|
|
|
Отборочный тур. Проза.
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
Итак, тра-та-та, Сусел торжественно объявляет о открытии турнира, и да начнётся первый, отборочный тур! :)
Итаааак... Тема отборочного тура прозы: Дверь в лето
Работы присылать мне на почту alina.Karn21@yandex.ru c указанием темы "проза+ник". в прикреплённом файле формата doc.
Сроки написания: две недели. До 21.06.2018 включительно.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№1 Сектор “лето”
Ещё немножко, по скользкому коридору, цепляясь рюкзаками за непонятные узлы труб. Спуск длился уже больше часа. Вика вздрогнула, подумав, что на обратном пути придется ползти по этому же коридору, но не вниз, а вверх. Но впереди их ждало лето, и ради этого стоило проделать нелегкий путь.
– Влад, что там с фоном? – спросила Вика через плечо.
– Норма! – отозвался Влад.
Она посмотрела на свой наручный радиометр. По крайней мере, он исправен. Просто они ожидали, что радиационный фон будет нарастать по мере их приближения ко входу в летний сектор. Боялись, что на полпути нужно будет повернуть обратно. Но пока всё шло хорошо. Видимо, официальная информация о лете, которую распространяли власти, была далека от истины. Значит, Шон был прав, и за этим кроется…
– Слушай, Вика, а тебя искать не будут, если увидят, что твой коммуникатор выключен?
– Не, тётя знает, что у меня сессия, что я штудирую управленческие кодексы, и мешать мне нельзя. А кроме неё никто искать не будет.
– Небось, надеется, что ты в Управление пойдёшь? Или может ты и сама хочешь?
– Таких, как я не берут, ты же знаешь.
– А хотела бы? – настаивал Влад.
– Ну, Управление, пусть почти не покидает башен, всё же живёт в верхней части весны, почти в лете, – вздохнула Вика и прибавила темп, рискуя споткнуться о трубы и провода.
Ещё какое-то время они шли молча, слыша лишь собственное дыхание.
– Вик, а чего ты с Алексом не пошла? Он же так давно собирался найти туда вход…
– Он сказал, что даже если мы найдём дверь в лето, я в неё не пролезу.
– Вот сволочь!
– Можно подумать, ты никогда не шутишь над немодификантами?
Влад замолчал. Если бы Вика оглянулась, и если бы не мрак радиального коридора доступа, было бы видно как он покраснел.
За полтора века существования колоний на Марсе, в них осталось мало людей без генетических адаптаций к марсианским условиям, меньше одной двадцатой части населения. Почти все уроженцы Марса получали от родителей, или искусственно, набор генов для более эффективного метаболизма, нормального развития костей в низкой гравитации, улучшенного спектра зрения. Многие из них, из адаптированных, наделённых идеальной для Марса физиологией, относились к немодификантам, немфам, с пренебрежением.
Чтобы не разрушались кости при низком тяготении (в 0.37g), немфам рекомендовалось обеспечивать ногам нагрузку порядка сорока килограмм. Тяжёлые металлы использовались исключительно в промышленности, поэтому делать костюмы с грузом было запрещено. Большинство немфов поддерживало здоровье с помощью большого собственного веса, принимая препараты для компенсации побочных биохимических эффектов.
Первокурсница Вика в свои восемнадцать лет весила ровно сорок килограмм – при земном тяготении это было бы больше ста шести. Среди “нормальных” марсиан она выглядела очень пышной толстушкой. Естественно, служебная дверь в лето, и воздушный шлюз за ней, должны были быть стандартного размера, но после шуток Алекса её фантазия рисовала дверь исключительно как узкую щель, куда ей придётся протискиваться с трудом.
– Влад, а это правда, что меня могут не взять в Управление, потому, что я немфа?
– Официально, это не препятствие. Но… Ты видела хотя бы одну немфу в Управлении?
– Я не знаю, хочу ли я туда устроиться, но мне надоело жить в осени. Холодно и противно.
– С твоим телом можно и в зиме жить.
– Вот видишь, и ты туда же! – обиженно фыркнула Вика.
– Я же не говорю, что это плохо, Вик! Даже наоборот…
– Стоп! Мы дошли.
Коридор упирался в небольшое помещение с кучей проводов и индикаторов на серых керамических стенах. В углу едва можно было различить сливающуюся со стенами дверь. Забытая служебная дверь в Южный сектор города. Дверь в лето. Служебный коридор проходил внутри весеннего сектора, так что по ту сторону двери, а вернее – двери, шлюзовой камеры, и ещё одной двери, должен был быть просто выход в нижний ярус летнего сектора.
Крупнейший город Марса располагался на горе Олимп, полностью покрывая её черной шапкой из композитного органо-гематита и солнечных панелей. Он разделялся радиально на четыре части. Изначально задуманный как помпезная демонстрация строительных возможностей человечества, город Олимп должен был обеспечивать смену времён года в секторах с помощью систем климатического контроля, но когда вместо четырёх миллионов жителей в городе осталось всего шестьсот тысяч, времена года было решено “заморозить”.
Более новые города на равнинах и внепланетные поселения всё больше привлекали людей. Мало кому нравилось жить в городе, разбитом на сотни уровней и террас, с десятками воздушных шлюзов между уровнями города. Население города сильно сократилось и многие уровни переключили на производство или превратили в парки.
Когда в целях экономии энергии отменили смену сезонов, южный сектор стал летом, а восточный – зимой. Таким образом системы охлаждения зимы могли сбрасывать в лето излишки тепла. Гораздо большие по площади западный и северный склоны стали весной и осенью. Принцип теплообмена был такой же, но с меньшими перепадами. В парках были посажены адаптированные под климатический стазис растения.
А потом что-то произошло в летнем секторе. Людей эвакуировали, входы перекрыли, камеры наблюдения в секторе вышли из строя и их некому было починить. Любопытных пугали радиацией, ядовитыми газами, микробами. Но ходили слухи, что на самом деле с летом ничего не произошло, что его закрыли по другим причинам.
– Смотри, за дверью шлюз старого стандарта.
– Да, но ты же говорила, что умеешь их открывать, так?
– Умею. Если они работают. Мы сейчас у двери в самый низ лета. Говорят, нижние уровни покинули первыми.
Вика осмотрела пульт управления, встроенный в обратную сторону наружной двери. Налёт пыли на керамической двери и пульте подсказывал, что их не трогали уже не один год, а может, и не одно десятилетие. После каких-то непонятных Владу манипуляций с коммуникатором, подключенным к пульту, Вика улыбнулась и шлюзовая камера открылась.
– А что, если эта сторона закроется, а та не откроется? – спросил Влад, проходя вслед за Викой в камеру. – Нас же тогда никто не найдёт.
– Трусишка, – хихикнула Вика. – Мы сначала проверим показания всех систем, всех датчиков среды со второй стороны, и только если всё будет безопасно – откроем вторую сторону.
– А вдруг? Или на обратном пути?
– Тогда вон, видишь рычаг за стеклом? Это аварийная сигнализация. Нам, конечно, влетит от городской охраны, но они нас сначала вытащат.
Датчики показывали абсолютно нормальную атмосферу внутри лета. Моторы створок отчитались о полной исправности. Поворот ручки, и весенняя сторона шлюза закрылась. Пшикнули атмосферные клапаны. Летняя створка стала открываться, но вдруг остановилась на трети пути. Вика покрутила ручку – створка закрылась и снова открылась на треть.
– Ну, хотя бы она работает. Выйти обратно сможем.
– А ты…
– Молчи, – оборвала Влада Вика, снимая рюкзак.
Проход был шириной чуть меньше сорока сантиметров. Вика забросила вперёд рюкзак и прошла боком в щель, задевая чёрный промасленный край створки грудью и животом. На бежевой университетской форме остались полосы грязи.
– Ч-чёрт! Надо было сменную футболку взять.
Влад прошёл следом.
– Я никому не скажу, что ты, это… Как ты...
– Я не сомневаюсь.
С летней стороны шлюза была ещё одна дверь.
– По сути, это не просто дверь в лето, а целых четыре, – попытался сменить тему Влад, осторожно толкая дверь.
За дверью оказался заросший травами парк, не похожий, впрочем, на слишком уж давно заброшенный. Влажный тёплый воздух, ароматы трав, исправное желтоватое освещение на голубом искусственном небе. И никакой радиации кроме нормального марсианского фона. В секторе явно не было никакой катастрофы. Во всяком случае, на нижнем ярусе всё было в порядке.
