начало

Харри мотает головой, смотрит куда-то в сторону. Не знаю, какое впечатление произвели на него мои рассуждения, и не думаю, что это важно. Важно другое: я рассказал все как есть, исповедался, излил душу кому-то, кроме своего внутреннего альтер эго. Хоть и не сказал бы, что стало легче.

– Есть одна тема в философии, про корабль, – он швыряет полотенце в раковину, после чего с многозначительным видом опирается о стойку, – типа в музее стоит какое-то старое деревянное судно, точно не помню чье. Короче, оно уцелело только наполовину, поэтому вторую половину пришлось состряпать по аналогии. И вот оно стоит десять, двадцать, пятьдесят лет. Постепенно то одна, то другая доска гниет, ее меняют на новую, как бы сделанную по образу и подобию старой. В итоге ни одной из оригинальных досок не остается, и оно становится целиком слепленным из обновок. Возникает вопрос – это тот же самый корабль, или его копия?

Я не философ, но про «Корабль Тесея» слышал: еще большая чушь, чем гистерезис. Ума не приложу, как это дополняет мою мысль насчет исчезающего портрета, которая пришла в голову только потому, что идеально передает настроение.

– Образ, – продолжает Харри, дождавшись, пока стихнет чересчур шумный панковский проигрыш, – вот, что главное. Остается образ корабля. То же самое и с фоткой – даже последний пиксель будет хранить в себе образ Норы Грин, если тот, кто смотрит на него, знает, чей это раньше был портрет.

После этих слов он наклоняется, хлопает меня по плечу и добавляет:

– С тобой точно так же – ты не перестанешь быть собой только потому, что в твоей жизни что-то пошло не так. «Дерьмо случается», знаешь такую фразочку?

Нет, не знаю, и знать не хочу. То, что случилось со мной, никакими фразочками не описать. И дело не в одержимости идеей общаться с Нилмар – совершенно посторонней мне женщиной, пусть и не выходя за рамки деловитости. И не в том, что я считаю себя неудачником, у которого жизнь отняла даже такой пустяк, как возможность выбрать куратора дипломной работы. Что-то другое сжирает меня без видимых на то причин, и если бы я смог хотя бы себе объяснить, что именно, моя история не была бы историей убийцы-психопата.

– Вообще-то я к тебе по делу, – говорю, выловив удачный момент – когда тип в шляпе свалил, – если понимаешь, о чем я.

– Можешь не продолжать, я больше не страдаю этой фигней. – Харри отмахивается, и не возникает сомнений, что он говорит на полном серьезе. – Ты не представляешь, как долго меня шмонали после случая с дочкой прокурора.

– Мне это нужно. – Достаю бумажник и протягиваю пару крупных купюр. – Очень…

Он берет одну из них, кладет в кассу и дает сдачу:

– Есть куча других мест, где ты можешь достать «траву».

Встаю с места, держась за стойку и чувствуя, как начинает кружиться голова. Наклоняюсь вперед и полушепотом произношу:

– Я не про «траву».

Харри смотрит по сторонам, проверяя, не подслушивает ли нас кто-то. Затем подается вперед и тихо произносит:

– «Геры» тоже нет. И я бы тебе не советовал убиваться по всякой ерунде. Ты же не наркоман и никогда им не был. Пойди домой, проспись. Подумай над будущей дипломной. – Он делает шаг назад, кивает и выставляет вперед указательный палец. – Точно: нырни с головой в работу. Говорят, помогает.

