|
|
|
№757 Проза:Подземный_кот v.s. volcano v.s. Volchek
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 824
Замечания : 0%
Нынче, наши неутомимые дуэлянты, в своем угарном марафоне вихря дуэлей оседлают актуальную, редкую, и даже острую тему и так же по авторской задаче будет нечто оригинальное у нас!
Жанр и объем на волю авторам, хотя сроки, естественно, кое-что и определят
А тема -- точнее, тематика будет проложена и определена авторской задачей дуэлянтам:
Воплотить реальный прототип Главным Героем, и по сверхзадаче желательно: раскрыть
А прототип будет представлен несколько мимолетно, но в достаточной и определяющей мере и меру в мимолетном интервью, на видео --
Это ребенок зоны военного конфликта и конфликта глобальных интересов, незаслуженно страдающий от жестоких реалий политических интересов, девочка - дети Донбасса
Накладывать дополнительные и, понятно, что субъективные смыслы, как секунданту, не нахожу здесь нужным. Просто констатация. А по сути сами все сможете увидеть, и дуэлянты, и посетители дуэли, для голосования, соотнести.
Подробнее о задаче дуэлянтам: на свое усмотрение по жанру произведения, и художественной мысли, и по худприемам, но чтобы прототип из реальной жизни, на имеющейся и представленной информации о нем, был выражен в литературном произведении Главным Героем. Здесь авторы могу и сочинить близко к тематике, и мир героя, и типаж дополнить и до-раскрыть, и пожалуй многое на усмотрение художника слова. Важно еще то, чтобы не было некой отсылки к предложенному прототипу, как, мол, само собой разумеющееся и данное в материале темы -- нет, нужно соответствие, но законченность и вся полнота. На это и читателю пожелание обратить внимание, и оценивать станем уже, явно, как коллеги дуэлянтов.
Рецензии приветствуются и поощряются. Товарищеские советы и оценки по творчеству, явно, неизбежны.
Выкладка произведений будет самостоятельной, для авторов, сроки написания: пять дней - до 24. 02. 21. включительно.
Голосование по баллам, голосующий имеет 12 баллов, которые может и целиком отдать кому из, и распределить, а так же распределить по оценке составных произведения, будь-то отдельно за раскрытие или за ГГ, будь-то за сценарий и его сплетение, будь-то атмосфера и сеттинг, и т.п. Здесь уже прошу отнестись творчески. Смыслы же обсуждаются с позиции субъективной оценки, флуд дозволен, но ограничен только произведениями дуэлянтов. Никаких нам диванных экспертов геополитики, извините, это не политический сайт, только о литературе и ее искусстве, что до остального, так от читателя, пожалуйста.
Итак, реальный прототип Главного Героя и тематика:
https://u.to/w6UPGw
|
Группа: АДМИНИСТРАТОР
Сообщений: 615
Замечания : 0%
Девочка и фашисты
Жила-была в одном городке маленькая девочка. Всё у неё было – и старший брат-проказник, и родители, и бабушка. Все они жили дружно в красивом кирпичном домике, увитом виноградом. Все всегда желали девочке добра, иногда даже и старший брат. Учительница девочки тоже была доброй, почти никогда на неё не кричала.
Однажды, когда девочка рвала с веток абрикосы в маленькое красное ведёрко, а это было удобнее всего делать с крыши гаража, она впервые услышала, как родители и бабушка громко кричат друг на друга. Родители и бабушка не знали, что девочка их слышит. Сначала они ругали каких-то незнакомых девочке Фашистов, потом стали, к огорчению девочки, кричать друг на друга. По услышанным девочкой словам получалось, что для родителей фашисты – Эти, а для бабушки – Те. Для родителей Те получались освободители, а для бабушки – оккупанты.
Когда девочка, переждав ссору, потихоньку спустилась, бабушка, шаркая галошами, уже начала переносить свои вещи в летнюю кухню.
Учительница, когда девочка в день начала учёбы спросила её про фашистов, сказала, что девочка не должна о них думать. Её задача – хорошо учиться, а кто победит, не так важно. Главное, чтобы война быстрей закончилась.
Через несколько дней злые фашисты прямо в городе устроили стрельбу из пушек. Девочка сидела с родителями в подвале, рассматривала банки с вареньем на полках, пауков на стене, прислушивалась к страшным звукам наверху. Бабушка идти в подвал не захотела, всё ещё дулась на папу с мамой. Вдруг бахнуло очень громко. У девочки даже уши не захотели слушать такой громкий звук. В пыльной тишине с полок стали прыгать и разбиваться банки. Затем что-то в ушах девочки квакнуло и звуки вернулись. Папа сказал, что это хорошо, что лампочка не разбилась, а то все они могли бы порезаться осколками.
Наверху всё оказалось не слишком плохо. Дом по-прежнему был весь увитый виноградом, на верёвке всё так же сушились девочкин сарафан и мамины платья. Снаряды фашистов попали только в старую летнюю кухню, в которой всё равно никто не жил.
И тут девочка вспомнила – это же раньше никто не жил, до ссоры. Бабушка! Любимая!
Потом были похороны, на кладбище долго и непонятно выступали какие-то люди. Девочка не плакала. Наверное, просто не могла представить, как это так получилась, что вот лежит её бабушка, которая ещё вчера желала ей спокойной ночи, а сейчас её навсегда закопают в землю.
Телевизионщиков мама во двор не пустила, но они перехватили девочку с братом утром, по дороге в школу. Брат ничего им не сказал, потому что обещал. А девочка тоже обещала, но не выдержала. Решила, что раз её покажут по телевизору, то передачу увидят и фашисты. У них ведь тоже есть телевизоры. Девочка попросила фашистов больше не стрелять.
После школы брат и папа устроили большую уборку. Они целый день таскали доски и обломки шифера – всё, что осталось от летней кухни, на дальний двор, за курятник. Девочку они прогнали, чтобы не порезалась стеклом и не загнала себе в пятку ржавый гвоздь. Но она дождалась момента – работники на сегодня закончили, брат занял летний душ, папа курил в уличном туалете (сам говорил, что бросил, а дым из окошка – вот же он!), а мама готовила ужин – и всё-таки пролезла к развалинам. Девочке было интересно, что там. Чердак кухни весь обрушился, и оказалось, то ли родители, то ли бабушка, то ли даже и прабабушка, которую девочка не помнила, хранили там старые книги и журналы. Сейчас они были втоптаны в пыль и обломки, но некоторые ещё можно было читать. Девочка стёрла мусор с толстой книжки в твёрдом переплёте. Оказалось что-то совсем старинное, о детях войны. Старый-престарый сборник рассказов. Девочка быстро перелистала несколько страниц, сразу наткнулась на страшное слово. Фашисты! Отважные дети прошлого с ними сражались и – пролистала девочка дальше – вместе со взрослыми, победили.
Девочка потом прочитала книгу целиком, и брат прочитал. Какая же девочка была раньше глупая! Думала, что фашистов можно о чём-то просить, когда их можно только побеждать. Только жалко было узнать, что прежние люди, победившие фашистов, потом тоже между собой поссорились, как родители с бабушкой. До ссоры ведь они не делили себя на Тех и Этих. Хорошо бы, подумала девочка, напомнить им об этом. Тогда войны больше не будет, и никто больше не будет стрелять в их дом.
Флаг Прежних, под которым люди когда-то победили фашистов, они с братом отыскали в школьном музее и даже смогли потихоньку стащить. Правда, оказалось, что он очень плохо хранился все эти годы и сильно обветшал. Ветром на улице его тут же разорвало бы. Поэтому они сделали новый. Просить помощи у родителей побоялись, но брат продал свой старый телефон, и денег как раз хватило на отрез нужной ткани.
На старую водонапорную башню они залезли вдвоём. Брат уже понял, что сестра – кремень. Если чего решит, то всё, не отвяжется. Флаг получился огромным, больше музейного. Ветер радостно стал пытаться оторвать его от древка, но проволока, которой брат его примотал к ограждению, держала крепко.
Начиналось утро. С башни было видно далеко-далеко. Городок оказался сверху очень даже холмистым, девочка даже не представляла, насколько. Всегда ведь казалось, что улицы ровные.
Позиции Этих и Тех тоже были очень хорошо видны. Дети радостно наблюдали, как и там и там при виде флага зашевелились солдаты. И там и там стали разворачиваться пушки. Уж теперь-то они объединятся против общего врага. Против фашистов.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 137
Замечания : 0%
Стая
Баю-баюшки баю, Не ложися на краю -
Последние несколько лет девочка постоянно слышала рассказы о Стае, пришедшей с «той стороны». Со стороны, о которой говорили свистящим шёпотом с едва сдерживаемым гневом. Горячим, густым, застилающим глаза. Со стороны, которая по понятным лишь взрослым причинам, волной накрыла крохотный мирок, знакомый ей. Любимый ею. Теперь же…
Маленькие коробки домиков слепо смотрели на покрытые грязным снегом и корками льда широкие дороги, по которым суетливо, съёжившись, сновали редкие прохожие. В некоторых жилищах ещё теплилась жизнь: не все согласились покинуть родные места. Не все нашли в себе силы оставить землю, где похоронены их близкие. Места, которые принадлежат их семьям.
Худющие псы бродили по городку в поисках еды и, как верила девочка, ласки. Грязные и потерянные, они метались туда-сюда, словно неприкаянные души, застрявшие между мирами. Посреди мёртвых зданий и закоулков, напичканных различными подарками с «той стороны». Горстка местных подбрасывала подношения, но, со временем, щедрость начала иссякать. Девочка же упорно продолжала подкармливать дворняг по дороге в школу. Аккуратно заворачивая часть завтрака в салфетки, она прятала всё в старенький рюкзак. Лишь бы не увидела мама.
Кроме учёбы не осталось практически ничего. Взрослые ограничили привычные развлечения жёсткими рамками. Всё ради безопасности чад. Друзья девочки, оставив практически все пожитки, перебрались в безопасную зону. Другие дети с лёгкостью приняли правила совсем не детской игры. Они покорно брели назад, и территория их игр ограничивалась границами участков – кривыми заборами. За пределы дома выходить было строжайше запрещено. Особенно, после недавнего случая.
Даже старший брат стал замкнутым и суровым. Прежние долгие разговоры остались позади, уступив место коротким и отрывочным фразам. Он по-прежнему всегда был рядом, провожал и встречал после уроков. Но девочка чувствовала, что он намеренно гасит в себе прежнюю беззаботность и открытость. Мальчишка скрылся под тяжёлой маской быстро повзрослевшего парня.
