать какие-нибудь слова, подслушать разговор, но нет – они молчали. Когда они ушли, Толик их не преследовал. Он отпустил Темноту и та, с облегченным охом, растворилась, вновь превратилась в легкий сумрак. Толик посидел еще чуть-чуть на лавочке, встал, как и Лешка, сунул руки в карманы и пошел домой.
На следующий день, когда они после школы неторопливо шли домой, он вновь, как бы невзначай, вспомнил про Катю, рассказал Лешке что-то про парк, про то как они гуляли – ничего не значащие мелочи. Все то время, что он говорил, он пристально смотрел за Лешкой, замечал и надеялся, в тайне он очень сильно надеялся, что Лешка сейчас скажет что-нибудь наподобие: «А знаешь, я вчера разговаривал с ней», или «А я у нее спросил», или еще что-нибудь, ну хоть что – лишь бы он сказал, а не отмалчивался. Но Лешка молчал и даже хуже, он опустил взгляд, рассматривая свои тупоносые двухцветные ботинки, он отворачивал голову, когда Толик говорил что-то особенно проникновенное, морщился, словно от боли, а может и от ревности… Толик все понял, все таки Лешка был красавчик, да и «умница» к тому же.
Толик, вопреки обыкновению, прошел мимо своего дома, он сделал вид будто увлекся своими же собственными воспоминаниям, он дошел до Лешкиной высотки, и только там сделал вид, что удивился.
- Уже пришли? – спросил он, чувствуя, как легко ему дается эта игра.
- Пришли. Ромео. – усмехнулся Лешка, но на Толика так и не посмотрел, так – вскользь только.
- Ну ладно, пока. – Толик беззаботно пожал на прощание протянутую руку, даже хлопнул Лешку по спине, когда тот развернулся к подъезду, добавил. – Давай, старик.
- Давай. – отозвался Лешка уже от самого подъезда, открыл дверь, а за ней… За ней была темнота. Толик прекрасно знал, что на первом этаже у них выбита лампочка и то что, для того чтобы пройти вверх по трем ступенькам до первой лестничной площадки и свернуть к лестнице на второй, надо идти на ощупь – он это знал.
Он не стал представлять, не пытался увидеть то, что сделается в Темноте с Лешкой, он даже не дал конкретного приказа, он просто отдал Темноте всю ту злобу, всю ту ярость, что чувствовал, а после развернулся и пошел домой.
Лешка на следующий день в школу не пришел. И потом не пришел, никогда больше, а Толик не пошел на его похороны, потому что боялся.
Лена недовольно морщила носик, щурилась.
- Я забыла, как оно тут, у тебя.
- И как?
- Светло. Притуши хоть.
- Все-все-все! Вставай, соня – утро, пора на работу.
- Ну еще чуть-чуть, Толик, солнышко.
- Да, точно, солнышко уже встает. Вон, смотри какое красивое! – с металлическим звоном колец по гардине распахнулись шторы и Лена прищурилась еще сильнее, заслонилась рукой от света ну прямо как вампиры в фильмах.
- Ты что, дурак, я рассвет только октябренком встречала! Закрой.
Толик не слушал, он уже шлепал голыми пятками на кухню и кричал не оборачиваясь:
- Кофе? Чай?
- Кофе! Черный, крепкий! Гад!
Через минуту Толик вернулся: в руках у него был импровизированный поднос из разделочной доски, на котором, как Лена и заказывала, была чашка крепкого черного кофе, рядом блюдце с печеньем и конфетами.
- Как и заказывали: черный крепкий кофе и гад доставлены! – отсалютовал он и с кивком протянул «поднос» Лене.
- Дай хоть оденусь. Отвернись.
- Лен, что я там не видел. – обиделся Толик.
- Отвернись! – со смехом повторила Лена, - Утром я стесняюсь.
- Зато как вечером не стеснялась! – Толик отвернулся, послышался шорох одеяла, быстрое шлепанье голых пяток. Одежда их была сброшена около кровати, ну не было вчера времени ни на церемонии, ни на какую-то там порядочность. – Все?
- Еще чуть-чуть.