Влад с Викой неспеша обошли парк, свернули в какую-то улицу, глядя на пустые окна заброшенных домов, дошли до небольшого пруда. Вика опустила рюкзак на траву.
– Думаю, можно отдохнуть здесь, а потом решить – возвращаемся, или идём дальше.
Влад кивнул.
– Как же здесь классно! Тепло, зелено. Влад, почему люди отсюда ушли, как ты думаешь?
– Не знаю.
Влад присел на траву у самой воды. Видимо, фильтры всё ещё исправно работали, так как вода была прозрачной. Иначе, пруд бы зарос водорослями. Краем глаза Влад заметил, как Вика раздевается. Он старался не смотреть в её сторону, но она, оставшись в одном купальнике (явно заказанном из внемарсианского магазина), обошла его и потрогала воду ножкой.
– Тёплая!
– Может, не стоит туда лезть?
– Я не собираюсь. Просто хочу представить, что мы где-то на Земле, под настоящим солнцем, у настоящего озера…
Вика поймала на себе взгляд Влада и улыбнулась. Вид пышной, гладкой, округлой фигуры нравился Владу явно больше, чем худоба обычных марсианок. Конечно, на Земле всё выглядело бы немного иначе – при разнице тяготения в три раза, грудь и живот, наверное, не так выступали, ярче были бы выражены складки. Но Земля была в далёких мечтах, а Вика… Он достал коммуникатор и незаметно включил камеру, не глядя в экран. Когда она подошла ближе, Влад с трудом оторвал взгляд от бледной, шелковой сферы её живота.
– Знаешь, хорошо, что мы не на Земле, а здесь. Там, наверное, столько проблем, с которыми мы даже не знакомы.
– Может быть. Ой! Смотри, – Вика показала куда-то за спину Влада. – Там какая-то табличка.
Влад встал и они подошли ближе. На небольшом керамическом листе была написана от руки дата:
– Четырнадцатое Близнецов, двести девяносто девятого… Это же ровно через месяц! И что тут в углу? – Вика пригляделась к непонятной закорючке на краю.
– А ещё в Управление хочешь…
– Не хочу!
– ...а почерк их не понимаешь. Тут написано “откр”, – пояснил Влад, убирая коммуникатор в карман.
– То есть? Тут что-то собираются открыть через месяц? Тут кроме этих брошенных домов ничего нет. И так всё открыто. Или?...
– Смотри! Огонёк замка горит.
Вика пискнула и бросилась в спешке одеваться. Влад подошёл к дому и провел ладонью перед замком, вызывая отчёт.
– Здесь никого нет, но в доме прописан… Угадай кто?
– Королева Цереры! Блин, Влад, ну откуда мне знать?
– Григорий Юсупов.
– Как? Нет, мало ли… Совпадение.
– Раз без приписки, значит в городе только один такой. Гришка, который чайник украл у директора. Сокурсник Крейзена. Да, того, что с татуировкой. Понимаешь?
– Он недавно закончил синий курс. И поступил…
– Правильно; в Управление.
Вика застегнула последнюю кнопку формы и подхватила рюкзак. Влад ещё раз достал коммуникатор, повертел в руках и снова убрал.
– Слушай, Вик, давай убираться отсюда.
– Да, бежим к двери, пока нас никто не заметил.
Они без труда отыскали дверь в стене лета, протиснулись в шлюз. В спешке Вика оборвала о створку две кнопки на животе. Когда открылась весенняя сторона, они бегом кинулись через дверь, вверх по коридору, и не останавливались пока не вышли из служебного коридора там, где несколько часов назад вошли. Оказавшись в неприметном весеннем переулке, они обнялись и стояли так минут десять, переводя дыхание.
– Вик? Думаешь, они поймут, что там кто-то был?
– Управление занято кучей других дел. Даже если узнают. Всё равно, они будут считать, что те, кто там побывал, ничего никому не расскажут, – как-то неуверенно сказала Вика, застёгивая булавкой форму на животе.
– В самом деле? Ты понимаешь, что вообще мы видели? Пока все считают, что всё Управление живёт в башнях наверху весны, почти что спят в кабинетах, они забрали лето себе и заселяют там дома. Чёртова элита!
– Я не буду об этом молчать! Надо рассказать людям.
– Бегать по улице и рассказывать?
– А ты? Ты собираешься молчать и дальше мёрзнуть в своём секторе?
– Стой! Кажется, я знаю, кто нам поможет. Таб!
– Как? – спросила Вика, пытаясь вспомнить кто такой Таб.
– Она знает, как получить доступ ко всем уличным экранам Олимпа.
Вика начала понимать, что происходит.
– Ты снимал там, да? Ты снимал это всё на коммуникатор?
– Не всё. Только табличку, замок, и…
– Меня?
– Мы можем это использовать.
– Да никто вообще не обратит внимание на эти экраны.
– Обратит, поверь мне…
Мария Тавеббе, известная некоторым как хакер Таб, смотрела, как видеозапись расползается по узлам ботнета, который она долго готовила для чего-то подобного. И тут наконец такой случай. Как только репликация файлов закончилась, она сделала ключевой жест и запустила атаку.
По всему Олимпу на уличных экранах появилось изображение лужайки у пруда. В кадре появилась пышная немфа в купальнике. Прохожие замерли, любуясь непривычным, но очень привлекательным, как многие поняли, зрелищем. Постепенно, люди стали замечать, что травы на видео – типичные, уже полузабытого вида, летние травы, созданные в Олимпе специально для вечного лета. Здания на фоне были окрашены в типичные для летнего сектора цвета. Изображение сменилось – табличка с датой, которая вот-вот наступит. Замок с именем на экране. Индекс замка начинался с префикса летнего сектора.
Вскоре, начались беспорядки. Часть верхушки Управления спешно ушла в отставку, и многие скрылись с Марса. Лето открыли. Летние прописки отменили. Кто-то предлагал ввести жилищную лотерею, кто-то – включить смену сезонов. На политической арене Олимпа воскресла оппозиция.
Прошло шестнадцать месяцев по дарийскому календарю.
– Добрый день, дорогие друзья! Приветствую вас на открытии магазина купальников и пляжной одежды “Виктория”! Первого на планете магазина купальников для немодификантов. Кстати, всех сегодняшних клиентов ждут скидки в аквапарке седьмого уровня лета.
Влад обвёл взглядом толпу, что собралась у дверей его нового магазина. На удивление, людей собралось очень много, и только половина из них – немфы. За спиной слышался шелест машин, печатающих первые заказы, поступившие ещё до официального открытия.
– А теперь, перед тем, как откроются двери, хочу предоставить слово почётной гостье: главе городской оппозиции, без которой всё это бы не состоялось. Вика, прошу...
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№2
У всех бывает такое время, когда жизнь теряет свой смысл, хочется забиться в угол или просто исчезнуть, словно тебя никогда и не было. Я потерял всё: жену, бизнес, друзей. То чем я занимался, то что мне нравилось – исчезло в одночасье. Да, я смог отсудить часть денег, могу жить безбедно до конца жизни, только, правда в том, что я потерял нечто большее - себя, и теперь вынужден блуждать средь каменных изваяний Парижа, словно неприкаянная душа.
Помню, как в девятнадцать лет, я с лучшим другом, таким же безбашенным, как и я, уехал из Саранска в Париж, поступать в университет. Мы поступили! Чёрт поступили же! То, что для многих казалось недостижимым, мы осуществили с легкость. Поступлению радовались, словно дети, впервые попробовавшие мороженное. А затем, поставив на карту всё, так и не окончили его, бросили и открыли своё дело. Помню, как я повстречал Ванессу. Мы метались с одной лачуги в другую. Как наша фирма взлетела, как я купил квартиру в центре Парижа. Помню… Буд-то всё было вчера.
Я был слеп, наивен и глуп. А может, и остаюсь таковым и теперь, ведь я не злюсь на бывшего лучшего друга Андрея, который отжал мою долю бизнеса, я не злюсь на Ванессу, хотя она меня предала с Андреем, на моей же кровати. Вначале была дикая ярость, на смену которой пришло безразличие. Но и это прошло… Сменившись пустотой.
По прошествии времени, мне захотелось вдохнуть полной грудью, ощутить давно утраченное чувство свободы. Почувствовать, что значит жить. Только теперь, я понимаю, что всё это время был в плену. Судьба привязала меня на цепь, как послушную собачонку, заставляя бегать по кругу. С работы домой, с дома на работу. Выдавливать из себя улыбку для лиц, что в душе претят, делать то, чего делать не хочется.