Единственным спасением были воспоминания и воображение. По ночам семья спускалась в подвал, где ютились сколоченные отцом полки с закрутками и мутными бутылями с самогоном. Кутаясь в колючее одеяло, девочка брела в свой угол и доставала тетрадку, исписанную неровным почерком. По углам пожелтевших страниц мелькали робкие наброски деревьев, животных и лиц. Некоторые листы были забиты огромными буквами, которые складывались в слово «хватит». Неприятное быстро пролистывалось и прогонялось прочь. «Ни к чему пускать войну в дом, даже таким способом». Внимание девочки приковывали фотографии её мирка до всего этого. В нос ударил запах яблони, которая когда-то цвела в саду. Тусклая лампочка, освещавшая убежище, растворилась. Яркий солнечный свет. Чистое голубое небо. Девочка прислонилась к стене и слабо улыбнулась. Вот они с братом весело гомонят дурашливую песню и носятся по зелёной траве. Мама накрывает скатертью большой деревянный стол, под которым развалилась старая Леди. Собака лениво наблюдает за беготнёй ребятни. Отец, раздавив папиросу в пепельнице, направился к небольшому мангалу, где уже заждался тазик с маринованным мясом. Ещё чуть-чуть и запах шашлыка начнёт ласкать ноздри, заставит желудок нетерпеливо урчать. Ещё чуть-чуть, и всё снова будет хорошо. Ещё…
Придёт серенький волчок, И ухватит за бочок…
В редкие моменты проблесков, посреди бесконечной копоти и грязи, плотным одеялом укрывших маленький городок у чёрта на рогах, раздавались бессвязные громкие речи. Обильно сдобренные горячительным, они снимали оковы и позволяли всему, что копилось внутри, прозвенеть в воздухе. Настойки ловко кочевали из бутылок в стопки и опрокидывались внутрь. Взрослые собирались в их дворе и теснились около деревянной доски, шумно обсуждая происходящее. Девочка наблюдала за ними из дома, не решаясь выйти наружу. Порозовевшие лица, искаженные неестественными гримасами, грубые крики, резкие взмахи руками, указывающими в направлении «той стороны». Незнакомые, странные, пугающие. На подобных сборищах активно передавались крупицы вестей, принесённых уезжающими солдатами. Градус надежды постепенно понижался. И всё больше напоминал бочку с безнадёгтем, для которой не припасли ложку мёда.
«Стая подобралась очень близко». «Но сын пишет, что ещё не всё потеряно. Как же так?». «Братцы, нам пиздец». «Господи, неужели сдадимся?». «Чёрт бы побрал их всех!».
Рядом с мужчинами постоянно крутился брат и внимательно слушал. На лице сосредоточенность, руки сжаты в кулаки. Закусив губу, он ходил и впитывал голоса и сводки. Изредка утирал глаза рукавом куртки.
Грохот разрывающихся снарядов раздавался всё чаще. Всё ближе.
И утащит во лесок. Закопает во песок.
Несмотря на то, что брат изменился, они по-прежнему проводили время вместе. Он неохотно, но соглашался поиграть с сестрой. Они доставали из шкафа большую жестяную банку из-под печенья, в которой теперь лежали карандаши и принимались за работу. Девочка, вооружившись яркими цветами, рисовала их красивый дом с садом, ещё живую Леди, улыбающихся родителей, друзей. Её мир. Без всяких пришельцев извне, без тревоги. Закрасив крышу, она бросила короткий взгляд на лист брата. Мальчик сосредоточенно водил карандашом, заполняя чёрным цветом форму безликого высокого существа с автоматом в руках. На груди он вывел едва различимые отличительные знаки. Вокруг силуэта теснились кривые стволы лысых деревьев, под ногами неловкими штрихами виднелась узкая тропка. Девочка медленно подошла к брату и тихо спросила:
- Кто это?
Мальчик спрятал рисунок под столом и буркнул:
- Стая.
- Ты их так представляешь?
- Нет, такими их запомнил Серега.
Серёга – друг брата. Непослушный парень, который ловко сбегал от родительского надзора и таскался в лес, не обращая внимания на опасность и страх, которые стали неприятными соседями жителей города.
Девочка уселась на стул и заговорила:
- А он их видел?
Брат обернулся и зашептал:
- Да, видел. В лесу, что недалеко от нас. Ходили, вынюхивали что-то.
- Надо же сказать взрослым!
Мальчик вздохнул:
- Он сказал. Даже слушать не стали: выпороли так, что два дня сидеть не мог. А потом…потом…
Тихо всхлипнув, он встал и пошёл к выходу.
Только ноженки торчат, Волки зубочки точат.
За окном разгоралось утро. Тусклое солнце лениво висело над покосившимися серыми домиками, освещало грязные дороги, поросшие корками льда. Падало лучами на глубокие сугробы, выхватывая неприглядные островки мусора. Зима чувствовала себя здесь вольготно. Где же ещё, как не здесь?
Туман медленно стелился по земле, расползался по воздуху, заполняя всё пространство. Невесомый и легкий, он, казалось, набирался сил, подпитывался от суетящихся людей и жирнел, густел. Очередной день, пропитанный вязким страхом. Очередное холодное ничто.
«Как долго все это будет продолжаться?»
Шальная мысль, которая до сих пор не решилась сорваться с языка, трезвонила внутри, спугнув все остальные. Усталость свинцовой тяжестью осела в ногах, руках и сердце. Женщина вздохнула и погрузила лицо в ладони. Маленький худенький мальчик тихо вошел в комнатушку.
- Мам, можно я погулять пойду?
Алевтина Геннадьевна вздрогнула и обернулась. Прямиком в душу смотрели голубые глаза. Узкое лицо с тёмными пятнами на щеках («опять вымазался чем-то, чертенок»), тонкие ручки сжимают шарф, на ногах разноцветные носки. Хрупкий лучик в насквозь продрогшей и пропитанной холодом жизни. Она бросила короткий взгляд на туман и устало проговорила:
- Ты же знаешь, что нельзя. Сейчас никак.
Ребенок заканючил:
- Ну пожа-алуйста, мамуль. Я ненадолго. Чесслово.
Женщина подошла к сыну и провела ладонью по светлым волосам:
- Родной, пойми, нельзя. Снаружи…
Мальчик шумно выдохнул и отступил на шаг.
- Да, я знаю, «снаружи опасно». Мамуль, ну я только во дворе, честно. Ну ма-ам…
«Ну что ты будешь делать».
Алевтина Геннадьевна вздохнула:
- Хорошо, но за забор ни шагу. Понял? Иначе ремнём отхожу.
Сын просиял:
- Спасибо, мам. Честно, только во дворе.
***
Сергей, выдыхая клубы пара, установил облезлый футбольный мяч напротив импровизированных ворот – двух массивных деревьев. Три шага назад, хитрый прищур.
- Все замерли в ожидании. Решающий момент матча! Новичок команды подходит к точке. Судьба игры в его ногах!
Короткий разбег. Неловкий тычок ногой. Мяч летит прямо по центру. Тонкий возглас провопил:
ГО-О-О-ОЛ! ГО-О-О-ОЛ! МЫ ПОБЕДИЛИ!
Со стороны калитки раздался голосок:
- Над ударом тебе, конечно, стоит поработать. А так, поздравляю.
Мальчик обернулся. У забора топтался укутанный в огромный пуховик рыжий парнишка.
Сергей распахнул ворота и, пожав руку товарищу, хохотнул:
- Кто бы говорил, Лёха. Сам то с метра мажешь, я помню.
Сосед засмеялся:
- Было, было, каюсь.
Серёга заговорил:
- А ты чего это бегаешь тут? Взрослые увидят, получишь.
Рыжий защебетал:
- Да не, всё хорошо. Отчим опять за бутылку взялся, так что ему до меня дела нет.
- Всё равно, не стоит рисковать.
Лёха скривился:
- Да что ты заладил. Как бабка старая. Я к тебе, между прочим, с сюрпризом пришёл. А ты тут нудишь.
- Та-а-к, и что за сюрприз?
Соседский мальчишка достал из карманов гладкую металлическую коробчонку.
- Нашёл недалеко от дома старухи Барвиной, что на окраине жила. Похоже, с «той стороны».
Нутро словно сжали тисками. Мальчишку пробил холодный пот. Сергей вскрикнул:
- Выбрось это, дурак! Зачем ты вообще тащишь какую-то непонятную фигню в город?
Лёха нахмурился:
- Сам дурак. Показать ему решил, а он развонялся. Друг ещё называется. Иди ты...
- Тогда сам выброшу, идиот. Дай сюда!
Серёга схватил соседа за руку и попытался отнять находку.
Звонкий хлопок взорвал тишину улицы.
Сверху солнце печёт, с дочки сало течёт!
Дедушка говорил, что смерть – самая справедливая вещь. Она радушно абсолютно со всеми: с хорошими и плохими. Рано или поздно, земля примет всех.
Девочка часто слышала эти слова, произнесённые скрипучим старческим голосом и совсем не была согласна с ними. Она всеми силами гнала прочь мысли о чёрном воронке, за баранкой которого сидит проводник в мир иной. Никогда этого не произойдёт. Они выстоят, всё выдержат. Глядя на уставших родителей, которые спешно вели их с братом в подвал, девочка твёрдо верила в то, что скоро всё будет, как раньше.
Стая подобралась вплотную. Гром обстрелов сотрясал её мирок всё сильнее. Сквозь грохот прорывались трели автоматов.
Всё будет хорошо, обязательно. Девочка схватила тетрадку и распахнула её. Ну же, ну же. Воспоминания подёрнуло помехами и искажениями.
Люди едут, да глядят, Хлеб макают да едят
Стая брела по городу. Неспешно, уверенно. Смрадное дыхание войны заволокло улочки, ползло в дома. Крики соседей смешались с грубыми приказами и стрельбой в страшную какофонию. Стая сметала всё. Оставляя за собой пустоту.
Глухой стук: выбили входную дверь. Тяжёлый топот сапог по скрипучему полу.
Девочка закрыла уши и зажмурилась. Брат обнял её и принялся шептать бесполезные слова успокоения. Отец настороженно прислушивался к каждому звуку сверху. Мать беззвучно шептала: «уходите, пожалуйста уходите». На мгновение время замерло.
«Всё будет хорошо».
Последняя хлипкая преграда слетела с петель.
Стая пришла.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Черный человек
- Осторожно! – толчок в плечо и Маша отлетела в сторону, а брат отскочил в другую. Меж ними с потолка упала здоровенная балка с ворохом досок перекрытия. Все это было объято пламенем. И вся эта куча злилась, трещала искрами, злые языки пламени оплетала ворох жадными щупальцами, давило жаром – не подойти.