- Поздно. – он обернулся, Лена ойкнула, но все же Толик опоздал. Она уже была в трусиках, даже джинсы были наполовину натянуты на стройные ножки, маленькие белые грудки спрятаны за наглым красным бюстгальтером, она как раз закрывала застежку на спине.
Утро было замечательным, все удавалось, все было красиво, словно не жизнь это, а затянувшаяся романтическая сцена из женского романа. Они даже по улице шли так, как это показывают в кино: Лена яркая, красивая, чуть впереди, она оборачивается, держится за любимого, целует его в до синевы выбритый подбородок, а у него уверенный шаг, у него взгляд ясный, устремленный вперед и все вокруг яркое, залитое солнцем – живое.
Около магазина стояла Прекрасная незнакомка: длинное черное пальто, ветер треплет длинные его полы, волосы распущены, их тоже треплет ветер и одна непослушная прядка благородного орехового цвета то и дело лезет ей в лицо, Прекрасная незнакомка ее поправляет, убирает с лица и лицо ее… Лицо… Она смотрит на Толика, уголки ее губ пытаются улыбнуться, а вот глаза плачут, слезы еще не сорвались, но еще чуть-чуть и... Лена было шагнула вперед, но Толик поймал ее за рукав курточки. Лена обернулась, злой, нет, бешеный взгляд обжег его, ударил по лицу наотмашь.
- Пожалуйста. – сказал Толик тихо.
- Ключи. – она требовательно протянула ладошку, Толик пошарил в кармане, выложил на ее ладонь звонкую связку. Лена отвернулась, прошла мимо застывшей Прекрасной незнакомки, завозилась у двери. Они ждали, стояли. Вот в последний раз звякнула связка ключей, громко хлопнула дверь, а они все так же стояли. Прекрасная незнакомка все так же пыталась улыбнуться, не давалась ей эта улыбка, не получалась, а вот слезы уже текли из ее пронзительно карих глаз, тонкие блестящие полосочки протянулись по щекам.
- Привет. – он поднял руку, будто боялся подойти. – Не ожидал тебя тут… Прости. Не ожидал встретить.
- Привет. – улыбка ей все таки далась. Она будто только-только почувствовала свои слезы, легким жестом руки все в тех же до невозможности элегантных перчатках, аккуратно отерла слезы. – Как у тебя дела?
- Хорошо, - он состроил страдальческую гримасу, пожал плечами, повторил, - хорошо, наверное.
- А у меня… У меня не очень. – снова отерла слезы, она больше не пыталась удержать улыбку. – Вы с ней… с этой девочкой… снова?
- Как бы да.
- Она милая. Правда.
- Я знаю.
- Береги ее, - сглотнула комок, - хорошо?
- Я постараюсь.
- Хорошо. – она снова улыбнулась. – Я пойду.
Она не развернулась, не пошла прочь от магазина, она пошла на Толика, мимо него. Толик молча смотрел, как она приближается и понимал, что что-то не так, что то, что вчера было между им и Леной – это… Этого не должно было быть, потому что есть она, та что сейчас пройдет мимо, и все, и закончится эта короткая трехдневная сказка с печальным концом.
Он схватил незнакомку за руку, та рванулась вперед, но Толик был сильней. Он жадно охватил ее, облапил медвежьей хваткой, прижал к себе крепко, до дури, и молчал.
- Отпусти. – тихо шепнула незнакомка.
- Нет. – неслышно, одними губами сказал он и как мальчишка, как упертый мальчишка, мотнул головой.
- Отпусти. – громче. Он снова мотнул головой.
- Отпусти! – сорвалась она на крик и забилась у него в руках, высокая острая шпилька черного сапожка ударила ему по ноге, - Отпусти!
- Не могу… - прошептал он. – Не могу.
И тогда она обмякла, прижалась к нему. Она сказала:
- Мне больно.
- Прости. – он не ослабил хватки, - Прости… прости… прости…
- Ты держишь меня больно.
Через силу, будто чужие, он разжал руки. Незнакомка не отступила, не вырвалась, она так же к нему прижималась.
