Прошу отсрочки на три дня в связи со сложившимися обстоятельствами в университете.

Часть 2.
- Ну что скажешь насчет этого парня?
Харрисон и Джек стояли в беседке, переделанной под курилку. С наслаждением затянувшись, Джек вздохнул:
- Честно говоря, я не знаю как вести себя с вверенным мне пациентом. Уже неделю я всеми силами пытаюсь подступиться к нему, наладить контакт. Но все тщетно. Он постоянно лежит на кровати, встает только для принятия лекарств или для того, чтобы справить нужду. Все старания завести с ним беседу так же бессмысленны. Видимо, в первый день нашего знакомства он выговорил все что хотел. Теперь же, как только я начинаю спрашивать его о чем-либо, он просто отворачивается к стенке. Я не могу понять, почему он себя так ведет. Я же хочу помочь ему…
Джек щелчком отправил окурок в урну и снова вздохнул. Молчание нарушил Харрисон:
- Хороши дела, нечего сказать…
Встретив виноватый взгляд Джека, доктор потупился и пробормотал:
- Извини, если обидел. Попробую помочь тебе. Ты внимательно просмотрел его дело? А то я вас, новичков, знаю. Невнимательные и торопливые. Так вот, может быть стоит начать с причины возникновения болезни?
- Мистер Харрисон, я от корки до корки просмотрел его историю. Там нет упоминаний о том, из-за чего парень попал в больницу. Есть только заключение проверяющего врача…
- Знаешь, Джек, через меня прошли сотни пациентов. Я видел такое, что тебе и не снилось. Но этот паренек относится к одним из самых загадочных. А отсутствие некоторого материала можно восполнить. Он же подросток. Нестабильная личность. Независимо от теперешнего состояния. В его жизни могло случиться все что угодно. Любое событие, которое могло сломать его душу. Вот отсюда и начинай. Постарайся найти то, что может вызвать у него откровенность.
- Хорошо, мистер Харрисон.
- Ну вот и славно. А теперь пошли…

Часть 3.
Эта неделя была довольно неприятной. Нечто темное, туманное, кромсало мою душу на мелкие кусочки. Днем еще можно было стерпеть эту боль. Но вот ночью приходилось тяжко. События прошлого тяжелой завесой окружали мое сознание, не пропуская ничего извне. Каждую ночь я переживал одно и тоже. Находился в пограничном состоянии между сном и реальностью. Снова и снова я возвращался к тому адскому дню...
Подобные приступы, если можно так выразиться, не прошли бесследно. Как-то раз, идя в уборную, я остановился около зеркала. На меня смотрел худой, бледный парень. Глаза с набрякшими веками, пробивающаяся юношеская щетина. Выданная одежда мешком висела на костлявом теле. В общем, видок еще тот…
Тот доктор, которого приставили ко мне, с поразительным упрямством пытался разобраться в моем случае. А ведь просил же. Ему не понять меня. Никто не сможет сделать этого…

…
Вот уже вторую неделю я не ем и не сплю. Я подавил в себе всякий интерес к жизни. Сутками напролет я лежал на кровати и смотрел в одну точку. Приходивший утром и вечером доктор Джек (уж не знаю как его по фамилии) постоянно осведомлялся о моем состоянии. В ответ же получал молчание.
Кошмары стали настигать меня и днем. Граница между бредом и реальностью окончательно стерлась. Я словно попал в какое-то подземелье, окутанное туманом. Сознание осторожно выставляло вперед ладошки моих ощущений, но все впустую…

…
В один из таких размытых дней ко мне снова зашел этот новичок. Признаюсь, он уже порядком достал меня. Зайдя в палату, он подошел к кровати и уселся на краешек. Потом посмотрел на меня и тихо заговорил:
- Слушай, парень. Я очень хочу помочь тебе, вылечить тебя. Но для этого мне нужно твое содействие. Объясни, почему ты не хочешь этого? В чем причина?