Чушь собачья. Будь все так просто, я бы не проматывал в уме способы самоубийства, без преувеличений выбирая самый надежный. Да, может быть сейчас в моей крови слишком много яда, не лучшим образом влияющего на поток мыслей. Да, скорее всего, алкоголь делает меня каплю решительней, от чего мои поступки становятся менее взвешенными и более спонтанными. Но на трезвую я бы чувствовал себя не лучше, если не сказать – хуже. И уж точно совершил бы то же самое, что сделал этой же ночью – разве что не так быстро…

В черте города есть мост, о котором мало кто знает. Не то, чтобы он проржавел насквозь и стоял весь расшатанный, способный в любую минуту обрушиться в темные воды Скитса. Нет. Этим мостом давно не пользовались просто потому, что через него лежит дорога в никуда. А если точнее – в непролазную чащобу леса, на месте которой когда-то планировалось построить небольшой городок для работников прогоревшего проекта.

Когда я добрался до его искореженных перил, ветер разгулялся не на шутку: вся конструкция дрожала и качалась, время от времени издавая ни то скрежет, ни то гул. Стальные тросы дребезжали с таким звуком, будто кто-то бил по ним металлическими плетями, а дорожное полотно вздымалось, проседало и извивалось, словно спина гигантского бетонного угря.

Из лесных глубин доносился шелест и треск ломающихся ветвей. В какой-то миг застонало падающее дерево, и не прошло и секунды, как отломался и плюхнулся в воду кусок железного перила. Затем еще один, со звоном врезавшись во что-то под пролетом. Стихия становилась все опасней, и я подумал: было бы иронично, рухни этот проклятый мост в тот момент, когда я решил по нему пройтись.

Именно пройтись, не больше. Пусть я и перешагнул через ограду, вглядываясь в бурлящую водную рябь и пытаясь понять, что испытывают самоубийцы в такие минуты. И не буду таить: в глубине души хотелось случайно соскользнуть или споткнуться, сняв с себя ответственность за собственную смерть и доверив судьбу несчастному случаю. Вот, зачем я на самом деле…

Визг тормозов заставляет обернуться и резко отскочить в сторону: черт знает откуда взявшаяся машина чуть не сбила меня! Какого дьявола?!

Она врезается в перила, точно в то место, где я стоял, вырвав с корнями два пролета и отправив в воду несколько поручней. Кусок балки застревает в колесе, еще один – в крыле, словно в нее воткнулась гигантская вилка. Половина корпуса повисает над пропастью, вторая вздымается – измятая, исцарапанная, с истрескавшимися стеклами. Состояние, которое можно было бы назвать «на волосок от смерти»…

Фольксваген. Сложно сказать в лунном свете – белый, бежевый или может даже серый, как акулья кожа. В любом случае, уж точно не бордовый. Хотя кто знает: насчет машины Теда Банди тоже никто до последнего не знал, какого она цвета и перекрашивал ли ее маньяк. Ведь так?

Внутри кто-то все еще живой: в стекло упирается рука. Бледная, обессилевшая, но не безжизненная – видно, как двигаются пальцы. Криков не слышу, хоть ветер и стал слабее. Да и я нахожусь совсем близко, так что наверняка что-то бы услышал. Похоже, водителю совсем дерьмово, несмотря на крайнюю везучесть.

Но кто он такой? и какого, мать его, девятирогово это только что было?

– Это он, – вдруг слышу знакомый голос за спиной, оборачиваюсь и глазам не верю: Натали…

В бордовом пальто и со свисающими с запястий бинтами, она подходит ближе. Цоканье каблуков сливается с едва слышным дребезжанием тросов, словно каждый ее шаг предвещает беду. Взгляд скрыт за стеклами очков, но я почему-то не уверен, что в нем читается безразличие. Я больше ни в чем не уверен, кроме одного: передо мной Натали, целая и невредимая, наяву и во плоти…

Она достает с кармана пальто зажигалку, подносит тусклый огонек к сигарилле, и в воздухе начинает пахнуть бензином. А может и до этого пахло, просто я не обращал внимания? В любом случае, сложно различить запах вишневого маффина рядом с протекающим бензобаком и дымящимся пластиком…

– Гера. – Говорит Натали, сделав затяжку и улыбнувшись.