- Прости. – снова повторил он и совсем уж неправильно добавил. – Я так больше не буду.
- Тьфу ты, детский сад какой-то. – со смешком ответила незнакомка. – Я пойду.
- Мы еще…
- Я не знаю, не сейчас.
- Прости.
Она оторвалась от него и зашагала прочь. Толик не обернулся, он смотрел вперед, на стеклянную дверь магазина, на стоящую за дверью Лену, на сжатые острые кулачки, на ее внезапно такую озлобленную крысиную гримаску. Как он мог, как он только мог вчера…
Вся жизнь разбилась надвое: на «до» и «после» смерти Лешки. Толик не был на похоронах, но слышал от одноклассников слухи, сплетни старух слышал у подъездов. Кто говорил, что Лешку задушили, бабки говорили про какой-то сглаз, про колдовство и про то что: «у него все ребра давленные были». Однажды он набрался смелости и спросил у отца:
- Пап, ты не знаешь почему умер Леша?
- Задохнулся. – отец вздохнул, как когда-то, когда Толик был еще маленьким, взъерошил ему волосы, - Спазм легких или как там…
- Ты знаешь, где он… где его похоронили?
- Завтра я тебя отведу.
- Спасибо, пап.
Еще в тот, первый день, когда после перемены их классная сказала, войдя в кабинет: «Звонили родители Леши Бабурова» - еще тогда Толику вдруг показалось, что все сейчас оглянутся на него, все поймут, что это из-за него Лешу нашли вчера вечером в подъезде, распластанного на тех самых трех ступеньках. Не посмотрели, не оглянулись, только Катя на одно короткое мгновение глянула в его сторону и тут же отвернулась. Она то, Толик был в этом уверен, знала и понимала все.
Отец, как и обещал, отвел его на могилу, отвел, похлопал по плечу, и без слов ушел. Толик остался стоять. Холмик выделялся: свежий совсем - черная земля смешана с жирной рыжей глиной, блестящий мрамор памятника и лицо Лешкино. Лешка улыбался. На фотографию Толик не смотрел. Он постоял чуть-чуть, стал накрапывать легкий дождик, тут, на кладбище, капли разбивались о палую листву как то особенно звонко, громко, и мраморный памятник стал сразу совсем мокрым, тоскливым. Толик поежился, втянул голову в плечи, и пошел прочь, больше он на могилу Леши не приходил.
Наверное от сумасшествия, от одолевающих его мыслей, спасли скорые выпускные экзамены. Несмотря на всеобщую расхлябанность, на вседозволенность и откровенную наглость выпускного класса, все же внутренне все чувствовали – это последний год, а потом надо что-то решать. Постоянно слышались разговоры кто и куда собирается поступать и от этих разговоров становилось еще тоскливей, потому что куда сам пойдет – Толик не знал, да он даже еще особо и не задумывался на эту тему! Хотя, как и все, он частенько в разговорах на переменах перечислял университеты, говорил, что готовится, что корпит дома над литературой, но сам то он знал правду и оттого было еще страшнее. Как назло по телевизору он частенько стал попадать на новости, где говорили о грядущем призыве в армию, о сокращении статей непригодных к службе о каких-то непонятных реформах в высшем образовании, весь смысл которых упирался в снижение количества бюджетных мест и, следовательно, увеличению конкурса. Толик с головой нырнул в этот омут страха перед грядущим и постоянным ужасом от настоящего.
А время летело до невозможности быстро: прочитаешь параграф, соберешь ответ на билет, сходишь к другу, что собрался сдавать те же предметы и смотришь – выщелкнуло неделю, а то и две как за здрасьте! И уже вот-вот начнутся экзамены, уже говорят как оно это: комиссия с гороно, говорят кто из учителей и за что будет валить, а учителя же говорят, что постараются помочь, но все равно - учите, учите и еще раз учите. Каждый день нервы, каждый день тремор. Толик даже про Темноту свою напрочь забыл – не хватало времени.