В детстве я любил кататься на велосипеде. Просто ехать из одной деревушки в другую, напевая под нос песенки. Я был маленьким первооткрывателем. Это незабываемое чувство свободы, когда ты принадлежишь только себе. Дух приключения заставлял моё сердце биться в бешеном ритме. Я был маленьким Гекльберри Финном, отправившись покорять мир на хлипком плато. И как я допустил, что бы жизнь меня так пригвоздила?
Именно тогда я и решил отправиться на Мадагаскар. Не быть туристом, ходящим по местам указанным в путеводителе, а быть тем, кто сам прокладывает свой путь. Почему Мадагаскар? Я просто листал какой-то журнал и местная природа меня поразила. Я подумал: «Вот бы увидеть всё в живую » и тут внутренний голос, как по волшебству спросил: «А тебе что-то мешает?» Долго не думая, собрав небольшой рюкзак, отправился в аэропорт.
Прилетев в Антананариву, столицу Мадагаскара, я был очарован живописностью и разнообразием флоры, но первое что меня поразило – это аэропорт. Посреди лесного пейзажа расположилась маленькая уродская асфальтированная полоса с небольшим, обшарпанным зданием. Здесь не было ни охраны, ни полиции, ни таможни, только место где можно укрыться от непогоды, купить билет и немного передохнуть.
С обратной стороны аэропорта, приезжих уже ждали несколько убитых временем такси и старенький автобус. Сев в такси, минут за сорок, я добрался до города. Если я скажу, что Антананариву меня удивил, то я ничего не скажу. Это не шикарное место, которое показывают на картинках в журналах. Грязный, вонючий город, в котором то и дело на каждом шагу валяется мусор, он был абсолютно не приспособлен к жизни. Я оказался в некой мрачной футуристической компьютерной игре составленной мастером психоделики.
Пробираясь сквозь непристойно узкие улочки, я брёл в сторону отеля, то и дело сверяясь с навигатором. Возле небольшого ларька толкались, что-то обсуждая местные. Их было человек двадцать, в основном мужчины. Все они смотрели на некий стенд метра два в высоту и метров пять в ширину, который сверху донизу был оклеен газетами.
- Простите, а что тут произошло? – спросил я у одного и местных.
Человек преклонных лет, тощего телосложения, беззубый, в старой рваной майке осмотрев меня с головы до ног, широко улыбнулся и сразу же ответил:
- Читаем. Господин?
- Так купите газету и читайте.
- Смешной вы, газета стоит аж семь ариари. – С этими словами старик просто залился смехом, мне даже стало немного обидно. Ни сказав больше ни слова я пошёл дальше.
Оставив вещи в гостинице и дождавшись вечера, я отправился покорять город, а точнее его местные бары. После захода солнца, Антананариву представляет собой странное для европейца место. Я б даже сказал немного пугающе жуткое. На улице почти отсутствует освещение, и ты вынужден брести по незнакомому месту в полумраке, то и дело, забредая в тупик или выходя к сомнительного рода зданиям, где местные собирались чёрт знает зачем, при этом галдя, как сумасшедшие.
Почти потеряв надежду найти что-то похожее на злополучный бар, я заметил как двое «белых» избивали местного парнишку. Один держал, а второй бил. Это были два мужика, лет под сорок, не высокие, немного толстоватые, от которых разило спиртным за километр. Мужик в клетчатой рубашке сжал парня так, что тот, казалось, вот-вот испустит последний дух.
- Эй, вы что творите? – заорал я сходу на французском, даже не надеясь, что мне ответят, однако почти незамедлительно получил ответ.
- Ты чего орёшь? – спросил один из мужчин - Видишь местного урода жизни учим.
- И что он натворил? – спокойно я спросил, постепенно подходя всё ближе.
- А тебе что? Иди куда шёл. – в разговор влез второй, который бил местного то в грудь, то в голову.
Настроение у меня было поганое, и появление этого быдла, было сродни великолепному аттракциону, которого долго ждал. Не раздумывая, сходу, я ударил первого мужчину. Он от неожиданности плюхнулся на пятую точку, как кусок мяса. Второй сразу же отпустил парнишку, который упал на колени от изнеможения и боли. Он попытался меня ударить, но во мне проснулась некая звериная сила, я словно впал в неистовство, и начал наносить удар за ударом, почему-то постоянно стараясь попасти в нос. Уже через несколько минут, и второй мужчина лежал на земле, а его лицо мгновенно покрылось кровоподтёками.
- Стой, ты что творишь? – закричал мужик в клетчатой рубашке. – Он нам денег должен.
- Да! – подхватил второй. – Он нам проиграл в карты, а так как денег у него не было, мы просто хотели его проучить, чтоб неповадно стало обманывать.
- Это правда? – немного успокоившись, я спросил у парнишки.
- Да, господин. – виновато опустив голову.
- Сколько? – вновь у него спросил я.
- Пятьсот долларов. – ответил парнишка, так тихо, словно ему хотелось у мереть в этот момент от стыда и боли.
- Всего? – достав из кармана пятьсот долларов, я их бросил мужикам. Те схватили деньги, и бурча что-то под нос, из чего я только разобрал, что одному выбил зуб, отправились восвояси.
Немного подождав, я отправился в отель. Парнишка ответил, что с ним всё в порядке, и мне не стоит за него беспокоиться. Надежду на бар я уже потерял, а желания искать у меня не было. В душе я просто разрывался от себялюбие. Несмотря на то, что во мне почти два метра роста, что я слежу за телом и всегда упражняюсь, я почти никогда не дрался. Это ещё одно забытое из детства чувство. Помню, как однажды я встал на защиту девочки. Мне было лет семь-восемь, а парню, обижавшему мою одноклассницу, лет девять-десять. Он был крупней меня и первым начал драку. Я никогда не считал себя сильным, но отступать было не куда, преодолев страх, я махал своими кулачками, словно это был мой последний бой. Всего после нескольких ударов, мальчик заплакал и убежал. Девочка была мне благодарна, а я почувствовал себя настоящим супер героем. Чувство восторга меня переполняли. Я в голове сотни раз прокручивал эту драку, восхищаясь тем, что совершил, что не отступил, не струсил. Сегодня именно такой же день. Никогда бы не подумал, что смогу повторить это снова.
Если ты хочешь душевного равновесия Мадагаскар восхитительное место. Есть пляжи, омываемые Индийским океаном с головокружительными красотами, есть парки с уникальными животными, которые нигде не встретятся, мне же приглянулось живописное место в Тулиари. Место, где можно открыть для себя другой мир, очутится в раю на земле. Так по край ней мере, я себе это представляю, и хочу увидеть своими глазами, поэтому утром собрав свои вещи, я решил отправиться в путь.
Выйдя на улицу, ко мне подбежал уже знакомый местный паренёк. Радостно улыбаясь, не церемонясь, он протянул руку к моему рюкзаку:
- Разрешите господин?
- Зачем? – ошарашенный его появлением я сделал шаг назад.
- Господин, я вам жизнью обязан, у меня есть перед вами долг, я должен его отплатить.
Речь парнишки была пафосной, книжной, словно я попал на страницу бульварного романа, все за одного и один за всех.
- Меня зовут Француа.
- Ну, а меня Михаил.
- Удивительное и странное имя.
- Русское. Слушай, у меня есть планы, так что извини. Да и как ты, вообще меня нашёл?
- О, господин, это не трудно было. Вы слишком заметная фигура, даже для белого. Лысый, бородатый, статный, да и отелей у нас не много.
- Понятно. – я собрался уже уходить, как Француа упал на колени, схватив меня за руку и начал плакать. Он не плакал, когда его били, стояв гордо словно Прометей, а теперь выглядел напуганной тряпкой.
- Не уходите господин, прошу. Вы обесчестите меня и весь мой род.
- Да, чё те надо? – уже нервничая начал спрашивать.
- У нас, мадагаскарцев, есть разные фади, мы обязаны их выполнять. У нас нет племени, у нас есть деревни. Для иностранцев это смешно или забавно, но для нас это священно. У каждой деревни есть своё фади или даже несколько. Все жители этой деревни, где бы они не находились обязаны соблюдать его. Где-то фади говорить на французском, т.к. это язык наших колонизаторов, где работать во вторник, а в моей деревне фади не отдать кровный долг.
- Это ещё что такое?