Я устало взглянул на него и прошептал:
- Такой уж я выбрал путь. Мне ничего не нужно. Все блага жизни потеряли для меня свое значение и ценность. Я выпал из общего потока людей. Мне никто и ничто не нужен. Этот принцип прижился во мне. А все остальное – проповеди врачей и прочее – я пропускаю мимо ушей. Для меня это не имеет никакого значения. Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство? А теперь оставь меня в покое…
Но доктор не собирался уходить. Он задумчиво посмотрел на меня и спросил:
- Но что же побудило тебя к такому выбору?
Я вздохнул и процедил:
- Ну что же ты такой дотошный, док? Хорошо. Я скажу тебе. Но есть условие. После этого ты откажешься от меня. Мне осталось недолго, я чувствую это. Поэтому просто не беспокой меня ничем, хорошо?
- Хорошо, - тихо пробормотал Джек.
- Мои родители погибли из-за меня. Подробностей я не скажу. Это слишком личное. Просто пойми, смерть отца и матери тяжелой ношей лежит на моей душе. И я не могу избавиться от этого. Я должен поплатиться. И скоро это свершится. А теперь, будь добр, уйди отсюда.
Признаться честно, я не ожидал увидеть в глазах доктора сострадание или что-то в этом роде. Понаблюдав за подобными мне, волей-неволей почти все человеческие чувства притупляются. Но все же я увидел проблески этого мерзкого чувства во взгляде Джека. На глаза начали наворачиваться слезы. Я быстро отвернулся к стене, чтобы скрыть сие досадное явление от доктора. Дверь закрылась и я остался наедине со своей болью…

Как и предсказывал сосед, в городе Эверетту не желали доверять какую-либо работу. Все, к кому он приходил с отчаянными просьбами, лишь молчали в ответ и со скучающим видом смотрели в потолок, потом вышвыривали юношу на улицу. Эверетта гнали отовсюду, пока кто-то не посоветовал обратиться в лавку мудрости. Пришлось послушаться, вряд ли Эв придумал бы что-то другое.
Лавка располагалась в низкой башенке, ссутулившейся на площади с заброшенным фонтаном. За хмурыми окнами мигали тусклые огоньки, а дверь тоскливо скрипела, болтаясь на петлях. В лавке жил старик, он-то и принял Эверетта на работу.
Дед читал дни напролет, не вставая из-за стола, - водил не разгибавшимися пальцами по строчкам пожелтевших страниц, вдыхал книжную пыль, беззвучно шевелил губами. Одним словом, впитывал мудрость. Чтобы старик не отвлекался, Эверетт подавал ему книги, предварительно стряхнув с них шлейф паутины и плесени – такова и была его работа.
Иногда по вечерам, когда дождь сбегал от туч, прячась в пустовавшем фонтане, а пламя свечи дрожало и металось, старик снисходил до беседы и рассказывал Эверетту занимательные истории. Он много читал и много знал. Дед поведал о летучих мышах, пьющих кровь у спящих людей, о неправильных кошках, которые ловят безобидных хомячков и в упор не замечают крыс. «Таких бездельников непременно топят в колодце, привязав к хвосту камень», - старик назидательно поднимал палец и грозил невидимому коту.
Еще полгода назад старики в городе жили безбедно. Они милостиво продавали свою мудрость молодым, получая благодарность и уважение. Мэр объявил день знаний, и вся молодежь кинулась их искать. На всех не хватило. Мудрость не задерживалась в бездонных головах и кончилась даже у стариков. Но как повелось – старшее поколение делится знаниями с младшим, и мэр приказал сварить всех стариков в котлах на площади, чтобы отделить кости от мяса и затем перемолоть их. Ведь в костях тоже содержится мудрость. Старик из лавки остался один. На последние сбережения он купил старую библиотеку и открыл лавку. Читал с рассвета до поздних сумерек, опасаясь, что когда к нему нагрянут за мудростью, и у него не хватит.
Дни Эверетта затерялись между полок, доверху набитых книгами. Стремянка, ступеньки, паутина и пыль, ступеньки, стремянка, старик… Сам читать он опасался, с детства учили, что мудрость можно получить только от старших, в чистом виде она вредна, наверняка. А по страницам книг сновали маленькие черные паучки. В мыслях Эверетта порой мелькало, что это они писали книги. Однажды он застал одного из них за рисованием перпендикуляров. Замерев на стремянке, юноша следил, как шустрое насекомое начертило шесть черных линий и подписало рисунок «Солнце». Эв решил убрать листок куда подальше, было в нарисованном солнце что-то неправильное и злое.