А потом, как-то разом, экзамены. Один за другим, сумасшедшие дни, шпаргалки, жаркие, не по плечу широкие, пиджаки, заикающиеся ответы перед представителями того самого гороно – три полные дамы и лысый старичок при трости. Все – школа закончилась. И как то сложно это понять, что первого сентября уже не придется идти сюда, не нужно будет нести вторую обувь, не будет физкультуры у Сан Саныча, в народе «барашка», не будет бессменной Анны Емельяновны, которую истово все поколения школьников обзывали «матильдой» - не будет всего этого – всё! Конец! Баста!
А потом выпускной. Он тоже получился сразу, слился воедино с подготовкой к вступительным экзаменам, со страхами перед возможной грядущей армией. Просто в один из дней Толик вдруг увидел выглаженную рубашку на стуле, костюм на плечиках, подвешенный на ручку двери и понял – выпускной. Собрался, причесался, тем временем и родители тоже подоспели, мама накрасилась, выкрутила бигуди из рыжеватых волос – пошли.
Там все было как и должно: проникновенные речи учителей и чем дальше, тем все более пронзительные они становились. Оказывается, что все ученики им дороги, что каждый, даже самый ненавистный подлец в классе – это неграненый алмаз, и были то они едва ли не лучшим выпуском за всю историю школы и… Короче все было как всегда, а потом, когда учителя уже чуть поднабрались, да и родители от них не особо отстали, вчерашние школьники стали доставать из хитрых заначек водку, кто-то выпрыгнул в окно на первом этаже и рысью припустился к ближайшему магазинчику, кто-то и вовсе нагло тырил початые бутылки со «взрослого» стола – процесс пошел. Были танцы, пара конкурсов, потом снова танцы, в ритм музыки мерцал свет, метались отблески древнего зеркального шара из под потолка. Неплохо все было, в целом не так уж и плохо. Но все же было тоскливо, особенно когда включали медляки. Толик тогда смотрел на Катю, а она на него не смотрела. Уже ближе к утру, когда ночь была особенно темна, он решился, он подошел к ней и, не глядя, спросил:
- Хочешь… Можно тебя пригласить.
- Не надо.
- Пожалуйста. – протянул руку, он чувствовал как мелко дрожат его пальцы. – Катя.
- Один танец. И всё, я про тебя забыла. Больше никогда ты…
- Да, - перебил он ее, - один танец и все, и больше никогда. Обещаю.
Она взяла его руку.
Звучала «Color of the night», свет был погашен, только тонкие нити света от зеркального шара кружились по залу, по танцующим парам. Они вошли в круг танцующих. Толик трепетно, осторожно, обхватил Катю за талию, другая его рука чувствовала ее ладонь, он отсчитывал эти дурацкие «раз-два-три» в голове и пытался ставить ноги так, как его учила мама, но все одно – сбивался, стоило ему только посмотреть ей в глаза, а в глаза ей он смотрел постоянно.
- Катя. – спросил он негромко.
- Танцуй. – она нахмурилась. – Мы только танцуем.
- Ты помнишь Лешу?
- Да.
- Вы с ним гуляли?
- Нет. Просто говорили. Не надо, Толик. – она чуть сжала его руку, - Не надо.
Толик замолчал. Они танцевали и он не замечал, как полумрак вокруг них начинает сгущаться, он не слышал, как шепот теней становится все настойчивее, все громче – не замечал – он ничего не замечал. Он видел ее губы, нежные, чуть дрожащие, он видел, чувствовал, как она дышит, и прижимал он ее к себе все сильнее, чувствуя ее уже не только рукой, но и телом… А потом он подался вперед и она не отстранилась, она тоже потянулась к нему и губы их соприкоснулись и наступила тьма. В одно мгновение погас свет, но музыка продолжила играть во Тьме и только сейчас они, и он, и Катя услышали шепот. Темнота сдавила их, смяла, Толик чувствовал, как она острыми коготками цепляется за его костюм, за руки, за лицо, и рвет, и царапается как взбешенная, и слышал как Катя заголосила, и он вырывался, орал что-то, кричал: «Перестань! Уйди! Я тебя ненавижу!» - но Тьма не унималась, и музыка звучала, казалось, еще громче, еще ярче, будто пытаясь придавить к лакированному полу его и Катины крики.