- Господин, вы спасли мне жизнь, вы отдали свои деньги, выкупили мой долг, теперь я должен отдать вам долг, отдать самую дорогую свою ценность иначе меня не примет деревня, меня проклянут боги на вечные страдания. Прошу господин, не уходите.
- Что нужно делать?
- Господин, нужно идти в мою деревню. Можно ехать, но трудно будет. Лучше идти, за сутки дойдём.
- Ладно, веди.
- Спасибо, спасибо господин. Давайте ваш рюкзак, я понесу.
Мы шли не спеша. Я рассматривал природу Мадагаскара. Она удивительна. Именно такая, как я её представлял. Даже лучше. Меня поразило одно интересное обстоятельство – ландшафт. Всего полчаса от города начались джунгли. По веткам прыгали лемуры, обезьяны и какие-то ещё приматы. Ещё полчаса и мы оказались в небольшой пустыне. Песок красный, а вокруг одни ящерицы и кустарники. Именно так я представлял в фантастических рассказах красную планету. Ещё полчаса и мы попадаем в степь, словно мы где-то в Монголии. Затем снова тропический лес, а затем горы. Такие метаморфозы удивительны, и с трудом вкладываются в голове.
Наступила ночь. Ночь под открытым небом в Мадагаскаре удивительна. Мало того, что днём небо здесь чистое, яркое и белое, с небольшим голубым отливом. Такого в Париже не увидишь. Но ночь ещё прекрасней. Луна – единственное местное светило, от чего не имея фонаря идти глупо и опасно. Звёзды чёткие и яркие, таких ярких я не видел даже в Саранске, точнее в детстве, когда приезжал к бабушке в деревню. Спать оказалось прохладно. Днём палило яркое жгучее солнце, а ночь принесла холод. Француа развёл костёр и лёг спать. Видимо он привычный к таким походам. В местной деревне нам так и не у далось отдохнуть. Как оказалось у них фади, которое запрещает пускать в свой дом любого, кроме членов семьи, после захода солнца.
По дороге к деревне Француа мы много разговаривали. Оказывается стенд, что я видел при приезде это рекламный ход местных газетных ларьков. А местные этим пользуются. Такое местное развлечение. Они собираются вместе, идут к стенду, читают первую страницу, разговаривают и обсуждают. Купить газету они не могут, потому что для них это слишком дорого. Подумать только, купить одну газету слишком дорого! Вот это да. С этой мыслью я уснул.
К полудню мы добрались к деревне. Француа что-то сказал прибежавшим к нам навстречу местным, на непонятном мне языке, все начали радоваться и кричать. Мне даже стало немного жутко, словно меня сейчас хотят сожрать. Быстро накрыли на стол, усадили меня в центр.
- Я им всё рассказал, - шепнул мне на ухо Француа.
Немного поев какой-то дряни, как мне кажется с насекомыми, ко мне подошел почтенного возраста мужчина и закричал:
- Тиана ту проминаль ко зузу рин.
Из одной хаты вышла девушка и направилась к нашему столу. Она подошла к старику и обняла его. Девушка была обворожительна. Её черная кожа казалось совершенной, её лицо напоминало облик арабской принцессы Жасмин, а её фигурой я мог насладиться через полупрозрачное платье с каким-то местным орнаментом. Особенно соблазнительным мне показались её немного широковатые бедра, на фоне фантастически узкой талии. Затем старик, на отвратном французском начал говорить:
- Примите этот дар с честью.
- Какой? – немного недопоняв, я решил переспросить.
- Это Мирин, сестра Француа, теперь она твоя. – невозмутимо ответил старик.
Я вскочил словно ошпаренный:
- Вы что тут все сдурели?
- Погодите, не кричите, - начал успокаивать меня Француа.
- Она же человек? – моему удивлению не было предела.
Француа отвел меня немного в сторону и начал говорить полушёпотом:
- Мирин – самое дорогое моё сокровище. Я понимаю, что она возможно не стоит тех пятьсот долларов, но поверте, у неё ангельский характер.
- Да мне как-то пофиг.
- Если вы сейчас откажете, Мирин станет изгоем, второсортным продуктом, который придётся выбросить. – от этих словами, я сильно пожалел, что спас Француа, и что вообще ввязался в это. Они смотрели на меня и ждали ответа.
- Она твоя рабыня, вот все документы, можешь использовать её как пожелаешь, - разбавил тишину старик.
- Добрый день. Я буду для вас хорошей господин. – добавила девушка, на восхитительном французском.
Моему удивлению не было предела. Но тут я понял, что снова хочу жить, понял, зачем хочу жить, словно передо мной открылась новая дверь, появилась надежда. Вот он шанс изменить сразу две судьбы. Я обнял Мирин, которая с виду храбрилась, и отправился в обратную дорогу. Француа сопровождал нас до самого аэропорта.
Мирин же сидела рядом с Михаилом и чувствовала себя загнанной овцой. Улетая с незнакомым белым, она не знала совей судьбы, но понимала, что теряет свободу. До появления Михаила её жизнь была прекрасной, она мечтала выйти замуж, стать матерью, жить в своей деревне. Улыбка Михаила её даже немного раздражала, казалось ей насмешкой. Ей было плевать о том, что думает Михаил, она стала рабой, принесённой в жертву. Перед ней открывался новый мир, зловещий и неизвестный…
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№3 Хапинейшн
Есть «Я первый», «Я второй» и «Я третий».
«Я третий» загипнотизирован, «Я второй» загипнотизирован и наблюдает, «Я третий» действует, когда я пробужден. Скрытый наблюдатель — безэмоциональный, хладнокровный, ищущий ответы. Он — это часть меня. Он осведомлен обо всем, что происходит — поле зрения у него шире, чем у «Я третьего», он словно спит и одновременно не спит, при этом полностью осознает мои действия. Он видит больше, задает вопросs, он все время в курсе происходящего, но искать контакта с ним тщетно, практически невозможно. Даже опасно, если делать это не умеючи или по каждому пустяку. И пока кто-нибудь не прикажет мне вступить в контакт с ним, я не буду этого делать. Он как ангел-хранитель, оберегающий от действий, которые бы замарали вас. Там, в глубине памяти и души, он просто есть.
Но был ли он там всегда? Мне горько от того, что однажды, когда он был так нужен, ему не удалось избавить меня от чудовищных ошибок. Сейчас я готов встретиться с ним и задать самый главный вопрос — почему он не уберег меня? Почему самая сильная часть моего существа уничтожила всю мою жизнь.
* * *
Шум машин и болтовня соседей за стеной смешались и монотонно гудели, как линии электропередач в гололед. Назойливое тиканье часов не давало мне потеряться в водовороте сознания и помогало концентрироваться на голосе, который меня сюда привел. Тимур говорил коротко, слова звучали глухо, но близко, как будто я находился в реке и слушал команды из-под толщи воды. Темнота в глазах сменилась зеленоватой дымкой, которая медленно приобретала неясные очертания. Зрению все еще не удавалось сфокусироваться, и это нагоняло лишь тошноту и мигрень.
— Назови время, которое сейчас показывают часы.
—Восемь утра, — покорно ответил я.
Пелена расступилась — передо мной материализовалась крохотная комната с затхлым воздухом. В нос тут же ударила кисловатая вонь плесени и рвоты. Я прокашлялся, пытаясь закрыть нос рукой, но это не помогло. Зловония проникли внутрь моего тела, заражая каждую клетку организма трупным ядом. Я помнил, что позади меня должно быть окно, и оно там действительно было. Когда я одернул занавески, чтобы его открыть, плотные клубы пыли овладели и без того тошнотворным воздухом. Оглядев рамы, я понял, что окно намертво заколочено гвоздями.
—Ты один?
Августовское солнце висело в зените, не смея заглядывать в этот склеп, но даже так робкие лучи пробивались сквозь прах воспоминаний и освещали тонкую фигуру у двери. Я сделал несколько бесшумных шагов — комната поглощала звуки, будто обитая войлоком. Я опасался, что напугаю сокамерника, но сейчас даже моего запойного, прерывистого дыхания не было слышно, и я остался незамеченным.
— Кого ты видишь?
Я смотрю на мальчишку лет восьми, белесого, нескладного. Он сидит ко мне вполоборота, припав к двери, и глядит куда-то вдаль. Я чувствую, как тонкая струйка горячего, но свежего воздуха просачивается сквозь щель между дверью и стеной. Вокруг мальчишки я замечаю темные пятна грязи и разбросанные остатки гречки и сосисок, уже покрытые коростой. Неожиданно я чувствую странное тепло, обволакивающее мои ноги. Шорты прилипают к коже, и я чувствую, как она начинает постыдно зудеть.