По вечерам старик выкидывал Эверетта на улицу, дав неизменного пинка. Как дань традиции.
Эверетт бродил по ночным улицам до изнеможения, пока не падал без сил. Ночевал, где придется - под кустом в городском парке, на лавке напротив фонтана или же под деревянным настилом, на котором днем продавали рыбу. И так однажды он встретил пса.
Старый плешивый пес сидел под потухшим фонарем и следил за окнами дома напротив, в которых горел яркий свет и шевелились тени. Эти же тени плясали в собачьих глазах, только в них было теплее и уютнее, чем в доме напротив. Эверетт приблизился к псу и осторожно уселся рядом. Тот был явно занят. Он то склонял голову набок и тряс ушами, то легонько взвизгивал, то снова умиротворенно не отрывался от окон.
- Мама рассказывает дочке сказку на ночь, - вдруг сказал пес. – Мне нужно испытать нежность за нее и поверить в волшебство за девочку. Это сложно.
Эверетт кивнул и попробовал поверить в волшебную сказку, которую он не слышал, порадоваться за девочку, которую он не видел. Да, нелегко.
Когда свет в окнах наконец-то погас, пес с трудом поднялся (видно, ломило суставы от долгого сиденья на холодной земле).
- Пойдем. У меня большая будка, хватит места на двоих.
- Ты знаешь, что мне негде ночевать? - Эверетт несказанно удивился.
- Я все знаю. Работа у меня такая.
Он хромал на заднюю лапу, постоянно чесал плешь на боку, расцарапанное ухо гноилось и воспалялось, но пес излучал что-то жизнеутверждающее, чего так не хватало всем горожанам. И он великодушно поделился своим жильем с Эвереттом.
В огромной будке витал стойкий запах полыни, но даже он не мешал благополучно жить многочисленным блохам. Они скакали целыми ночами, но не кусались. Эверетт получил постоянный ночлег. Пес не нуждался в будке, он спал на улице, на голой земле. Правда, на третью ночь Эв раздобыл на рынке старый мешок и сделал из него подстилку для него.
Пес постоянно слушал город. Его ждала тысяча дел. За день он успевал поплакать за избитого сверстниками мальчишку, позлиться на ворон, воровавших хлеб у бездомных кошек, поумиляться вместо парочки влюбленных. Иногда Эверетт ходил вместе с ним. Пес часто жаловался, что труднее всего ему фантазировать за детей. Придумывать чудесные истории о воздушных замках, следах невиданных существ на песке и эльфах на земляничных грядках. Раньше он это умел. Радостно молотил хвостом при виде прохожих, гонялся за воронами и мечтал умчаться вдаль по тропинке из желтых одуванчиков. В то время он встретил в городе девушку. Она, так же как и Эверетт сейчас, ходила за псом, слушала и улыбалась. Он даже запомнил ее чудное имя – Живиле. Ей пес и подарил мечты об облаках и волнах далекого моря, которые набегали на берег и оставляли на коже полоски соли. Вскоре она ушла из города, но пес подозревал, что Живиле покинула этот неблагодарный край.
С тех пор псу стало трудно мечтать за других, но он был по-прежнему счастлив. Он никогда ничего не покупал у других, зато горел желанием поделиться со всеми. Об этом он рассказывал Эверетту холодными ночами, когда ветер не давал покоя железным вывескам, заставляя их трястись и греметь. Пес не спал, и часто Эверетт, просыпаясь, наблюдал, как дрожат в его мутных старческих глазах отсветы ночного неба. Пес слушал и ждал, когда нужно сорваться и мчаться куда-то, чтобы поплакать или помечтать за кого-то.
- Я был молод и глуп, когда стая ушла, оставив меня здесь одного. Каждый день ходил на рынок и пытался продать все, что у меня есть. Здесь так принято, ты знаешь. И поначалу даже покупали.
Пес вздыхал и задумчиво чесал лапой плешь на боку.
- Они все как кастрюли и все хотят наполнить себя до дна хоть чем. Но дна у них нет. И я решил, что лучше сам буду все делать за них. Наверное, для этого меня здесь и оставили.