- Я тебя не люблю! – заорал во все горло Толик и все прекратилось.
Вспыхнул свет, на полуслове оборвалась песня – тишина. Посреди зала, как оказалось, они с Катей одни. Он весь изодранный, лицо и руки в тонких кровоточащих царапинах, и Катя перед ним, на полу без сознания. Голубой шелк платья разорван, виднеется белая грудка почти до соска, глаза закрыты, будто спит, приоткрытый рот. На мгновение ему показалось, что она не дышит. Он отступил на шаг, и тут все вокруг завертелось: кто-то подбежал, его схватили чьи-то сильные руки, сдавили, какой-то невысокий коренастый мужчина подхватил с пола Катю, она была безвольна, словно тряпичная кукла. Он побежал с нею куда-то прочь из зала, кругом голосили, кричали. Толика тоже куда-то потащили, он вырывался, кричал что-то, а потом не выдержал и заревел.
Его тащили прочь от зала, где остались все остальные. Он оглянулся и понял: с одной стороны его тащит Сан Саныч, а с другой отец. Коридоры, по которым они шли, были плохо освещены и, чуть поуспокоившийся Толик, стал замечать, как пухнут, тянутся из углов тени, как неправильно ведет себя мрак, и еще он слышал шепот у себя в голове, вполне различимый, понятный:
- Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Остаток дня они с Леной не разговаривали. Она к нему не заходила, он не выходил к ней из своего подвальчика – нейтралитет, пакт о ненападении. Правда Толик малость побаивался, что она вновь может выключить свет, только на этот раз уже не шутя, а из мести, и тогда он уже не откупится несколькими секундами. На всякий случай он держал фонарь при себе. Свет она не выключила – повезло.
Когда в полуподвальном окошке стал меркнуть солнечный свет, послышался хлопок двери, легкие шуршащие шаги Лениных кроссовок. Толик кивнул сам себе. Когда-то эта беседа должна была состояться, и, почему-то, сейчас он не боялся разговора. Он точно решил и точно понял, что Прекрасная незнакомка, боже, как же так сложилось, что он до сих пор не знает ее имени, - это его настоящая любовь, а Лена… Лена – это девочка, может ее по настоящему люби Петя, кто знает? Но он точно ее не любит, в чем в чем, а в этом Толик был уверен.
Лена вошла, оперлась спиной о косяк двери, сказала, жуя жвачку:
- Там эта твоя пришла. Как ее?
- Не знаю. – он встал со стула. – Чего она хочет?
- Сам спроси. – она обернулась и крикнула особо вредным голосом. – Заходи.
- Лена! – зло одернул ее Толик.
- Че? – она усмехнулась, сказала не в тему, - Мне можно, я любовница.
Вошла Прекрасная незнакомка, встала при входя, будто Лена границу меж ними прочертила.
- Лена, уйди пожалуйста. – сказал тихо Толик, смотря на Прекрасную незнакомку.
- Неа. – она надула розовый пузырь, тот громко лопнул. – Неохота.
- Лена, прошу.
- Елена, - незнакомка стянула перчатки, обнажив тонкие белые пальцы, - оставьте нас.
- Нехо…
Погас свет. На секунду повисла тишина, а потом кто-то из девушек взвизгнул, Толик метнулся к столу, к забытому на нем фонарику, ударился о угол столешницы, послышался стук – фонарь упал, следом за ним, на четвереньки упал и Толик, его пальцы шарили в темноте, но фонарь в руки не давался
В подвальчике становилось все темнее. Толик, шаря руками по полу, оглянулся на окошко под потолком, от ужаса у него перехватило дыхание. Словно морозный узор зимой окно закрывало кружевами темноты. Почему то тьма на этот раз не боялась боли от света.
- Бегите! – заорал Толик. – Бегите отсюда!
- Не могу. – сдавленно закричала Лена, - Держит.
- Помоги! – тоже сдавленно шептала незнакомка. Голос ее был совсем слабый, задавленный.
- Любимый, - шептала в ушах темнота скрипуче, словно дерево старое, - ненавижу, любимый…
|
|
|