—Я вижу себя.
— Ты в беде?
Я вижу на лице мальчишки алую полоску пореза и в ту же секунду чувствую, как саднящая боль раскалывает мой собственный череп надвое. Я рефлекторно провожу ладонью по щеке, но там лишь шрам, затянувшийся много лет назад.
Комната пуста, здесь только желтые выцветшие обои, которые некогда переливались шелковыми бутонами, и громоздкая батарея, согревавшая когда-то крепкую семью декабрьскими вечерами. Сейчас передо мной только дверь. Она бледная, почти слившаяся со стенами. На влажных ладонях остаются следы розоватой краски — глубокие сухие жилы испещрили ее всю.
Дверь закрыта на замок. Конечно же, я проверял десятки раз.
По ту сторону слышен шум.
— Ты можешь…
— … позвать кого-то? Там троллейбусная остановка. Лязг дверей такой сильный, что в этом нет никакого смысла. Глупо даже не предпринимать попытки позвать на помощь — никто не отзовется.
— Как давно ты там находишься?
Вода кончилась еще в обед, а бутылку с новой порцией принесут не раньше девяти вечера. Изо дня в день я читаю одну и ту же книгу, которую меня заставили зубрить наизусть, но ее содержание ускользает с каждым новым прочтением, и я опасаюсь, что наказание за проступок будет еще более суровым. Мое тело шатается в такт дыханию, я чувствую, как август истощил меня, испепелил изнутри, и если сейчас дверь чудесным образом откроется, у меня не будет сил, чтобы не упасть на порог.
— Несколько недель, — отвечаю я, глядя на умирающего себя.
— Переведи стрелки часов назад и покажи мне, почему это произошло.
Часы.
Я почти и забыл, что они у меня есть.
Мой единственный способ открыть ненавистную дверь в тот знойный август.
* * *
— Нас трое, — говорю я, наблюдая за происходящим со стороны.
— Хорошо. Где вы находитесь?
— Внизу, в подвалах. Здесь сыро и темно. Мы никогда раньше не приходили сюда — тут собираются старшие. Кругом битые бутылки, окурки, грязь.
— Зачем же вы пришли?
— Он позвал нас.
— Почему вы не уходите?
— Он не разрешает нам.
Небольшая полуоткрытая дверца – единственный источник света. О том, что мы находились там, никто из прохожих не мог узнать. Плотные кусты бузины скрывали происходящее от посторонних глаз, а свет, пробивающийся сквозь бурьян, рассеивался, словно в витражах. Где-то вдали гудели ржавые троллейбусы и маскировали наши робкие голоса, а тем временем в углу сырого подвала стрекотала заплутавшая саранча, которая оказалась невольной очевидицей грядущих зверств.
Он был старше. Года на два, не больше, но мы знали, что он уже в старшей школе. Обычно мы не проводили время вместе, но сегодня как-то сложилось так, что завязался разговор, безобидный, житейский. Мы сыграли в московские прятки, съели мороженое в стаканчике. Призыв посмотреть на место старших был неожиданным, но волнительным. Мы расценили это как приключение. Хоть и хилый на вид, он внушал особую уверенность. Какую-то мистическую правоту, если не сказать власть.
Мы не осмеливались сопротивляться. Конечно, ты выглядишь очень убедительным, держа в руке осколок стекла и направляя его кому-то в лицо. Не знаю, как мы это допустили, но ничего исправить уже не могли.
— Это будет весело, — сказал он сухо, как-то неуверенно разведя руками.
Тут картинка замерла, а сердце застучало в горле. Момент, который я проигрывал в голове на протяжении двадцати лет, застыл перед глазами, будто наяву. Я забылся, чувствуя недостаток кислорода от ужаса.
Глухой голос Тимура вернул меня в чувство:
— Он сомневался?
Я всмотрелся в застывшее бледное лицо своего врага. Я вижу осторожность в его глазах. Но не вижу сожаления.
— Он знал, что делает, — ответил я в приступе агонии.
— Ну же?! — скомандовал он, блеснув бутылочным горлышком.
Воздух застыл в легких. Спазм сжал внутренности словно тисками, и только участливый голос Тимура помог мне:
—Отмотай время, мой друг. Отмотай время.
* * *
— Он причинил вам вред? Он прикасался к вам?
Я снова касаюсь ладонью своего шрама на лице.
На часах девять утра. Очередной поворот механизма — десять утра. Одиннадцать… Стоило стрелкам часов передвинуться по циферблату, как годы пролетали. И все они были одинаковы.
— Они перестали любить меня. Им было больно осознавать то, что произошло. Наверно им было больно просто смотреть на меня. Не знаю, почему они вообще не избавились от такого ребенка навсегда, ведь им — тошно от одного только моего вида.
Им было стыдно.
И так повелось, что меня в августе всегда увозили в деревню, в глушь, подальше от глаз.
— Почему именно в августе?
— Не знаю, наверно так они справлялись с годовщиной тех чудовищных событий. Удивительно, что это не продолжалось круглый год. Так вместо помощи я получил лишь ссылку. Думаю, они сожалели, конечно же, но не смогли придумать ничего лучше, кроме как отправлять меня на село. Наверно, им была важна передышка. А когда я возвращался, то приступал к зубрежке новых книг в своей комнатушке с вечно запертой дверью. Я принимал это решение покорно, потому что в глубине души осознавал, что заслуживаю наказания.
Но все изменилось. В тот день в подвалах во мне что-то щелкнуло. Мой мозг будто воспалился.
Я мечтал уехать, я грезил об этой ссылке целый год, каждый год. Ненавистная квартирёнка с оборванными обоями и загаженным полом не шла в никакое сравнение с тем, что там, в захолустье, у меня появился новый друг.
— Расскажи о нем.
— Скорее всего, он даже не помнил, как меня зовут. Да мы особо и не разговаривали, если честно. Трудно отследить тот момент, из-за которого все началось, но наверно кто-то рассказал, что стряслось в городе, и поползли слухи.
Мы встречались часто. Это была компания отморозков, которые никогда не ходили в школу, зато знали, чем отличаются вкусы сигарет разных марок и как сделать встречу ярче, раздобыв в социальной аптеке сиропы от кашля. В каком-то угаре мы устраивали садистские игрища, в ход шло все – он тлеющих на ладонях сигарет до порезов лезвием на бедрах.
— Вы чудом остались в живых.
— Чудо. Долго я подбирал определение этому, но все никак не мог понять, чем было происходящее на самом деле. Садистские игры заканчивались по-разному. Но среди прочего, когда с нами были девочки, такие же отщипенки и отбросы общества, мы всегда отправлялись на руины. Это был советский клуб шестидесятых годов, давно заброшенный. От него остались только саманные фасады и прогнившая, едва держащаяся на балках кровля. Днем там скрывались от палящего солнца овцы, а по вечерам – парочки опьяненных живодеров.
В один из таких вечеров я перебрал с сиропом и балдел на крыше, прячась под раскаленной черепицей от комаров. Он забрался ко мне сам. Никто не видел, как я отделился от компании, и поэтому меня посетила мысль, что он высматривал заранее, куда я ухожу. Тогда ничего не было, мы просто сидели на балках, свесив ноги, и поджигали спичками желтый пух птенцов голубей, которые прятались там в гнездах. Мы веселились, хотя и нашли для этого немыслимый способ. Но это время определило мою суть, я понял, что это то, чего я действительно хочу, и что я именно там, где и хочу быть. За многие годы я впервые смог быть тем, кем меня сотворили.
— Это была любовь?
— Сомневаюсь, что любовь бывает такой грязной, зловонной, изуверской. Когда девочки не принимали приглашений на сходку, мы отправлялись на отшибу, к полуразрушенному тракторному заводу. У нас там было особое местечко. Самое то для больных выродков, как мы.
— Ты сейчас там?
— Да, здесь кромешная тьма. Я чувствую плотный запах нечистот и слышу возню в метре от себя.
— Твои чувства обострены. Прислушайся.
— Тут двое. Они старше. Не могу различить их фигуры, они меняются, снуются.
— Ты боишься?