- Костя, - закричала Маша, но он был там, на той стороне завала. А она осталась одна, посреди комнаты , пылающей, давящей со всех сторон красным яростным огнем, хрипящей и шипящей ото всюду огнем, искрами, постреливающей злыми угольками.
- Костя! – протянула руку к перегородившей проход куче, к перечеркнувшей по диагонали проем жирной балке, по которой бежали сизие-синие полоски особо злого и разгоряченного огня.
Надо было вылезать из подпола раньше, но было страшно, страшно от громыхания, уханья взрывов вокруг, каждый удар, разрыв чувствовался ногами, будто толкался земляной пол, с потолка сыпало мелкой пылью, трухой, что блестела волшебной пылью в луче Костиного фонарика. Переждали, полезли наверх только тогда, когда в щели досок люка над головой стал пробиваться яростный красный свет огня, когда треск послышался, завоняло гарью.
А теперь… Маша оглянулась на окно: лопнувшие от жара стекла, стена охваченная пламенем, такой же горящий подоконник, с разбегу броситься – можно было бы, но… Рама, маленькие стеклышки в ладошку – как клетка. Не выбить. Она села на пол, и снова закричала, сквозь всхлипы, сквозь навалившиеся слезы:
- Костя! – но не было ответа. Только треск, только жар, только пламя вокруг.
Х Х Х
Последний день бабьего лета. Жарит солнце, пригревает как в жаркие летние дни. По небу вальяжно плывут легкие белые барашки облаков, ветерок шуршит, играет еще чуть желтелой листвой. Играет дядя Федя на баяне, добрый, всегда посмеивающийся над шутками Маши, всегда подтрунивающий ее на всякие проказы, баба Вера, его мама, грузная и улыбчивая, хлопает в ладоши, а Маша танцует перед ними в новом синем платьице с оборочками. Костя уселся прямо на поджелтевшкую траву и держит Клайда, их овчарку, за ошейник, теребит его лобастую голову промеж торчащих ушей.
Мама с папой около машины, еще чуть-чуть и поедут в город. Дорога не далекая – час туда и час обратно, только они заедут к дяде Вите, и переночуют у него.
- Кость! – кричит папа от машины, и тот отпускает Клайда, бежит к папе, а Клайд тут же срывается с места и несется к Маше, скачет вокруг нее, то и дело толкаясь своими большими, тяжелыми, овчарочьими лапами. А Маша, вдруг как-то втянув его в свой танец, схватила за лапы, и вот они уже вдвоем вытанцовывают, баба Вера смеется, аж чуть не до упаду, утирает слезы.
- Кость, за главного. Если что, то к дяде Феде. Понял?
Костька, мальчишка еще совсем, на два года только старше, чем шестилетка Маша, серьезно кивает, всем своим видом показывая, что да, он взрослый, он уже мужчина, он все сможет и у него все получится.
- Ну давай, сына, не робей тут, - папка ерошит русые, короткие его волосы, вскидывает вверх руку.
- Федь, баб Вер, - баян замолкает, Маша останавливается, и только Клайд, не поняв что произошло, все так же продолжает играться, пытается прыгать на задних лапах, - до завтра!
- До завтра, - вскидывает руку и дядя Федя, баба Вера же крестит воздух на прощанье, и только тут Маша понимает, что она то, она, не успела еще и маму на прощанье обнять, и папку обхватить.
- Подождите! – кричит она, и припускается к машине, Клайд несется за ней, думая, что это еще какая новая игра. Маша подбегает, обхватывает папку, прижимается к нему, мама сама подходит, садится на корточки и тоже обнимает дочь.
- Вы только, только, - сама не зная почему, Маша расплакалась.
- Ой да хватит сопли распускать, завтра и увидимся, Машк, - он тоже садится на корточки приподнимает ее за подбородок, - ну что ты разнюнилась. Держи нос по ветру, - подмигивает и легонько щелкает ее по носу.
Вот и все. Мама с папой уселись в ниву, уже в отдалении, из-за рощицы шум двигателя, машины и не видно уже. И дядя Федя снова играет на баяне, только теперь не развеселое, а что то легкое и мелодичное. Костя упал на траву, уставился в синь небес, сунул травинку в зубы. Клайд устроился с ним рядом, его карие глаза с интересом за чем-то поглядывали, высматривали что-то меж травинок. А баба Вера до сих пор утирала слезы. То ли снова уже расплакалась, то ли все от того смеха, когда Маша вытанцовывала с Клайдом.
Х Х Х
Зазвенели стекла в окнах, Маша соскочила, спросонок потерла глаза, а Костя уже тут как тут, около окна. И тут донеслось тяжеловесное У-У-У-УХ из далекого издали.
Маша подбежала к окну, взобралась на табурет коленками, чтобы лучше видеть. Где-то там, далеко-далеко, красиво и ярко уходили в небо маленькие красные искорки, доносился короткий, едва различимый стрекот, и, то и дело, ночное небо подсвечивалось далекими зарницами.
- Красиво, - улыбнулась Маша, прижавшись носом к стеклу, добавила, - Огонечки.
- Дура, - с неожиданной злобой рявкнул Костя, - это война!
- Какая война? – Маша не могла взять в толк, не могла понять, как эти красивые огонечки-искорки, как эти зарницы могут оказаться тем самым страшным словом «война», про которую ей рассказывал папа, про фашистов, про убитых людей, про зло. Это же просто огонечки, это просто…
Ухнуло ближе, так что зарница взрыва стала не далеким отсветом, где-то там, а отразилось от неба злым багрянцем всего то в километре, а то и ближе. Бедные стеклышки в окне затрепетали, запели свою звонкую жалобную песенку, грянуло «Бух!» так что даже громко-громко. И почему-то Маша сразу поняла – война, правда – война! Залаял на улице Клайд.
- Ой, Костя, страшно!
Снаружи замолотили в дверь. Маша взвизгнула от испуга, и тут же зажала рот ладошкой. А вдруг там фашисты? Такие, как рассказывал папа, с закатанными рукавами, в касках, с автоматами.
Костя соскочил с табуретки, а Маша запричитала:
- Не открывай, это фашисты!
- Какие… а, молчи, - поспешил к запертым на ночь дверям, в сенцы.
На кухоньку вбежал растрепанный дядя Федя, одет в то, в чем проснулся, разве что треники успел натянуть, а так – в майке. Маша уставилась на него, на растрепанного, а он с ходу подскочил к ней, хватанул за руку, потащил куда-то.
- Я не хочу, я не… - заупиралась Маша, а Костя закричал ей:
- Быстрее!
И они бегом выскочили во двор, Клайд на цепи бегал, носился из стороны в сторону, лаял. Заскочили в летнюю кухню, там дядя Федя распахнул люк погреба, рявкнул Маше злым, будто даже не своим голосом:
- Лезь!
- Там темно, - захныкала она, а Костя уже спускался вниз, еще через мгновение тихо дзыкнула лампочка – внизу загорелся свет.
Маша спустилась, в большом погребе было сыро, зябко, она сразу обхватила себя ручками, затопала голыми пятками по сырой земле.
- Лови, - скинул сверху дядя Федя какие-то тряпки, что кучей валялись за погребом, - укутайтесь.
- Спасибо, - крикнула вежливая Маша, тут же схватила какую-то тяжелую хламиду, уселась на нее с ногами, сразу стало чуть теплее.
- Я до мамки, а вы тут сиди.. – не успел он договорить, и грянул взрыв, да такой, что закачалась лампочка над головой в погребе, посыпалась пыль, а Маша закричала во весь голос.
- Твою мать! – заорал сверху дядя Федя, и загромыхал вниз по лестнице, тяжело хлопнул закрывшийся над головами люк.
- Дядь Федь, это… - начал Костя, но не договорил, снова ухнуло тяжело, надсадно, снова закачалась лампочка, снова закричала Маша, а дядя Федя обхватил Костю, прижал к себе крепко-крепко и сказал:
- Да, это война…
- А как же Клайд, - тихо всхлипнула Маша, но ей никто не ответил.
Они сидели так бесконечно долго, хохлились, вздрагивали от близких взрывов, изредка сверху доносился приглушенный люком лай Клайда. А потом наступила тишина.
- Все? – испуганно, сам себе не веря, спросил дядя Федя шепотом.
- Все, - тихо сказал Костя.
Они посидели еще минуту, а потом еще минуту, а потом…
- Я пойду, - дядя Федя погладил Костю по голове, - маму проведаю. Как она там.
Он подошел к лестнице, ступил на первую перекладину, замер в ожидании. Все было до бесконечности, до звона в сыром воздухе погреба, тихо.
- Давайте, только тут сидите, не вылазьте, - стал карабкаться наверх, распахнул люк, уперся уже руками в створ, чтобы вылезти, и тут грохнуло так, как не грохало ни разу. С полок посыпались банки с соленьями вареньями, казалось, что сейчас погреб обрушится на них, и что то упало вниз – большое, и тяжелое, как мешок картошки. Маша зажмурилась и закричала от ужаса, боясь взглянуть в сторону того что упало. Замерцал свет, задребезжала лампочка, и снова взрыв, и снова рядом, сверху щедро сыпануло трухой, землей, и лампочка погасла совсем.
Тишина. В ушах звенит. Страшно. Темно.
- Кость, - тихо, шепотом, сказала Маша, - мне страшно.
- Сейчас, - в темноте послышался шорох ткани, легкое позвякивание, - тут спички и свечка, папа показывал. Вот.
Звук спички о коробок, вспыхнувший огонек, лицо Кости, его руки, свеча, протянутая Маше.
- Держи, - она взяла свечку, Костя поднес спичку к фитилю, разгорелся огонек.
- Кость, а сверху… - она боялась это сказать, - упало… это…
- Сейчас, посмотрю, а ты стой. Не двигайся. Хорошо?
- Хорошо, - она сглотнула.
Костя отступил в полумрак, по стенам разоренного погреба плясали тени, отблески стекла банок, а вот того, что лежало на земляном полу, у лестницы, видно не было. Костя замер на пару секунд над чем то, а после хватанул одну из больших тряпок, что дядя Федя скинул сверху, согнулся, запыхтел. А после отступил, будто боясь отвернуться от того, что на полу, сказал:
- Теперь можно смотреть, - повернулся к Маше и дрожащей рукой отер под носом. Из глаз его бежали слезы. В мерцающем свете свечи Маша видела, что руки у кости влажно поблескивают кровью, и под носом его, там где он отер, осталась размазанная кровь. Она заплакала, а Костя ее обнял, и говорил оглаживая ее вздрагивающую спину:
- Машенька, все будет хорошо, сестренка, все будет хорошо…
Пошел дождь. Почему-то его было очень хорошо слышно, а еще, а еще из распахнутого люка сверху стали срываться капли вниз, стало зябко, совсем сыро. Они залезли в здоровенный короб для картошки, Костя притащил тряпье, кое-как расположились, улеглись, накрылись, прижались друг к другу, чтобы было теплее. Маша всхлипывала, Костя уже ничего не говорил, а только изредка гладил ее по голове или плечу. Заснули.