Он свернулся калачиком и устало моргнул.
- Завтра ярмарка. Десятки детей останутся дома и будут реветь. Поплачу за них, а ты иди на праздник.
Ветер запутался в ветвях старой липы. Она поймала его и, укачивая как младенца, скрипела колыбельную.
Пес ушел с рассветом. Эверетта разбудили хлопушки и песни на улицах. В городе начинался праздник, день Начала лета. Эв вылез из будки, не смущаясь прохожих. Впрочем, им было тоже все равно. Отряхнулся от приставшей к одежде полыни и поспешил вслед за другими на площадь, где ожидался самый разгар праздника, ну и ярмарка придачу.
В этот день все стремились избавиться от всего ненужного и бесполезного. Из окон на улицы летел всякий хлам. Печальные уборщики бродили с носилками и собирали мусор, очищали город. Им не повезло вытянуть несчастливый жребий - завтра от них тоже избавятся, ведь они нужны только один день в году.
У одной из многочисленных луж мать поила маленькую дочку грязной водой. Эв знал эту женщину со слов пса. Тот часто ходил к ней в дом, но ни разу ему не приходилось там мечтать, только рыдать и грустить. Девочка больше не могла глотать лужевую воду, а мать все поила и поила. Наверное, надеялась, что грязная вода отравит дочку, и та заболеет. Тоже ведь не нужна.
На площади уже вовсю гремел праздник. Народ толпился у ярмарочных палаток, в воздухе парили воздушные змеи, играла музыка. Убощики катили к центру площади огромный котел, другие складывали костер для него. Сквозь толпу Эверетт заметил старика из лавки. Он стоял у столба, привязанный за ногу, опустив голову. Юноша подошел к нему из вежливости.
- За что?
- Сказали – не нужен. Утром прибежали в лавку, устроили в ней погром, а меня приволокли сюда. Им больше не нужна мудрость. Говорят, она может создать неравноправие – у кого будет, а кого-то нет. Мою мудрость они соберут в бутылку и вручат мэру. Ему можно.
Рядом со стариком, у того же столба сидела обнаженная женщина, прикрывшись длинными темными волосами. Эверетта поразил ее злой взгляд, который она кидала на всякого, кто проходил мимо. Ее тоже ждало возмездие – женщина не хотела иметь детей и тоже была не нужна городу. В конце праздника толпа желающих погонит ее плетьми из города. Больше сюда она не вернется.
Эверетт уселся на скамью и стал наблюдать за всеобщим весельем. Вокруг него мелькали улыбавшиеся люди в нарядных одеждах, пестрели юбки танцовщиц на деревянной сцене у края площади, подкидывали разноцветные шары жонглеры.
Рядом с Эвом на скамью присел мальчишка-подросток с соколом в руке. Он достал из кармана гвоздь и принялся выкалывать птице глаза.
- Зачем ты это делаешь? – Эверетт поморщился и отодвинулся от мальчишки.
- Понимаете ли, это плохой сокол. Он ловит только голубей и ни разу не поймал утку. Хотя я ему говорил, что люблю только уток.
Эв пересел на другую скамью. А кругом сновали люди, и всем им было все равно.

Эверетт крался по ночным переулкам, постоянно оглядываясь и озираясь. Как будто его мог кто-то заметить. Но Эв думал не об этом – ему было стыдно. Он сбегал, но что-то тянуло назад.
Когда он осторожно выбрался из будки, пес спал. Эверетт впервые видел его спящим. Собачьи веки дрожали, лапы двигались и царапали землю – бежал куда-то. А вечером пес престранно смотрел на Эва, долго и пристально. Как будто хотел что-то передать. Но ведь это же бесполезно, в Эверетте ничего не задерживалось?
Вот они, ворота. Он уйдет и снова будет жить в пригороде, выслушивая каждый день сплетни и жалобы соседа. Эверетт остановился. Кто же теперь будет бродить сквозь толпы людей и переживать за них? Пес оказался таким же хитрым, как и весь этот город. Ведь теперь он избавился от того большего, что даже Эв не смог из себя выкинуть, и теперь спит спокойно. Эверетт повернулся и побрел обратно.