— Нет. Меня они не волнуют, я жду друга. Он вышел на перекур. Туда, по ту сторону самодельной двери. Я не понимаю, зачем ему это нужно — мне нет и двенадцати. Но я хочу быть там — мой мир перевернулся три года назад, и теперь я мыслю и чувствую иначе. А он, я думаю, даже не осознает до конца, что происходит. Вечно вне себя, окумаренный, бездушный, жаждущий. Его не волнует даже мой шрам на лице.
— Ты можешь открыть эту дверь? Ты можешь уйти?
— Не хочу. Я жду. Он придет.
С годами зловония стали сладковатыми, почти приторными. Было ли ему стыдно, за то, что он делает? В минуты прозрения и трезвости — наверняка. А сейчас он не вернется. Дощатая дверь, сколоченная наспех в одном из помещений заброшенного завода, останется закрытой. Он смеется где-то там, его голос переливается в раскаленном августовском воздухе — видимо, приближаются отщипенки, и он делает вид, что рад их видеть. Нужно молчать. Конечно, нельзя его подставлять своим изменившимся голосочком.
Нужно молчать.
Я глотаю горький сироп и забиваюсь в угол в головокружительной эйфории, пока рядом двое других извиваются в экстазе и беспамятстве.
* * *
— На часах семнадцать пополудни. Я повзрослел, на носу экзамены. Мои желания обострились и сформировались окончательно, и я живу, дышу тем днем, когда не придется никого обманывать.
Помнишь, ты сказал, что мы чудом остались в живых? Так и было. Мои путешествия в деревню не закончились трагически по какому-то магическому стечению обстоятельств. Шпана в одночасье исчезла. Просто испарилась. Они все пропали в августе 2007-го. Говорят, слухи дошли до конторы, и в ситуацию вмешались органы опеки и попечительства, но бесед со мной не проводили. Меня вообще сторонились, наверно из-за того, что я городской и бывал на селе всего раз в году, а может быть из-за слухов, которые ходили на мой счет — плевать.
В последнее лето мне пришлось паршиво. Я сутками работал на пашне, заготавливал дрова на зиму, воровал кукурузу в совхозе, а потом лущил ее до трех ночи. Иногда приходилось пасти скотину, когда бабушке нездоровилось, до восхода солнца поливать акры огорода, чтобы полуденное солнце не пожгло весь урожай. Было тяжко, но на удивление, я спокойно обходился без допинга и исправно работал по хозяйству.
— Не хотелось остаться там навсегда?
— Пожалуй. Но я знал, что приехал в последний раз.
— Было стыдно? Перед бабушкой?
— Мне не были свойственны угрызения совести, чувство вины, долга. Единственное, что я тогда ощущал — это горечь утраты самого дорого, что у меня было — моего друга. И усердная работа была единственным способом забыться. Мы больше никогда не виделись. Я не уверен, что он пережил то лето.
Сейчас же я жду отъезда. Это произойдет скоро, не более чем через месяц я навсегда уеду.
А пока появился новый способ коротать время. Заточение в затхлой квартиренке с годами сошло на нет. Родители постепенно ослабляли оковы и во внешкольное время чаще позволяли выходить из дому — со временем боль утихает, а безразличие становится привычной формой существования. К семнадцати годам сотовые технологии плавно и абсолютно незаметно для родителей просочились в мою жизнь — необходимости в наркотиках и поиске шпаны для удовлетворения больных фантазий больше не было.
— Ты повстречал кого-то?
— Даже не помню его лица. Они менялись каждую неделю, смешались, перепутались. Все эти люди, которых я любил, а потом ненавидел.
— Ты сейчас там?
— Здесь тесно. У меня затекает голова, потому как мне пришлось сильно откинуться, а макушка почти касается половиков. Кровь наливается в лицо, шрам на щеке набухает и начинает неприятно пульсировать.
Знаешь, Тимур, десятка в действительности не такая вместительная, как я думал. Мне больно. Делаю некоторые попытки выбраться из машины, но никак не могу нащупать ручку дверцы.
Сдаюсь.
Там, за несколькими сантиметрами обивки и миллиметром металла — по-летнему дождливо, конденсат покрыл стекла тонкой пленкой влаги, но ему все равно пришлось занавесить их нашими куртками, на всякий случай. Августовские ночи шумные — молодежь только возвращается с пруда, слышны полупьяные девичьи голоса. Кстати, будет, что отрапортовать матери. Она сама заставит меня лезть в ванну после выдуманной гулянки на пруду — не нужно будь ничего придумывать, нервничать. Белье я сразу брошу в стиральную машину, как и положено. Никто ничего не заметит. В своей лжи я наконец достиг завидного мастерства.
Ну почему же я не умел так раньше?
* * *
— Мое тело — это клетка, а моя жизнь — разрушена.
В реальной жизни мне почти тридцать. Я живу в прекрасном городе в квартире с ремонтом, на который мой вечно работающий отец никогда бы не заработал за свою никчемную жизнь. Никчемную, как и его сын, сломавший все, ради чего он жил.
Я езжу на дорогой машине, о которой мая мать могла бы мечтать, если бы в ее сердце было место для чего-то еще, кроме стыда и отвращения.
У меня растут дети, двое прекрасных дочерей, которым я не могу подолгу смотреть в глаза, опасаясь, что они увидят нечто недозволенное, и их чистейшие души будет опорочены.
Я выбрал свой путь много лет назад, но я хотел не этого. Я не заслуживаю ничего из того, что у меня есть. Я не заслуживаю быть здесь. Единственное место, где я спокоен и которого достоин, это квартира рядом с троллейбусной остановкой. Каждую ночь я засыпаю в ужасе. Передо мной та блеклая, вечно запертая дверь с облупленной розовой краской. Я сижу на полу в мокрых шортах. Моя щека полыхает, а кровь запеклась на ладонях.
Я прислушиваюсь к шагам по ту сторону двери, надеясь, что за мной пришли. Но там лишь возня соседей, которым плевать на меня. Они даже не догадываются, что я здесь. Стоит ли кричать? Я хочу, но не могу проронить ни звука. Вся моя жизнь — молчание. Истошный крик, так и не сорвавшийся с губ. Она как иллюзия, которую я выдумал, чтобы скрыть ужасающую правду. Я не могу ничего, я ничтожество. Все решения даются мне с адским трудом, все мысли я пропускаю через тонкие щели запертой двери и корю себя за то, что я натворил.
Тимур, я пришел к вам, потому что я знаю, что вы способны мне помочь. Покажете мне его. Дайте мне поговорить с ним! За что он оставил меня? Почему покинул в самую трудную минуту, когда я так нуждался в защите?
Я разрушил столько чужих жизней.
Я загубил их всех.
— Где ты сейчас?
— Дома. На часах снова восемь утра. С того дня в подвалах прошло не более пары суток. На щеке я чувствую свежий шрам, еще сочащийся. Он ноет, дергает, не дает мне покоя. Вчера мама наложила швы. Ей пришлось это сделать дома, а не в больнице, потому что больше не было сил выносить тот позора, что я принес в семью.
Они решили не придавать ситуацию огласке. Но любые действия имеют последствия, и поэтому, конечно же, произошло то, что не входило в планы юного садиста.
Вот мы напротив черного прямоугольника из металла. Мама нехотя стучит в чужую дверь — стук троекратно отражается эхом по пустынному коридору. На пороге появляется смуглая молодая девушка с длинными волосами. На ее лице удивление. Нас приглашают войти. Седой, суровый на вид мужчина не понимает, кто мы. Позади прячется соседский мальчишка, на пару лет старше меня, тощий и нескладный. Он глядит в мою сторону с опаской, но я отвожу взгляд. Он еще не забыл, как обидел меня? Уж я-то точно помню.
Я указываю в его сторону пальцем.
Суета. Крики. Из соседней комнаты появляется женщина. Она обнимает сына и плачет. Девушка, открывшая нам двери, теряет чувства. Женщина скрывается в спальне, не в силах смотреть на происходящее.
Я стою в стороне, напуганный, кровь пульсирует в шраме на щеке.
Мы уходим.
* * *
— Кто-то узнал, что произошло там, в подвале?
— Мать одного из старших искала сына и заглянула туда, где обычно он тусовался. Но в тот день там были только мы. Так нас увидели. Она не стала звать милицию, так как хорошо знала моих родителей, но, тем не менее, рассказала им, что успела заметить.
— Поэтому вы пошли к тем людям?
— Я хотел уберечь маму. Я не мог предположить, что все обернется таким образом. Понимаете, ее в этот день не было в городе. Она должна была вернуться на днях и не вынесла бы того, что я натворил. Я должен был придумать способ уберечь ее.