Х Х Х
Маша проснулась от того, что рядом заворочался Костя, стал подниматься. Ночью больше не громыхало. Свеча, поставленная рядом на крышку банки у короба, уже догорела, превратилась в лужу воска с черным фитильком посередине. Белый утренний свет лился из распахнутого люка погреба, под лестницей, среди луж, лежал какой-то, укрытый тряпьем, сырой куль. Маша старательно не думала, что это, кто это. Было холодно, изо рта шел пар. Закончилось бабье лето.
- Костя, - тихонько спросила она, - а почему светло.
- Не знаю, ты пока посиди здесь, я слажу, посмотрю…
- Нет, я не останусь, мне страшно.
Он глянул в сторону накрытого тряпьем, кивнул.
- Хорошо, лезешь за мной.
Летней кухни не было. Веером доски одной стены, другая завалена на забор, крышу разметало. Дом стоял разбитый, развороченный, с проваленной крышей.
- Стой, - Костя не дал ей пойти вперед, увидеть все самой, - посиди. Вот тут посиди, - кивнул на какой-то чудом уцелевший пластиковый ящик, - я сейчас.
Он ушел, а Маша осталась, уселась, как было приказано, обняла себя за плечики, мерзла. Так послушно она просидела секунд пять, а после не удержалась, встала, подошла к люку, захлопнула его и снова уселась на ящик. Так было спокойнее. Но все равно – так же холодно. В сторону дома она старалась не поглядывать – страшно было видеть эту развалюху с высаженными стеклами и понимать, что только вчера – это был их дом, вчера они там еще жили, а сегодня… а сегодня – вот.
Кости не было очень долго, а когда он появился, Маша едва не засмеялась. Был он весь в белесой пыли, будто обсыпали, в руках держал курточку ее, платьице, в котором вчера танцевала, нелепые здоровые гамаши, простые черные резиновые сапожки, которые она никогда не любила. Да и сам он уже приоделся: синяя куртка, штаны, в которых он целыми днями пропадал на улице, черная вязаная шапка.
- Фу, я их не хочу, - сморщила носик.
- Я туда снова не полезу. Одевайся, - и вдруг он отвернулся, всхлипнул, задрожали его плечи. И Маша, будто угадав его мысли, спросила:
- А где Клайд? Почему он не лает?
- Клайд убежал, - видя неверие в ее глазах, поспешно добавил, - только цепь осталась.
Она торопливо оделась, скуксившись натянула резиновые сапоги на голые стопы.
- Все, я готова.
- Пойдем.
- А куда?
- К бабе Вере, проверим.
Залитый дождем двор, развороченный, засыпанный досками, пылью, камнями, серое, свинцовое небо над головой. Протянувшаяся от будки цепь, наполовину утонувшая в склизкой грязи. И вьется она, бежит, и, вдруг… забегает под перевернутый здоровый деревянный ящик, в который папа складывал дрова. И дрова все рядом, в грязи, в лужах.
- А почему… - начала она, но Костя дернул ее за руку, повел скорее вперед.
Дома бабы Веры, почему-то, видно не было. Остался, чуть накренился высокий зеленый забор из профнастила, а вот дома за забором видно не было.
До ворот дома идти оказалось необязательным. Сразу за углом в заборе зияла прореха, Костя, не отпуская руки Маши, шагнул по громыхающему железу в прореху. Он и Маша старательно смотрели под ноги, чтобы не оскользнуться на рифленом, залитом водой и грязью листе, прошли и только после подняли головы, увидели, остолбенели.
От бревенчатого дома ничего не осталось, будто срыли его, и только один угол, и подоконник, и глупые занавески над окном, будто они уже в доме, и больше ничего. Ничего не осталось. И воронка, вздыбленный белой щепой пол, наполовину прикрывающий черный провал подпола, наполовину же уже нет – срезало.
- Постой здесь, - отпустил ее руку.
- Нет, я боюсь, я не хочу, я с тобой.
- Ладно, - коротко зыркнул на нее исподлобья, зашагал к подполу, склонился над ним. Маша побоялась подходить ближе, остановилась в шаге от него.
- Баб Вер, вы там? – крикнул он в темноту, прислушался и вдруг, оттуда, из ямы, донеслось какое-то хриплое, надсадное, совсем не похожее на добрый голос бабы Веры.
- Кость, ты чаль? Живой, милок. А Маша?
- Я тут, баб Вер, - подала голос Маша, и отчего-то вдруг расплакалась.
- Ой и молодцы, ребятки, - слышно было, что говорить ей тяжело.
- Вам помочь? Я… - Костя уже попытался было поудобнее усесться в грязь, чтобы нащупать какую-никакую опору под ногами, спуститься.
- Не, Костьк, идите с богом, ребятки, идите. А я отдохну и сама, - она надсадно кашлянула, - а вы, ребятки, идите в город. К мамке, к папке… - голос ее слабел, - идите, милые, идите. Тут не далеко, - уже почти неслышно.
- Пошли, - Костя соскочил, ухватил Машу за руку, - Пойдем.
- А баба Вера? – Маша оглянулась, а Костя уже тащил ее к прорехе в заборе.
- Пойдем, Маш, она отдохнет и… - он закусил губу, уперся взглядом куда-то вдаль.
- Но она же старенькая.
- Пошли, - и он зло рванул ее за руку, потащил, а она все оглядывалась, и не видела как по твердому, будто каменному лицу брата, скользят, оставляя за собой на пыльном лице, слезы. Маша думала, что баба Вера, точно так же, как когда провожала их родителей, сейчас крестит воздух, и старалась думать, что и правда, отдохнет и сама выберется из подпола.
Они шли по скользкой от грязи дороге, шлепали по лужам, все дальше и дальше удаляясь от их заимки, небеса снова стали хмуриться, набухать скорым дождем, посыпалась холодная изморось, над низинами, над полями, поднимался пока прозрачный еще, сизый туман. Издалека, стелясь по-над полями, доносился едва слышимый гул, в котором едва-едва можно было опознать рев моторов. Изредка, эхасто, разносился короткий стрекот, как вчера, а вот бумкать больше – не бумкало.
Х Х Х
Они забились в отлогую, неглубокую пещерку-провал под корнями дерева. Там было сыро, но все же – хоть что-то было над головой. Кое-как разместились, прижались друг к другу, обнялись, но все одно – дрожали.
- Кость, я кушать хочу.
- Я тоже. Потерпи. Скоро завтра дойдем до хутора.
- Кость… - сказала она тихо, и шмыгнула носом.
- Что?
- А Клайд… он же там, под ящиком был?
- Убежал Клайд.
- А в погребе… это… это…
- Рухлядь сверху упала.
- А дядя Федя?
- Что?
- Где он?
- Наверное в город ушел.
- И бабе Вере не помог?
- Спи, Маш. Давай спать. Я устал. И ты устала. Устала?
- Устала.
- Ну вот и спи.
Она замолчала, но глаза не закрыла. Ночь была светлая, звездная, через дыру лаза в пещерку, в обрамлении изгибающихся корней, была хорошая ее глубокая синь с россыпью холодных крупинок звезд. Маша смотрела в эту глубину, и не могла уснуть, думала. Костя уже сопел, но она все же, едва слышно, спросила:
- Кость, а правда война?
- Да-да, спи уже, - просипел он сонно, и снова засопел.
И будто в подтверждение его слов, издали раздался тихий стрекот, а затем тихий ух взрыва. Но все это было так далеко, так странно, так непонятно. Зачем война? Почему война? А еще кровь на руках, под носом у Кости, тогда, в погребе. Значит это был дядя Федя. И Костя же не оставил ее одну тогда внизу, сказал, что полезем вверх вместе. И баба Вера…
Сквозь накатывающийся сон она видела, как белые россыпи звезд на темной синеве неба, движутся, сплетаются будто в призрачные образы Клайда, дяди Феди, бабы Веры. Их было не узнать, они не были похожи на себя, только точечьки, будто пунктиром прорисованные человечки, собачка, как на неумелом детском рисунке, только от них ей почему-то становилось теплее, спокойнее. Они будто убаюкивали ее своим присутствием, обволакивали, а еще теплое дыхание брата, согревающее шею.
- Зачем война… - уже засыпая спросила она у них, не у брата уже, а именно у них. И провалилась в сон, который не запомнила.
Х Х Х
Утром их резко разбудил грохот и лязг приближающейся военной техники. Ревели движки грузовиков, танки, зло взрыкивая, размалывая под собой дорогу в непроходную грязь, вздымались, и тут же опадали длинными стволами орудий, рядом, по траве, шла пехота.
- Кто это? – Маше сразу стало страшно. Хоть и понятно было, что не заметят, что спрятались они в этой рытвине под деревом, но все одно – страшно.
- Тихо, - отмахнулся Костя, и пристально смотрел на приближающуюся к их взгорку, на котором и была рытвина, вздымающуюся к ним степь.
Маша притихла, и тоже смотрела. Это было ужасно, ужасно видеть столько вооруженных людей, столько техники, у которой было только одно предназначение – нести смерть. Продвижение их было каким то вальяжным, неспешным, они не приближались в стремительной гонке, а катили вальяжно, со скоростью бредущих рядом пехотинцев. А те были хоть и не такими, как рассказывал папа про фашистов, у них была не темная форма, у них не было закатанных рукавов, и каски их не блестели вороненым черным отблеском, а были зеленоватого цвета, но почему-то Маша решила, что они похожи, очень похожи на тех фашистов.
Грохот техники приближался, и неизбежно, с неизбежностью лихого завитка дороги, они – солдаты, танки, коробочки прочей бронетехники и фырчащие грузовики должны были пройти рядом, буквально в паре десятков метров от их укрытия.
И когда это произошло, когда они едва не поравнялись с ними, у Маши заложило уши, а Костя крепко-крепко сжал ее руку, не оборачиваясь к ней. То ли он это сделал, чтобы она не закричала от ужаса, то ли от страха, а то ли… то ли от злости. И из за грохота, Маше казалось, что на все те долгие минуты, что они проходили мимо, она даже дышать перестала – не слышала себя, своего дыхания, такого вроде бы громкого, от страха, биения сердца.
Прошли, стали отдаляться, с очередным поворотом скрываясь за их взгорком, оставляя за собою лишь развороченную грязь дороги да горелую вонь сожженного топлива.