– Что? – Переспрашиваю, удивленно глядя на нее и пытаясь понять, все ли с ней в порядке. По крайней мере, выглядит она после аварии неплохо, если не сказать – безупречно.

Оторвав кусок бинта и бросив его через плечо, Натали вздыхает и повторяет:

– Второй лучший способ покончить с собой – упороться «герой».

Машина издает треск и наклоняется еще больше, держащая ее опора со скрипом вздрагивает. Фары тускнеют и начинают моргать, как свет в иллюминаторах тонущего корабля. Вот-вот, и она рухнет в воду.

– А какой первый? – Спрашиваю и смотрю, как Натали откусывает нитку от пластыря на пальце.

– А ты у этого парня спроси. – Поправив бинт и сделав глубокую затяжку, она указывает кончиком сигариллы в сторону машины.

Бросаю взгляд на фольксваген, думая, что парню действительно повезло: еще немного, и он бы слетел с моста прямо вниз. Впрочем, сейчас его положение не лучше – не пройдет и минуты, как колымага сорвется с держащей ее опоры и устремится вместе с ним в рокочущую бездну.

– Думаете, он хотел покончить с собой?

Натали подходит ближе к машине, словно пытается заглянуть внутрь. Затем опирается о ржавую ограду и говорит:

– Понятия не имею, чего он хотел. Но чего хочешь ты – позволить этому психопату жить? – Огонек сигариллы становится ярче, ветер треплет ее волосы, из-под пальто вырывается белый, как шлейф бинта, шарф. – Он же чуть не убил меня. Да что говорить – он чуть не убил тебя, причем уже дважды!

В памяти всплывает тот день, когда Натали согласилась быть моим куратором, и когда на выходе из университета меня едва не сбила машина. Да, не бордовая и не серая, и я даже не уверен, что фольксваген. Но кто сказал, что Корабль Тесея должен оставаться одного цвета и одной формы?

– Может, это была случайность. – Проговариваю и сам не верю своим словам, будто голос в голове уже все за меня решил.

– Случайностей не бывает. – Она делает последнюю затяжку, тушит окурок о столб, хотя можно было бы бросить его в реку – словно это намеренный жест, означающий конец игре. – Прикончи его, пока он сам кого-нибудь не прикончил.

Минуту назад я был уверен, что моя жизнь утратила смысл, и что единственный способ перейти от существования к сущности – убить себя. Минуту назад я был готов если не шагнуть, то случайно соскользнуть с моста и расшибиться о каменистое дно Скитса, ничего не прибавив и не отняв от прогнившего насквозь мира. Но вот мне подвернулся шанс доказать самому себе, что я чего-то значу, шанс сделать хоть что-то настоящее в своей жизни. Неужели я так просто его упущу?

Натали кладет руку на торчащий обломок балки, будто давая понять: все, что мне нужно сделать – лишь опустить «рычаг», который окончательно отломает часть ограды и позволит машине сорваться с пролета. Ветер стихает, и каждая деталь моста со скрипом замирает, как если бы все вокруг застыло в ожидании чего-то страшного, неизбежного и в то же время прекрасного – в ожидании момента Творения...

Я подхожу к «рычагу», слыша стук в машине и видя слабое мерцание фар, которые через секунду потухнут насовсем. Вот он – миг, что положит конец моей боли и начало чему-то новому. Вот он – шаг, что позволит мне почувствовать себя, наконец, живым…

Не знаю, был ли в тот момент со мной призрак Натали, или это усталость давала о себе знать. И даже не знаю, была ли она еще жива в ту бесконечно долгую ночь, навсегда изменившую мою жизнь. Но одно знаю наверняка: когда фольксваген с убийцей полетел вниз и с грохотом врезался в камни, я освободил не только ее, но и себя. И каждый проклятый заложник Стикса, каждая его неприкаянная душа тому свидетель – если бы я этого не сделал, мы с Натали так и остались бы стоять посреди моста, ведущего в никуда.