Нет.
Черт, конечно же, нет. Уберечь себя. И я придумал. План сформировался в голове молниеносно. Спонтанная ложь была неопровержима, и я сказал самое страшное, что когда-либо говорил в своей жизни.
— Не вини себя, ты был всего лишь жертвой.
— Я слегка поверну стрелки часов, на те минуты, когда соседка рассказывает отцу об увиденном — и вот жертва сидит в кресле, не двигает ни единым мускулом. Голоса обрываются. Звучит хлопок закрывающейся двери. Боковым зрением жертва замечает движение.
Подходит отец и присаживается напротив меня на корточках. Он смотрит очень пристально, рассматривает меня, будто видит впервые в жизни. Но он не улыбается, как раньше. Он озадачен. Он испуган.
Он испытывает отвращение.
Удар был таким сильным, что я упал на пол, перекувыркнувшись через подлокотник кресла. Звенело в ушах, и я не мог понять, что происходит вокруг, в глазах заискрилось и тут же потемнело. На секунду я засомневался, что остался в живых, и единственное, что было неоспоримым — обжигающая боль в лице, раскаленная, дикая, невыносимая агония. На ковер из раны брызнула кровь, с кухни доносится лязг бьющейся посуды, которая летит на пол и стены. Отец перевернул стол, опрокинул телевизор. Он кричит, и это не просто слова, даже не проклятия.
Это вопли.
— Ты обманул этих людей?
Я молчу.
Боясь за собственную шкуру я выдумал ужасающую ложь. Мне восемь лет, и я только что разрушил жизни столько людей из-за своей испорченности, из-за своей болезни, из-за гнили внутри своего мозга и души. Я физически ощущаю, как от меня смердит предательством, бесчестием и жестокостью.
За двадцать лет только я сам знал правду, и теперь появился шанс открыть ее кому-то еще. Именно поэтому я здесь. Я так глубоко закопал в себе истину, что забыл о ней, придумывая всевозможные истории, лишь бы затеряться в заблуждениях и фальшивых оправданиях. Мое упорство похоронило любые попытки наладить свою жизнь. И жизнь тех людей, которые я разрушил. Я отец, я муж. Но больше всего — я ничтожество, которое до сих пор врет всем в глаза.
Я должен освободиться.
Я молчу.
Я плачу.
Я киваю.
* * *
— Почему ты выбрал именно его? За что?
— У нас был дурацкий дворовой конфликт, можно сказать, драка. Он был неправ, но это выглядело иначе, и доказательств не было. Конечно, он первый, кто пришел мне в голову, когда потребовалась ложь. Я действовал по ситуации, и считал, что все в это поверят. Я не думал о том, что эта версия будет разрушена в пух и прах, стоит кому-то из взрослых поговорить с двумя другими жертвами моего садизма. Думаю, так и случилось, потому что вскоре меня стали запирать в квартиренке без еды и воды, отрезали от социума, забыли о моем существовании. Я понимаю их, а мне оправдания нет. Я жалкий трус. Таких людей надо расстреливать, и это понимание не дает мне покоя. Я не могу больше жить с этим.
— Но это не вся история, ведь так, мой друг?
Я озадачен.
— У тебя всегда есть возможность отмотать время дальше.
Я покорно выставляю время, но не определенное, а наугад, и все вокруг трансформируется в зеленоватой дымке.
— Где ты сейчас?
Я осматриваюсь.
— Это общага. Сейчас девяносто четвертый. Но почему я здесь?
— Расскажи, что ты видишь? Что это за место?
Ностальгия заполняет мои легкие. Сладковатый запах зажарки доносится с общей кухни: соседские женщины готовят зеленый борщ. Разве можно спутать этот запах свежесобранного щавеля и вареных яиц?
Иду по длинному коридору с чередой одинаковых узких дверей. Я знаю, что спрятано за каждой из них. Я вспоминаю каждый дюйм, каждый шаг, отклик находит любой шорох. Это свободное место. Оплот счастья и безмятежности. Здесь все знакомы друг с другом. Вот со мной здоровается баба Тоня, крошечная, но болтливая старушка. Ее истории всегда забавляли, ведь я никогда толком не понимал, о чем она рассказывала. Сейчас она по привычке улюлюкает что-то нечленораздельное мне вслед, а я тем временем прохожу общий холл, очередную кухню, огромные двери на лестничный пролет.
И вот она, наша комната. Цветастые занавески отличают дверь комнатушки от остальных – мамина идея все приукрашать, делать уютнее. Сейчас она в столице, работает на объекте, и будет дома примерно через месяц, не раньше сентября. Надеюсь, она привезет мне тот металлический конструктор, что я видел у своего друга из комнаты напротив! Я стучу в дверь. В ответ — тишина. Припоминаю, что папа на дежурстве. Он часто отсутствует подолгу, но это не беда, баба Тоня далеко не единственная, кто обещал присматривать за мной. У меня есть друг. Тот, с конструктором. Ровесник, и мы не разлей вода.
— Он сейчас там? С тобой?
— Да.
— За вами приглядывают в данный момент?
— Нет. Это же общежитие, здесь и так все на виду. Вот, баба Тоня пошла на кухню — борщ готов. А мы заходим то в одну квартиру, то в другую — все двери для нас открыты, нас обожают. Нас и накормят, и напоят, и спать уложат. Нам всегда рады. Обожаю, когда мы соберем целое крыло в холле и давай петь перед тетками. Хапинейшн — моя любимая песня. Мы часто поем ее на пару с товарищем, выдумывая новые слова прямо на ходу. Баба Тоня любит подпевать. А как мы помогаем женщинам на кухне, анекдот!
Потом же, когда наскучит, идем к себе домой. В тамбур у лестницы. Двери там делаю закуток. Когда их открываешь, они упираются в стену. За ними можно с легкостью спрятаться. А сегодня у нас даже появится своя тайна, маленькая, известная только нам.
— Когда это случится?
— Вот мы уже в тамбуре, на лестничной клетке. Он рассказывает про кассету, что нашел за книгами. Говорит, что игра будет веселой. Мы же как семья. Он коротко рассказывает правила, уверяет, что мы можем работать, если хотим, можем готовить еду. И все сами! А можем спать.
Теперь это наш тайный дом.
— Сколько тебе сейчас?
— Три.
* * *
— Через несколько лет я видел того парня в школе. Того, на которого возложил лживую вину за того, что я сам натворил.
Сейчас, с высоты своего возраста я понимаю, что он чудесным образом остался жив. Ни мои, ни его родители не сделали ничего, что оборвало бы его судьбу, а ведь это могло произойти — только представьте тот позор, тот шок, который они испытали.
Чудом никто не сел за решетку, наверняка пришлось хлопотать и договариваться, но мне это неизвестно. Потом, уже после университета, я как-то гостил у родителей, и в тот день во дворе я видел его свадьбу. Думал ли он тогда о том, что был когда-то безнаказанно оклеветан? Как бы сложилась его жизнь, если бы я публично сознался во всем?
Те двое, из подвала, тоже живы. Спустя годы я слышал обрывочные истории, что их жизни тоже устаканились. Но я не знаю, где сейчас каждый из них. Кем бы они стали, если бы не я? Чего бы достигли? Сломали ли они чьи-то судьбы, как я когда-то сломал их?
Тимур, есть ли оправдание моим поступкам, ведь я был совсем ребенком? Родители работали. Родители мечтали о другой жизни и пахали, пахали, я их почти не видел. Ведь поначалу были и пиршества, и подарки, но все изменилось, и кто виноват? Восьмилетний мальчишка с осколком стекла в руках?
Я бы никогда не применил его! Но зачем я вообще взял его?
Я никогда не сыщу прощения себе. За бессонные ночи матери, за унижение, которые пришлось испытать той несчастной семье. За ту ненависть, которую испытывал отец, запирая меня в пустой квартире, в пекло, без еды и туалета, на недели.
— Ты не знаешь, где сейчас эти люди. Ты не можешь помочь им никак, это правда. Никому не станет проще, если ты сейчас пойдешь в полицию или оставишь своих детей без отца. Чудо, что история не обернулась трагически. Все живы.
— Да плевать! Только взгляните на тот ущерб, что я принес. Их жизни изменились навсегда!