- Твари, - тихо, с ярой злобой, прошипел Костя, и стало ясно, что руку ее он сжимал из за ярости, - пошли.
Он дернул ее за руку, воровато оглянувшись, она лишь в пол оборота увидела его лицо, но успела заметить, каким осунувшимся, острым стало оно, ловко выскользнул за пределы их убежища и Маша вслед за ним едва не выпала наружу. Скатились вниз по глинистому склону, побежали прочь и…
Автоматный треск, окрик:
- Стоять!
И они встали как вкопанные, даже не оборачиваясь, как в старых фильмах подняли руки. Маша, с предательской дрожью почувствовала и сказала тихо:
- Я сейчас описаюсь…
- Тихо ты, - прошипел Костя.
Маша уже думала, что сейчас их обоих повалят в грязь, придавят к земле, свяжут руки за спиной или… или расстреляют, даже не подойдя близко.
- Детишки, - голос сзади, - да руки то опустите. Обернитесь.
Они выполнили приказ: опустили руки, развернулись. Напротив стояла пара солдат, еще двое стояли совсем уж в отдалении, из-за поворота дороги доносился грохот техники, оттуда вилась черная вонь выхлопных газов, пачкающее утреннее лазурное небо.
- Местные? – спросил солдат, большой, широкий дядька, старше чем папа, может быть даже такой же старый как дядя Федя, как был дядя Федя…
- Местные, - зло бросил Костя.
- А что одни? – спросил дядька, а после осекся, добавил скоро, - Не надо… Ясно. Есть хотите?
- Да, - быстро закивала Маша.
- Нет, - дернул ее за руку Костя.
- Нате вот, - он скоро сбросил рюкзак, вытащил из него коробку, - Потрескайте хоть немного. И это… Вы по нашим следам, потом на своротку к хутору, наших там еще не было. А потом в лес идите, только не в город. Поняли?
- Поняли, - снова кивнула Маша, принимая из протянутых рук дядьки коробку, но…
Костя ударил по ней, коробка упала в грязь, и зло спросил:
- А что не в город?
- Война там будет. Не ходите…
- Твое какое дело? – Костя даже вперед подался, и взгляд его… Маша его таким никогда не видела, таким злым, таким острым, таким отчаянным, таким… она даже не могла понять – каким…
- Девочка, я уйду, а ты коробку забери. Это сухой паек. Покушайте, - он развернулся, пошел обратно, и остальные тоже пошли. Уже отдалившись, когда Маша склонилась за коробкой, он оглянулся, крикнул, - Не ходите в город, пожалуйста.
И пошел дальше. А Маша подняла коробку, и пошли они по траве, вдоль испоганенной траками дороги. Холодная роса замочила сапоги, будто по лужам ходила, промокли гамаши.
Шли молча и быстро. Коробку она не открывала, а Костя не оглядывался в ее сторону.
- Кость.
- Что? – зло, с вызовом спросил он, но лица к ней не повернул.
- А он хороший же…
- Не говори так, - процедил брат сквозь зубы.
- Он нам покушать дал.
- И что, в ножки ему теперь упасть? Благодетель нашелся! А дядю Федю… - оборвал себя, оглянулся, бросил взгляд на коробку, - Выбрось ты ее… - увидел как затряслась от обиды нижняя губка Маши, как глаза ее наполняются слезами, - Давай, посмотрим.
Они уселись на поваленное дерево, открыли коробку, в которой было много-много пакетиков, да пара консервов. Сперва открыли печенье. Оно было сухое, соленое, но очень вкусное. Потом он стал доставать все остальное из коробки, распихивать по карманам по своим, да и Маше в курточку запихал немного, коробку бросил в траву.
- Все, пошли.
- Я еще хочу есть.
- Потом.
И они снова пошли.
Маша больше не говорила, что тот дядька, был хороший. И лицо в него было доброе. Только они же и правда… Кровь на руках Кости, перевернутый ящик на развороченном дворе, и убегающая под него цепь, баба Вера в подполе… Это же тоже – это они. Они…
Х Х Х
Густые сумерки, густой и гулкий лес, серебро тумана слева от дороги, где низина и пруд. Темно и страшно. Огней хуторянских домов не видно, хоть обычно, отсюда, уже желтились квадратики окон в темноте. Не лают собаки. Посвистывает редкими порывами ветер. Холодно. Гудят ноги, и еще очень хочется есть, но не хочется останавливаться. Потом будет так тяжело снова вставать и снова идти.
- Далеко еще?
Костя не отвечает, но берет ее за руку, и становится легче. Из прорехи в облаках ночного неба выглядывает луна, льет серебром и становится видно – недалеко. Вон они, домики на прогалине, серебрятся крыши домов, вырисовываются тени стен, в неподвижной жажде замерла жердь журавля колодца.
- Скоро, - говорит Костя, хотя она и сама уже видит все.
И снова идут, и снова молчат.
Вот уже прошли на улицу хутора – тишина, вот идут вдоль домиков, лишь отблески луны в оконных стеклах, вот остановились у колодца.
- Я пить хочу, - она дернула Костю за рукав, - очень.
Он сбросил пустое ведро в колодец, оно загромыхало громко, гулко, забилось эхо его о стенки, о воду, и вырвалось ввысь, на ночную улицу, испуганной, заполошной птичьей стаей разлетелось во все стороны. Костя налег на журавль, доставая ведро наверх, натужный скрип резанул по ушам, а вот и ведро.
Достали. Кое-как напились. Маша облилась, как старательно не пыталась пить через край аккуратно.
Чиркнула спичка чуть в отдалении, они вздрогнули, Костя отступив назад, сбросил ведро обратно в колодец.
- Что, мальцы, потерялись? – лица видно не было, только красная точка сигареты в темноте, в густой тени от дома неподалеку.
- Нет. Мы в город идем, - сказал Костя, выступая вперед, пряча за своей спиной Машу.
- В город значит… - медленно сказал невидимый собеседник, - Есть там кто?
- Мама там, - подала из-за спины Кости голос Маша.
- Мама – это хорошо. Ну что, мальцы, пойдемте кушать будем.
И он, невидимка, вышел из тьмы тени на лунный свет: высокий, в каком-то нелепом ватнике, под мышкой, через локоть, смотря стволами в землю, поблескивает вороненым отливом двустволка.
- А куда? – настороженно спросил Костя.
- Сюда и пойдем, - кивнул в сторону дома за своей спиной, - остальные ушли все, а я с матерью остался. Она у меня не ходячая, куда я, - вздохнул, - мы тут слыхали, что заимку в щепки разнесли, наши катались, смотрели. Говорят, что…
- Наша это была…
- Бирюковы вы что ли будете?
- Да.
- А мать с отцом, - спросил он и осекся, хоть и слышал до этого, что в городе мать.
- Они в город как раз уехали, - сказал Костя, - к дяде Вите.
- А, ну это хорошо, - про соседей, про дядю Федю и бабу Веру он не спросил, - пойдемте, мальцы, оголодали небось, сколько отшагали то.
Они прошли в темные сени дома.
- Не разувайтесь, так идите. Я вон, тоже не разуваюсь, вдруг начнется… пока обуешься еще. Даже сплю в этих говнодавах.
Прошли в дом.
- Олежа, кто-й там, - из комнаты раздался старый дребезжащий голос.
- Дети, мам, Бирюковы, с заимки.
- А, ну ты там чаем их напои, горяченького чего сваргань.
- Да, мам, ты спи. Отдыхай.
Снова чиркнула спичка, разгорелся огонек свечи на столе, и стало видно простенькую кухоньку: печь, стол, рукомойник над раковиной, холодильник низенький, пузатый, каких Маша никогда раньше не видела.
- Сейчас печьку растоплю. Что-нибудь сварганим. Все остыло уже. Малой, тебя как звать?
- Костя.
- Кость, печь топить умеешь?
- Да.
- Ну давай, хозяйничай. Спички вот. Дрова вон, газету тут возьмешь. Я воды для чайника принесу.
Костя взялся за дело, а Маша уселась на табуретку, взобралась с ногами на нее, обхватила коленки, почувствовав руками резиновые голенища сапог. Стало стыдно – грязными сапогами на табурет. Опустила ноги, но те до пола не доставали, неудобно, застыла.
- Робятки, - снова старческий голос из темной комнаты, - вы как дошли то? Видели чегось?
- Иди к ней, поговори, - сказал Костя, комкая газету для растопки.
- Страшно.
- Чего страшно, хорошая ж бабка, слышно.
Маша слезла с табурета, пошла в комнату. Темно было, хоть глаз коли.
- Тута я, тута, ты садися на койку, садися. Тебя как звать то?
- Маша я.
- А я Дуся, Евдокия. Сколько лет тебе, милая.
- Шесть, - Маша пошла на голос, уперлась в койку ногами, скрипнули пружины.
- Ой малая совсем, совсем еще малая, и такое началося. Я ж тоже девчонкой еще такой же была, когда с фрицем биться начали, ой и страшно же было!
- Мне тоже страшно, - она почувствовала, как теплая большая рука обхватила ее руку, притянула к себе, и Маша села на кровать рядом с бабой Дусей.
- Та ниче, милая, все ж хорошо будет. Господь те не Тимошка, видит немножка. И мене помог и тебя в обиду не даст. Ему, тама, с трона с небес все хорошо видно.
- Баб Дусь, а дядя Федя и Клайд… - ей вдруг, ни с того ни с сего, захотелось сказать что-то обидное, не как раньше – не дразниться, а вот по настоящему обидное и злое, но она сдержалась, остановилась, только тихо добавила, - и баба Вера.
- Доча, ну всяко бывает. Всех людей не убережешь. А Веру то я хорошо помню, она меня младше была, я то уже в девках ходила, когда с ней мамка няньчилась. Такая девчонка бойкая была, глазастая, не уследишь за ней. Егоза!
Скрипнула дверь, раздался голос из кухни:
- А где твоя малая?
- К бабушке пошла.
- Ну и хорошо, мы тут пока… - уже было слышно, как потрескивают дрова в печи, с кухни красновато отблескивало то ли свечой, то ли из открытой дверцы огнем дров.
- Ты, доча, главное не забывай о них, я то вона и мамку и папку своего не забывала, не из злости, - старушечья рука оглаживала по голове Машу, - а потому, что помнить надо, какие они добрые все были, хорошие.
