2

    Дом вблизи казался неправдоподобно огромным. Комната на комнате, петляющий серпантин коридоров и лестниц, нависающий расщеплённым карнизом остаток чердака. Джимми перебрался через обломки и залез на поломанную кухню, где мать, сунув изжёванную сигарету в обветренные губы, рьяно замешивала тесто, приговаривая:

     - Какой же ты неудачник, а, нет в тебе предпринимательской жилки…

    Отец поднимается со стула, и Джимми как наяву слышит хлёсткую пощёчину. Сигарета вылетает из губ и кружа обугленным фильтром, как метеор, падает на деревянный пол, между досками которого так уютно чувствуют себя земные тараканы.

     - А ну стой, щенок.

     Отец хватает Джимми за шиворот, когда тот пытается убежать с кухни.

     - Сколько раз я тебе говорил не подслушивать?

  Джимми получает подзатыльник, от которого Млечный Путь, нарисованный яркой фантазией, рассыпается яркими осколками в кромешной тьме.

    - Не смей…

    - А ты заткнись, сука!

    - Он вырастет неудачником, как и ты…

    - А ну закрой рот, шлюха!

    - Он же ещё ребёнок, Баз…

    - Щенок должен знать своё место в мире. Урок за уроком, он будет постигать истину и научится реально смотреть на вещи. А ты… тебе я преподам последний урок.

     - Нет, Баз… я поняла… о, господи, клянусь!.. я поняла!..

     Джимми наклоняется возле стола и находит тот самый окурок, втоптанный в трухлявую доску фермерским ботинком. Пальцы в компрессионных перчатках слишком толстые, чтобы поднять его и посмотреть внимательно – остались ли на изжёванном фильтре кусочки огрубевшей кожи с маминых губ. Следы отцовских ботинок повсюду, особенно возле стола и газовой плиты. Кастрюля на боку, суп чечевичными разводами высох на стенке плиты. Надкушенное яблоко, следы зубов, разбитая посуда, клок длинных волос и нож, который Джимми пинком отправляет к стене.

     Он взлетает на второй этаж словно оседлав ракету и роется в комнате, от которой осталась лишь кровать и стол с ящиками. Кровать перевёрнута, не одеяло – вонючая тяжёлая тряпка, прилипшая к полу. Пол стонет и прогибается, когда Джимми идёт к столу. Чтобы выбраться, ему нужен ответ, и если ответ где-то есть, то лишь в его собственной комнате. Стол девственно пуст, как холст неудавшегося художника. Ни карандашей, ни бумаги, ни моделей шаттлов – ничего, где могла бы найти прибежище детская фантазия. Даже глобуса нет. Джимми дёргает за ручку ящик и выдвигает – в глубине отсыревшая фотография его кумира. На обратной стороне мелким почерком:

      Маленкий шаг дли чиловека, агромный скачёк для чиловечиства

      Сколько ему тогда было? Семь?

   Когда Джимми возвращается на кухню, он видит маму, распластанную на столе. Она улыбается распухшими губами и едва может пошевелить пальцами, ладони упёрлись в столешницу. Её платье задрано и по ногам течёт что-то красное. Её ноги трясутся. Отец стоит у окна, хмуро глядя на поле, в котором он проводит дни и ночи, пытаясь заставить единственную кобылу нарезать борозды ровно. Рубашка на его волосатой груди расстёгнута, а штаны немного приспущены. Он шумно дышит, словно только вернулся с работы. Оба делают вид, что ничего не произошло.

    Джимми закрывает глаза и открывает вентиль на полную. Сцена медленно исчезает под давлением ложной эйфории. Но Джимми уже достаточно взрослый, чтобы не купиться на временное облегчение. Сцены из жизни никуда не исчезают – просто ты слепнешь на время.

3

Что чувствуешь, Джимми?

Что намерен делать?

Как вернёшься обратно?

4

    Остров как остров. Семьсот тридцать шесть шагов в ширину и две тысячи восемьсот четыре от скал, принявших спускаемый аппарат в свои объятия, до ровной песчаной отмели. Тюлени укрылись в траве в середине острова, сбившись в плотное стадо. Один едва не набросился, когда Джимми по незнанию прошёл слишком близко. Обойдя остров, Джимми вернулся к металлической сфере и вывел на песке толстой веткой знакомую всем потерпевшим бедствие фразу. Он выводил кривые линии аккуратно и со знанием дела, стараясь оставлять глубокие борозды в песке. Энтузиазма в баллонах было ещё достаточно для любого развлечения, даже такого. Затем он принялся натирать сферу песком. Звук получался до жути скрипучий, и тюлени в центре острова непередаваемо мычали в ответ. Этот неуклюжий звук пробуждал в них ненасытное бешенство, раздражая каждую складку жира в их душах.

     Однако и такое занятие вскоре надоело. Тогда Джимми устроил охоту на белых чаек. На берегу валялось полно гладких обласканных волнами камней, а чайки были слишком дурны, чтобы видеть угрозу в блестящих камушках, покоящихся на ладони астронавта. Джимми швырял, пока глупые птицы наконец не сообразили, что жить и петь рядом с этим странным человеком не только плохо сказывается на их летательных навыках, но и жизни как таковой в целом. Они убрались, предварительно закидав пляж шлепками помёта.

     Дни (Джимми надеялся, что они всё-таки существуют) тянулись мучительно долгие, резиновые.

       Пока не случилось то, что случилось. Жизнь преподнесла неожиданный сюрприз, как это иногда бывает с жизнью. Джимми, сидя на вершине скалы и тоскуя по чайкам, свесив ноги над пенистыми барашками, прыгающими с разбега на скалы, услышал шорох в траве – приглушённый, робкий, как у мыши, закравшейся в дом. Джимми лениво обернулся и увидел над стеблями травы горящий, как солнце, железный фонарь. Вокруг него в бешеном вихре кружились серые мотыльки, отчаянно хлопая мохнатыми крыльями. 

продолжение следует...