И только тут Маша расплакалась. По настоящему поняв, что и Клайд, и дядя Федя, и баба Вера… что их больше нет, что их больше совсем-совсем нет, что даже потом, когда закончится война, уйдут солдаты и уедут громыхающие танки, их уже не будет в их доме на заимке. Их больше никогда не будет. Она плакала, а не ревела, слезы вытекали сами по себе и плечи не дрожали от этих слез, а бабушка Дуся рассказывала:
- Мне когда тяжко совсем было, когда исть неча была, когда замерзала, я подумаю о маме своей, о папе и знаешь, как обнимут они меня будто, и теплее станет, я и засыпала. А спишь когда, тогда и исть не хочется, вот и спала я куда когда забившись. Тогда большая война была, а я…
Маша сама не заметила как уснула, а может и не уснула, может просто задремала. Она будто продолжала слышать слова бабушки, вот только не понимала их, а рядом с нею на кровати лежал Клайд, и как только втиснулся – светлый какой-то, будто из болотного тумана сплетенный. И баба Вера тоже тут с дядей Федей, только они рядышком сидели, и баба Вера все улыбалась, и тоже гладила, да крестила ее без устали. И Маша все в толк взять не могла, а как это она, баба Вера, такая старушка добрая и была егозой, скорой на всякие шалости.
А посреди ночи заухало где-то, и страшно стало, и изо сна Маша едва не вынырнула, вот только успокоили ее, Клайд голову вскинул, а то ли баба Дуся, то ли баба Вера зашептали что-то доброе, и Маша снова легким перышком кружась, углубилась в сон. И там, в глубоком сне, после выплаканных слез, она увидела как оно есть. Это не солдаты, не злыдни, как те фашисты, а страшный, громадный Черный человек идет по ночным просторам. Он большущий! Он громадный, выше деревьев, и сам он из ночи сделанный. И он огромными ручищами всковыркивает дома, ищет людей. Он не видит, он слепой, поэтому сослепу он и бахает огромными руками, когтистыми черными пальцами, взрывает воронки в земле, распахивает рощи, выдирая деревья с корнями и идет он к городу. А баба Вера и Клайд и дядя Федя – знают, что он далеко, не сюда идет, и потому успокаивают ее, и спать потому можно и греться, и плакать во сне по добрым людям, по доброму своему Клайду, который за всю свою жизнь ни разу никого не укусил, а только лаял, исправно неся дворовую службу…
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Х Х Х
Из хутора их отпускать не хотели. Баба Дуся и сын ее уговаривали остаться, а Костя, насупившись, став как-то разом много старше своих восьми лет, говорил:
- Мама будет беспокоиться, - и их отпустили, дав на прощание рюкзак, в который наложили им и сала, и хлеба, и кральку колбасы. И баба Дуся, точно так же как и баба Вера, покрестила их на дорожку. Обнялись, и отправились в путь.
- С ними хорошо все будет? – спросила Маша.
- Хорошо, конечно хорошо, - ответил уж слишком скоро Костя, стараясь не оглядываться в ее сторону, и уже будто себя уговаривая, застрочил скороговоркой, - кому этот хутор нужен? Да никому не нужен. Людей нет, ушли все. Кому он с его двустволкой нужен, да с бабушкой? Нет, никому не нужны. Все с ними хорошо будет. Да точно, точно все с ними…
И замолк. И Маша больше не спрашивала. Только вот она то знала, что Черному человеку без разницы кто, ему бы только найти людей, всковырнуть очередную крышу своей черной лапищей, да найти кого съесть, в пасть себе сунуть. А еще она того дядьку вспоминала, который им сухпаек отдал. Почему он служит этому Черному человеку? Зачем? Не он же такой, он же вон… И не было поэтому у нее на него злобы, как у Кости. Только она этого ему никогда не скажет. Он то вон – он тоже готов служить Черному человеку, он уже тоже, она почему-то это знала, готов убивать и мстить. А Черному человеку это только в радость, ему без разницы – те или эти, ему лишь бы была кровь, развороченные дома, гарь от танков и воронки от взрывов.
Пошел легкий дождик, подул ветер, дорога, чуть подсохшая за прошедший день, стала склизкой и скользкой – идти тяжело. Пошли по траве, высокие венчики которой, насквозь промочили гамаши, налило воды в сапоги, так что стало совсем уж хлюпко в них и холодно, аж пальцы ломило.
- Кость, я замерзла. Устала.
- Я тоже, Маш, я тоже, - говорил он не как мальчишка, а как взрослый, что уговаривает ребенка еще чуть-чуть потерпеть, - Дойдем, где спрятаться можно и там отдохнем.
- Кость, а Кость?
- Чего тебе.
- А ты говори, мне так теплее будет.
- А про что говорить то будем?
- Да хоть про что. Ты что на новый год хочешь от деда мороза?
- Автомат хочу. И патронов чтобы много.
- Нет, Кость, я не хочу про войну.
- А как не про войну, если она кругом.
- А давай, как будто ее нет.
- Я хочу… - было видно, что ему сложно думать не об этом, а о чем то другом, - Хочу, чтобы все враги сдохли! Вот это я хочу!
- А я не хочу. Тот дядька тоже же сдохнет. А он с нами поделился.
- И что?
- Мне его жалко.
- Машка, хватит говорить глупости. Маленькая ты еще, не понимаешь.
- А ты большой нашелся, - сказала она со злобой в голосе и насупилась.
Костя тоже замолчал, насупился. А потом сказал:
- Я хочу чтобы не было войны. И чтобы никто не погиб. Так лучше?
- Да.
- А еще я хочу, чтобы все было по-старому. Чтобы дядя Федя на баяне играл и Клайд танцевал, - он закусил губу, но по всему видно было, что он не заплачет, а только злоба в нем, глаза прищурились, острые стали.
- Я тоже.
- Маш, смотри что, - ткнул пальцем вперед, где над утлой рощицей, противостоя легкому дождику, вспархивал и тут же разметывался ветром, белый дымок, - там, видишь?
- Вижу! – она обрадовалась и захлопала в ладоши, - Пошли скорей! Побежали!
- Пошли, только не беги, устанешь, - и для верности, взял ее за руку.
Они пошли целеустремленно, едва сдерживаясь, чтобы не ускорить шаг, не побежать вперед, не выдохнуться посреди оставшегося короткого отрезка дистанции на сегодня. И вот своротка перед глинистым взгорком, а за ним…
Черный человек прошелся тут прошлой ночью. Догорали, дотлевали разбитые дома, единственная трехэтажка просела, завалилась на бок, выставила напоказ серые, скалящиеся плиты перекрытия, а еще, в грязи, в воронке, разорвавшей полосу асфальта, лежало что-то, лежал кто-то – тело. Мертвое тело, недвижное, омытое дождем, и оттого видное: синяя куртка, синие джинсы, черные волосы, белые руки. И сгоревшая, искореженная, какая-то боевая машина. Тоже мертвая.
- Это…
- Не смотри, - он закрыл собой открывшийся вид, - закрой глаза. Обещай не смотреть.
- Обещаю, - она закрыла глаза, почувствовала, как он взял ее за руки, повел вперед.
Идти с закрытыми глазами было неудобно. Она на чем-то поскальзывалась, обо что-то спотыкалась. Но слово держала – не открывала глаз, жмурилась.
А Костя вел ее в этой темноте, не отпускал руки. Дождь неожиданно прекратился, перестало бросать в лицо порывами ветра холодные капли воды.
- Открой глаза, - она послушалась, увидела, что находится в каком-то полуразрушенном сарае, - сиди тут. Никуда не выходи. Я приду. Хорошо?
- Хорошо, - торопливо кивнула.
И он ушел.
Его не было очень долго и Маша, уставшая за день, уже начала зевать. Ей хотелось встать, и выглянуть наружу, за эту полуразваленную стену сарая, но она боялась того, что может увидеть. Поэтому она смотрела только на свинцовое, затянутое тучами небо, на покосившуюся трехэтажку, что была видна через зев входа.
Когда она уже задремывала, вернулся Костя. Осунувшееся мокрое лицо, слипшиеся от воды русые волосы из под насквозь промокшей вязаной шапочки.
- Пойдем. Только глаза закрой.
- Хорошо.
Она снова закрыла глаза, снова взяла брата за руку, и снова они пошли под дождь. Холодно. Сыро. Противно. И… страшно. Очень страшно. Она как будто чувствовала, как слепые глаза следят за ней, как мертвые белые лица поворачиваются вслед за ними, не отрывая от них холодного взгляда. И они будто осуждают ее за то, что она живая и теплая, а они – мертвые и холодные.
Сначала был скрип калитки, лязг захлопнувшейся за ними железной двери – прошли через ворота во двор дома, потому что дождь все еще не прекращался, а потом скрип двери и тишина, дождь и ветер остались за их спинами.
- Все. Пришли. Открывай глаза.
Они были снова в частном доме. Темные сенцы с парой узеньких вертикальных оконец. Прошли дальше, в дом. Все как и везде, и дом целый. На полу домотканые коврики, один откинут в сторону, на освобожденном под ним пространстве – распахнутый зев подпола, крышка зева рядом. Зев не темный, а подсвеченный снизу пляшущим светом.
- Спускайся.
- Там страшно.
- Там светло. Я свечку поставил.
- А где нашел?
- Тут нашел. Спускайся.
- А может тут останемся?
- Не останемся. Вдруг опять бомбить будут.
Она спустилась вниз по лестнице. Подпол. Маленький, квадратный. Банки и склянки кругом. Свеча поставлена на банку, сгоревшая наполовину, вокруг уже натекло порядочно воска. На полу толстым слоем лежат одеяла, те же коврики домотканые, у стены подушки.
Маша уселась у стены, стянула насквозь промокшую шапку, следом стал спускаться Костя. Только он немного застрял на верху, задвигая над их головами крышку подпола.
- Это все ты? – спросила Маша.
- Да, все я.
- А кто хозяева?
- Какая разница. Они ушли.
- Все ушли? – она уже спрашивала про поселок, а не про дом.
- Да-да, все ушли.
- А много… - она не смогла закончить вопрос, Костя перебил ее.
- Тебе то что? Много, мало. Мы завтра уйдем.
- Я хочу кушать.
- Сейчас поедим, - он взял уже валявшийся на полу рюкзак, раскрыл его. Достал оттуда кральку колбасы, каравай хлеба. Руками разломил кральку, отломил по здоровой краюхе хлеба, - держи, угощайся, не чавкай.
И вдруг, совершенно неожиданно, растормошил ее светлые волосы, улыбнулся ей.
- Кушай, сестренка, кушай.
- А варенье откроешь?
- И варенье открою. Тебе какое? Это, или то?
- В маленькой баночке.
Он взял баночку из под детского питания с полки, с усилием попытался провернуть навинченную крышку. Она не поддавалась, но и он не отступался. И…
- Угощайся, только не обляпайся.
Варенье было вкусным, абрикосовым. Она макала краюху хлеба прямо в банку и запихивала в рот, и то же самое делал Костя, то и дело повторяя: «не обляпайся, малая» и слова эти его были не братскими, а будто папа говорил, да приговаривал. Серьезный такой, и тут же шутливый. Совсем он перестал быть тем мальчишкой, с которым вместе придумывали, как подшутить над мамой, или как вместе дорисовать открытку в подарок на восьмое марта. Совсем другим стал.
- Ладно, давай спать будем.
- Ну еще же совсем рано, - она зевнула так, что даже в глазах потемнело. После сытной трапезы спать хотелось безбожно.
- Раньше уснем, раньше уйдем, - снова металл в голосе, - Раздевайся. Пусть обсохнет немного.
Они улеглись, накрылись одеялами, устроили головы на подушках. Костя поставил банку со свечой поближе, на крышку ее положил коробок спичек, выложил фонарик, которого до того у него не было.
- Тут нашел, - ответил на не заданный вопрос сестренки, - Все, закрывай глаза, давай спать.
Он задул свечу. Маша уснула почти сразу. Сна она не помнила, помнила только что-то доброе, светлое, будто кто-то согревал ее, что-то ей шептал. А потом в ее сон ворвался Черный человек.
Начался обстрел…
Х Х Х
- Костя! – но не было ответа. Только треск, только жар, только пламя вокруг.
Она снова оглянулась на оконце над столом занявшимся уже столом, на бревенчатые полыхающие стены. Рама окна, как решеткой перегородила ей дорогу в ночь за домом, не убежать – не выскочить. От дыма, от гари, от жара ей становилось плохо, кружило голову.
- Костя, - уже почти обессилев, обхватив себя захныкала она. Жар наваливался на ее утлые плечики, сдавливал кольцо вокруг нее. Она плыла, плыла в беспамятство, надеялась на него, потому что тогда пропадет это обжигающее все вокруг, закончится свет, пробивающийся даже за закрытые глаза красным маревом. Она стискивала сама себя, и просила непонятно у кого уже даже не шепотом, а мыслями: «помогите-помогите-помогите-помогите».
- Маша, - тихий голос, будто внутри ее головы, она открыла глаза и увидела дядю Федю. Он сидел рядом с нею на корточках. Добрый, в своей извечной тельняшке. Рядом с ним устроился Клайд, смотрел на нее умными глазами, вскинутые уши.
- А где баба Вера?
- Тут, Машенька, тут солнышко. Ждет она.
- Где…
Слышались какие-то удары, что-то блестящее падало на пол, откуда-то вдруг повеяло прохладой.
- Тут Машенька, - она почувствовала, как кто-то огладил ее по голове, и поняла – баба Вера сзади.
- А Костя?
Кто-то грубо схватил ее, потащил, и видела она , как дядя Федя, Клайд, и баба Вера остаются одни посередь ада горящей кухни, и не движутся никуда. А баба Вера утирает слезы одной рукой, а другой крестит воздух, и все добавляет, как тогда, когда провожала родителей:
- Счастливого пути.
Клайд виляет хвостом. Дядя Федя поднялся, встал, машет рукой, и пламя, сквозь его силуэт лижет стены.
- Баба Вера, - кричала Маша, - Клайд, дядя Федя!
Она вырывалась, а ее тащили, и жгло больно, а потом она вывалилась в ночь, на улицу, и увидела она на фоне звездного неба огромный черный силуэт, чья голова исчезала за призрачным светом ночных облаков – Черный человек уходил прочь. И она провалилась во тьму.
Х Х Х
- Просыпайся, - кто-то нежно потормошил ее, ласково убрал волосы со лба, - Маш, просыпайся.
Она открыла глаза, увидела над собой перепачканное в саже лицо Кости. Кожа его была под сажей была багровая, на лбу пухлела шишка, а еще руки его были обмотаны тряпьем, только кончики пальцев торчали.
- Костик, - она улыбнулась, и чуть не заплакала.
- Костик-Костик, - он белозубо улыбнулся, - вставай.
Она встала, поднялась. Были они чуть в отдалении от дома, бывшего дома – кострища выгоревшего.
- Идти можешь? – спросил Костя, - Ничего не болит? Нормально?
- Да.
- Пойдем. Тут до города уже не далеко. Сегодня доберемся.
Издали послышалась стрельба.
- Воюют, - поморщился Костя, спросил, - Я уж перепугался, ночью, - улыбнулся, - бабу Веру звала, Клайда, плакала.
- А ты…
- Что?
- Ничего.
Она поняла, что он никого не видел, ни соседей их, ни Клайда, ни Черного человека. Он будет ненавидеть врагов, вот только… Надо просто чтобы ушел Черный человек, чтобы все вместе его прогнали – все-все-все. И мама, и папа, и Костя, и тот добрый дядька с сухим пайком, и враги и свои – чтобы он ушел навсегда и больше никогда не возвращался. Вот бы что она попросила у деда мороза на новый год. Прогони Черного человека, прогони навсегда.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 824
Замечания : 0%
Голосование открыто
Напоминаю, коллеги, каждый имеет в своем арсенале оценки работ 12 баллов - всего, а не на каждое произведение. Распределить властен на свое усмотрение.
Подземный_кот - по просьбе, была предоставлена отсрочка в три дня, по обоюдному решению.
Волчек - была предоставлена отсрочка "до вечера", успел дописать раньше.
За время отсрочек редакции не поступало.
Голосование до 18 марта, вкл.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 672
Замечания : 0%
Прочитала все три на одном дыхании. Сразу могу сказать - пять дней не сильно определяют рамки. У кого-то времени в течение этих пяти дней было больше, у кого-то меньше. Все три произведения написаны от души, добротно и качественно, ограничение в пять дней совершенно не ощущается. Спасибо за это авторам!
Интересно, что все восприняли короткое видео однозначно, напрямую, так, как оно и показано. Обычно у авторов возникает желание перевернуть все с ног на голову, вывернуть наизнанку, отразить через выгнутое зеркало. Но нет, здесь такого желания не возникло. Не могу сказать, что это хорошо, возможно, было бы интересно увидеть не такую однозначную картину. Еще отмечу, касаясь всех трёх работ, авторам удалось удивительно аккуратно обойтись с такой животрепещущей темой, удалось не уйти в дебри штампов и ярлыков, аргументов разных политических сторон. Все показано с чисто человеческой нейтральной стороны. За это тоже спасибо)
Первое произведение радует простотой и добротой, прям как те рассказы о детях войны, упоминаемые в тексте. Как будто для детей и написано. Это безусловно плюс, так как не все авторы умеют писать однородным простым языком, доступным детям, раскрывая столь сложные темы. Мне понравилась идея с флагом. Она очень ясно показывает суть вопроса в понимании именно детском - вне политическом. Были враги - победили врагов, появились снова враги - снова надо победить. Тогда дети помогали взрослым побеждать врагов, и сейчас надо так же. Конечно, на взрослом уровне понятно, что все не так, как тогда, и так далее, но как это объяснить Маше? Пусть она лучше не плачет, и помогает взрослым и побеждает врага. Хотя бы в своей голове. Оставляю здесь три балла.
Второе произведение конечно уже для взрослых. Трагедия. Включается более сложная лексика, более насыщенные оттенками картинки, определяется более сложная позиция - есть «стая» плохих и есть мирные добрые люди, жертвы стаи. Очень понравилась задумка с баюшками-баю! Хорошая прошивка, тонкая нить между мирной жизнью и войной, в ней вдруг открывается как будто второе дно этой невинной песенки, сложенной предками не просто так. Эта прошивка усиливает впечатление, подчеркивает трагическую нелепость человеческих судеб, попавших в капкан чужих разборок. Финал не удивил. Он логичен в контексте смирения перед неизбежностью зла, олицетворенного «стаей». Замечание мое будет только в том, что все-таки для выбранного жанра трагедии не хватило глубины. «Стая» показана слишком легкими незаметными почти штрихами, а поэтому не успевает сформироваться нужное впечатление от катастрофического противостояния зла и добра. Не дотянули в контрастах. В драме с трагическим финалом это весьма важно. Оставляю здесь три балла. (Жаль, что баллов на всех дали очень мало, оставила бы больше).
Третье произведение поражает не только объемом, написанным за пять дней, но и его качеством. Мой респект автору! Очень аккуратная трактовка, но с попыткой взглянуть на проблему со всех сторон, не вдаваясь в политику. Хорошо показана противоположная сторона. Она тоже очень разнообразная и не однозначная. Но от этого не легче детям, невольно оказавшимся в кипящем котле войны посреди мирной ленивой жизни остального человечества. Если с фашистами боролись все-таки пол земного шара в те времена, о которых рассказывали бабушки, то здесь ситуация немного другая. И детям тем более больно и сложно понимать, почему гибнут соседи, родители, почему они вынуждены становиться детьми войны, тогда как буквально рядом течёт сытая мирная жизнь. Порадовал сон Маши! Прекрасен Чёрный человек, который вбирает в себя одновременно и образ войны, и образ ее бессмысленности. Я считаю это новым самостоятельным произведением, которое переросло саму тему и вполне способно жить без нее. Здесь шесть оставшихся баллов и мои личные аплодисменты.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Блин, 14 марта уже не за горами, а только один проголосовавший (огромное ей спасибо за труды).
Не сочтите за флуд, сообщение написал, для того, чтобы дуэль высветилась в редколлегии
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Девочка и фашисты
Общее впечатление: Либо читателя считают умственно отсталым, либо хотят надурить. Оно-то может и какое-то преувеличение радужности поняш, чтобы показать, как раньше было хорошо, а как стало плохо, типа контраст. Но готовит к чему-то или слишком простому, или чётко разложенному только со взгляда автора, такому, что не додумаешь. Ага, это типа ситуация глазами девочки, поэтому всё на уровне а-у-э-агу. Из личного опыта не помню, чтоб я так воспринимала в детстве. Логические связи может были попроще, знаний меньше, потребности другие, но утютютю в головах у взрослых, а не у детей. Обидела мама, пошёл разлил воды по полу, чтоб убилась нафиг. Ну блин, ну кто так живет радужно и на интеллектуальных минималках. Тут же не прямая речь девочки, когда вылетает по-детски, тут мысли. Она в видео говорит няшно, потому что срабатывает защита перед взрослыми казаться дурачком, а то забьют нафиг как слишком умную. Как всегда, спасибо мне, что я думаю о девочке лучше, чем она есть. Лучше бы с пацана интервью взяли, у него такие переживания на лице, держится, да и пару реплик слушать интереснее. А то мало того, что девочка, да ещё и маленькая, да ещё и плачет – сложно выдумать что-то менее вдохновляющее.
Вроде бы должно быть интересное вкидывание про разрушение идеальной картины мира, что начали ссорится, но такая банальщина. Если только заметить, что наезд на других перекинулся на своих. Но это такая мелочь. Проблеск про учительницу. И опять не новое. Бабушка вообще просто соседка, автор чем слушает. Или я чем слушаю, соседка ж. О, таки есть что-то интересное. Лампочка. Я об этом не подумала. Значит автор смог удивить. Можно всё то же самое, только от лица лампочки? А это специально подчёркнуто, что у мамы платья в множественном числе, а у девочки сарафан один? Это вот похвала, что сначала думай о себе, а потом о ребёнке, или претензия, что девочку обирает? Читатель до сих пор чувствует себя тупым. Чего она не плакала? По ней видно, что она ноет. Автор, куда дел героиню с темы? Соседка, соседка… Дети просто говорят, что жила бабушка, по возрасту, а бабушка хорошая, потому что они ещё маленькие и она не кличет пацана наркоманом, а девочку – проституткой. Похороны не после телевизионщиков? «Решила, что раз её покажут по телевизору, то передачу увидят и фашисты. У них ведь тоже есть телевизоры» - уважаю, как автор красиво вывернул очевидное нытьё в показатель ума девочки. Пересмотрела видео, там правда она просто говорит вещь, которую сказал бы любой, без обращения к фашистам. А автор так подал.
Типа малой пацан не порежется и не наступит на гвоздь, там не такая разница в возрасте. Про дым с туалета годно. Не, автор, она пролезла на развалины и её убило. А почему? Потому что если родители говорят, что это опасно – не надо выпендриваться. Они ж это не просто так говорят. И автору теперь пришлось рассказывать про мальчика. Наконец-то. Та ладно, она типа догнала истину, что глупая, но не догнала, что такой и осталась. В общем, автор, ты ж понимаешь, что читать это капец скучно, если мозг уже развлекается как может? Про тех и не тех что-то неразборчивое. Но надо похвалить автора за последовательность изложения мысли. Пока что. Какой старый телефон у пацана лет 8? Это скорее всего единственный его телефон. Откуда у него в таком вот домике сельского типа второй телефон в 8 лет? Понимаю, что время другое, но раньше телефоны личные у детей появлялись лет в 9. Сейчас пусть раньше. Но всё равно телефоны ходят по семье, от сына к родителям, от родителей к сыну. Ну не будет у пацана из бедной семьи старого никому ненужного телефона в 8. Блин, соседка в хате-коммуналке? Если они делят такой домик с чужими людьми, то какой телефон у ребёнка вообще?
Ага, видим мы этот кремень. Такое чувство, что автор начал зализывать под ожидания читателя, который хотел видеть сталь, а не маленькую плаксу. Но логично подвести не смог. Видим сопли, а потом кремень. Читатель, додумай сам. Радостно флаг можно развивать, трепать пусть, но когда ветер такой, что отрывает – это уже страшно и звук неприятный. А, да, родителям вообще всё равно где дети были ночью. Ведь если начиналось утро, а они были на башне, то они туда залезали ночью. Надеюсь, это был расчёт, что ночью их не заметят, но потом всякие дурные чувства взыграли и они решили гордо остаться до рассвета, чтоб все знали героев. Чисто неосторожность под влиянием эмоций. Иначе, без расчёта, зачем лезть на башню по темноте? Девочку мы потеряли уже в развалинах, значит сейчас сорвался вниз пацан, который в темноте не то принял за надёжный выступ. Кто такие эти и те? Если одни из них фашисты, то «и там и там» говорит лишь о том, что таких же девочек будет ещё больше. Вообще, больше стреляют – больше промахиваются. Они-то изначально пуляют друг в друга, в военных, а прилетает куда прилетает. То есть девочка спровоцировала ещё большие потери. Молодец.
А ещё прикол текста. Видно ж позиции только девочке и пацану, флаг вроде бы никак на позиции врага своим солдатам не показывает. Зато он хорошо отмечает место, где повешен. По логике, если пушки начали поворачиваться, значит они увидели новую цель. Из нового у нас флаг. Значит, фашист – мелкая. Можно было б сказать, что фашисты начнут пулять по флагу, увлекутся, запалят место, откуда летят снаряды, и герои их там и припечатают своими снарядами. То есть, атакуя, фашисты облегчат задачу обнаружения себя. Но нет, автор всё чётко указал. Разворачиваться пушки – они объединятся. Ну и по названию. Оно отражает общее настроение текста: неприкрытая пропаганда, восприятие читателя за умственно отсталого, может и заслужено, но всё равно обидно. Ещё можно дошутится до статьи с предложением «брат уже понял, что сестра - …. А это значит, что оно само по себе звучит комично. Ну и про бабку, автор может сказать, что взят же первообраз, а детали меняются, но ведь вся остальная история просто слизана с видео, поэтому очень большая вероятность, что это не задуманное изменение, а автор провтыкал.
И да, по классике: хорошие люди туберкулёзом не болеют. Вот это было б моё пожелание к раскрытию темы. Это было б интересно и, возможно, не банально. Буду его искать.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Вчера надумала несколько трактовок для рассмотрения темы:
1. Главная героиня в прошлой жизни была из нацистов, отправляла вот таких маленьких девочек в газовые камеры толпами.
2. Главная героиня хочет покоя и комфорта, она ненавидит фашистов, которые отнимают у неё это, всей душой.
3. Главная героиня в будущем наглотается таблеток из-за ухода мужа, её пытаются приучить переносить потери.
Интересно, найдётся ли в дуэли по произведению на каждую трактовку. Чтобы можно было притянуть, что исходя из написанного в тексте, героиня либо бывшая нацистка, либо личность, признающая только ништячки, либо будущая суицидентка. В принципе, первая трактовка в первом произведение наклёвывается, но об этом позже.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 824
Замечания : 0%
Итак, дамы и господа, у нас в гостях внедуэльные. На десертик. Из соседнего цеха... Пожалуйста, зацените:
Версус
(Анонимно)
I
Вся коммуналка под ветхою крышей
Сто'ит не больше одной процедуры.
Бабка, соседка, во внучека шкуру
Хочет залезть да не может.
Дни напролёт, только небо не слышит.
В жертву убогую старость, не дура ль?
Лезет всем телом в проём амбразуры,
Молится, плачет, сквозь стену "Дай, Боже".
Выпросить внучеку милости свыше
Внять, как положено, спрос диктатуры,
Только корысти - животность натуры
Скроет под видом хорошей.
II
Эта бабулька, ведь возраст негласный
Критики мира предстал на пороге,
В каждой крупице искала предлоги
Высказать взгляды морали.
Белая кровь отстиралась от краски,
Ставя полотнам сетчатки ожоги.
Мне говорила "Побойся же Бога,
Глянь на себя, ты спасёшься едва ли".
Бабка - причина с предельной опаской
В страхе быть прерванной окликом строгим
В мусорных баках, что возле дороги,
Рыскать, пока не поймали.
III
Даже за дверью бросаются тени
В битву со светом, и мглою в прожилках
Льются по стенам узорной подстилкой
Ближе к лампаде зажжённой.
В нашей семье недостаточно денег,
Тихие отзвуки в брата копилке,
Нет и любви. Что на сердце? Опилки
Силы - противника жизни ведомой.
Я, ощущая беспочвенный гений,
Лезу в контейнер, где место бутылкам.
Взять бы одной, аккурат по затылку.
Вспыхнул костёр похоронный.
IV
Что ты здесь ищешь? А знают родные?
Щурится бабка, предвидя разборку.
Всё ли стерплю? Отвечаю негромко:
Как там ваш внук? Не подох?
Скоро конец. Хоть и буквы кривые,
Бьётся стекло от послания звонко.
Кровь от пореза. Как гусь с перепонкой.
С ней умереть - не подвох?
Это всё в прошлом, раскаты взрывные.
Приняло небо. На мира задворках
Выступ границы до глупого тонкий.
Дьявол... и сразу же Бог.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
Первое - Volkano
Трогательное произведение. Автор устами ребёнка глаголит истину, и напоминает, какой ад пережили два, по сути родственных народа, как боролись вместе с истинным фашистом, и как быстро забыли всё это. Мне очень понравилось. Спасибо. Интересно, как же события разворачивались бы дальше, когда увидели этот советский флаг?
3балла
Второе - Подземный кот
Я так понимаю, что стая это и есть "фашисты", типа военные украинской стороны. Ну, блин, я конечно осознаю, что искажают инфу в сми как хотят с двух сторон. И мне очень не хотелось бы, влазить в поле политики и т.д
Но у меня несколько друзей служили, непосредственно на донбасе, прямо в сердце событий. И такой дичи, я не от кого не слышал, что бы мол, мирных жителей казнили... поэтому, ничего не могу с собой поделать - концовка меня подорвала - не в лучшем смысле.
Что касается техники написания - то здесь по прежнему - моя симпатия авторскому стилю.
Перечитал условия секунданта и понял, что коснулся таки политики)). В общем, написано хорошо, если коротко. Но всё ж, мрачная концовка...
2 балла
Третье - Волчек
У меня на последних строках мороз по коже прошёлся. Это прекрасное произведение - не могу сказать по другому. Здесь такая реалистичная атмосфера. Все мелочи, детали, звуки, картинки. Я даже представлял голоса персонажей - вернее, они как то сами звучали. Тут тонкий психологизм. В реакциях детей, в их поведении, мимике, эмоциях... Тут и духовное, потусторонее. И философия, хоть и не очень сложная - но за счёт всей этой реалистичности, детализации - эта философия приобретает необычайную глубину. Прогони Черного человека, прогони навсегда. Браво автор!
И возможно единственный недостаток (имхо), это не по годам взрослый Костя - будь хотя б лет десять... Ну не знаю, может это чисто мне показалось.
7 баллов
Спасибо секунданту за тему, которую, признаюсь, на удивление шикарно раскрыли дуэлянты - каждый по своему)
|
Группа: АДМИНИСТРАТОР
Сообщений: 1934
Замечания : 0%
Мне интересно вот что: чьё внедуэльное? Крутое.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 824
Замечания : 0%
флуд удален
Андрик, не флуди здесь, плиз. желаешь голосовать, учитывай задание дуэли и задачу и к коллегам дуэлянтов. А одолжением пупа Земли нам делать это не нужно.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 672
Замечания : 0%
Я тут как-то подумывала тоже замутить дуэльку, но глядя на активность критиков, начинаю сомневаться, оправданы ли мои надежды на внимание. Эх... Такие тексты! Такая дуэль!
|
|
|