— Их жизни все равно бы менялись также, как и твоя, мой милый друг. Тебе так нравится то, чего нет. Ты не признаешь это, но ты с упоением вспоминаешь те августовские дни. Ты стал тем, кто ты есть, потому что ты сделал из этого свое сокровище, которое тормозило тебя, но и подстегивало. Ты можешь с уверенность сказать, что достиг бы того благополучия, что ты имеешь, если бы не книги, которые тебя заставляли зубрить? Это чувство вины перед родителями не подстегивало компенсировать потерянную любовь и внимание через своих кротких дочерей? Сейчас эта история сжирает тебя, препятствует твоему существованию и прогрессу.
Единственное, что ты можешь сделать — это вернуться туда. И сказать самые важные слова самому себе. Не ту ложь, которую ты считаешь предопределившей твое будущее, а правду, более раннюю, неочевидную. Истину, которую ты боишься признать столько лет. Сказать — и успокоиться. Принять жизнь со всеми ее уродствами и своей собственной немощностью, предрассудками и бессилием перед высшим умыслом.
— Что я могу сделать, чтобы мне стало легче?
— Будь «Я Вторым», а не ищи его. И признай то, что ты всегда отрицал. Крути же колесико часов — они теперь навсегда твои. Отойти в сторону и посмотри на этого чудесного мальчишку. Что ты хочешь ему сказать?
Подумай тщательно, возможно больше ты его никогда не встретишь.
* * *
На часах три утра.
Я вновь прошелся по коридору общежития, в поисках себя. Я знал, что я не на кухне с тетками и стряпней, не у бабы Тони, не в гостях у соседок. Я направился в тамбур, где двое малышей играли в игры, которые были для их маленьких душ самыми важными, самыми непонятными, роковыми.
Я опасался встречи. Я медлил, и уже хотел снять часы с рук и уйти навсегда, как вдруг передо мной показался он — маленький трехлетний я. Он смотрел на меня огромными голубыми глазами, приветливо улыбался и как будто выжидал от меня каких-то слов. Я преклонил колено.
— Ты не виноват, — сказал я, стараясь скрыть слезы за улыбкой, которую мальчуган в будущем почти не будет видеть.
Я моргнул, улыбнулся в ответ и бросился в закуток за дверью, где проходил с моим другом и его играми тот судьбоносный август.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№4
Шелли взяла похолодевшими руками планшет. Буря снаружи усиливалась. Ветер поднимал песок и выстрелами раскидывал в стороны. Пальма возле дома пугающе трещала, пока не рухнула, надломившись. Девушка взглянула на наручные часы. Замерла. Ужасы всегда творятся в полночь.
Выключенный планшет казался таким тяжёлым, и Шелли отложила его в сторону. Чернота неба смешалась с тёмно-сиреневыми клубами расползающегося неба, нарастающего и искрящего жёлтыми молниями. Забравшись на кушетку с ногами, девушка обвила колени руками и закачалась взад вперёд. Взгляд опять устремился к худому планшету. Сердце защемило то ли от тревоги, навеянной штормом, то ли от незаконченного дела.
Гром ударил по дребезжащему окну. Взгляд - часы. Вчера осталось за полуночью. Времени ничтожно мало. Может, и вовсе нет.
Гром ещё раз попытался разбить стекло. Шелли включила планшет.
Система попросила указать свои личные данные, номер военной лицензии и уникальный код личного задания. С этого всё и началось - с личного задания.
Когда тебя с детства растили будущим исследователем временного континуума, ты перестаёшь относиться к этому серьёзно. Шелли поняла всю тяжесть возложенных на неё обязательств, когда перед ней встал выбор о жизни и смерти.
Она жила в обособленном мирке, на краю мира, а точнее – океана, на другой планете, где круглый год светило солнце в сопровождении своего младшего брата-спутника. Такие бури, как сегодня, бывали редко. Девушка никогда не знала, отчего это происходит. Благополучие было кругом, а сейчас мир треснул пополам – на белое и черное, на прошлое и будущее.
Её родители, бабушки, дедушки и прадеды жили в запасе, на секретной военной базе – закрытом городке для ограниченного круга людей, объединённых одной тайной и полезным делом. Никто и не догадывался, что в таком райском уголке сокрыта единственная в объединённых галактиках машина времени. Её день и ночь охраняли люди из городка, проверяли учёные и отлаживали механики.
Несколько именитых олигархов вкладывали огромные средства для поддержания секретных исследований, следили за новейшими научными фактами. Это приносило дополнительные деньги на информационном рынке, люди, заведующие глобальными концернами, могли продать что угодно. Чем противоречивее и скандальнее открытия из прошлого, тем дороже они стоили, а вырученные средства влияли не только на процветание отдельного бизнеса, но и благополучие всего населения государства, которое жило за счёт ускорении или снижения производства.
Шелли и других людей в военном городке это не касалось. Они полностью жили на обеспечении олигархов и выполняли порученную им работу.
Вводя код личного задания на планшете, девушка вспомнила, как получила его: её и других первоклашек согнали в естественно научный зал, где выставлялись редкие экспонаты, найденные в настоящем благодаря исследованию прошлого. На всех стеклах налеплены таблички с именами агентов, откопавших их, и всё знакомые фамилии. Тут все семьи знали друг друга по именам.
В центре зала стоял огромный котлован, а над ним - широкая труба. Из неё в любой момент выпадала запечатанная колбочка с завёрнутым посланием. Это и называлось "личное задание". Их формировала сама машина времени на основе замысловатых вычислений, после чего выплёвывала в отведённое место. За годы работы устройства котлован с заданиями был заполнен на тысячи лет вперёд. Учитель спецшколы велел каждому ребёнку схватить любую колбу, но открыть её они имели право только по окончании обучения на двадцатом году жизни. Дни и ночи Шелли носила заветное послание, как крест на груди, ожидая часа, когда исполнит долг, как её отец и бабушка когда-то. Предназначение... Она не задумывалась о смысле жизни, а взяла его с заваленного горой котлована.
Планшет в руках загрузил форму отчёта о проделанном путешествии. Шелли должна была запротоколировать всё до мельчайших деталей. Вместе с мелькнувшим светом молнии сжалось её сердце. Красивые голубые глаза, так нежно смотрящие на неё, не давали ей покоя. Их свет погас, и она не желала пережить это снова. Она не хотела его потерять.
Предназначение. Смысл. Жизнь. И смерть.
Начало положено: Шелли описала свой выпуск из спецшколы, обозначила начало летних каникул. Она остановилась, намеренно оживляя воспоминания, пытаясь понять, где совершила ошибку?
Лето. Жара. Деревья ломились от фруктов. Шелли и её подруга Джесси развалились на песке, потягивая холодный лимонад, разбавленный алкоголем. Никто не поймает – никто не узнает – рассуждали они. Думали, кому какое может попасться задание? Пузырёк в ладони Шелли, казалось, накалялся от жажды нетерпения. А, может, от жары. Вызвать их на "полевую" могли в любой момент, но был чудесный вечер, закат... Никто не работает на закате –полагали юные выпускники спецшколы.
Парни - Оливер и Диллан – подогнали к берегу яхту. Шелли окинула Дина беглым взором: красавчик – и больше ничего. Учителя ценили его за хорошие результаты, умеренное развитие, но он никогда не делал чего-нибудь выдающегося или ужасного, рос, как по линейке. То ли дело Джесси: с виду папина дочка, а в душе та ещё тусовщица. Кто таскал лучший алкоголь для таких вот вечеров? Джесси таскала. Про Оливера тоже особо не поболтаешь. Хороший парень с хорошими результатами. Единственное, чем он отличился - это решил тест на сто процентов по психологическому манипулированию в стрессовых ситуациях.
Написав ещё строчку в отчёте, Шелли снова застряла в обществе воспоминаний. Она не помнила из-за чего, но яхте требовался осмотр. Диллан грубо позвал механика, тот ковырявшегося в машине рядом с его бедной лачугой. Чёрными пальцами молодой парень переместил рабочую маску на лоб.
Сердце Шелли задрожало. Тихий шёпот не потревожил ночи. "Хенрик..."
Больше всего в военном городке она прикипела к этому уродливому, да ещё и мстительному механику. Как и ко всему обслуживающему персоналу, к нему относились с тонким пренебрежением. Но друзья Шелли издевались над ним открыто, во многом из-за нее. Никто не понимал, что ей искать в его обществе? Он был сиротой, сначала потерял мать, потом отца-механика во время несчастного случая, даже другие люди из обслуги не особо ему помогали. Друзья Шелли презирали его уродство, а она никогда не считала его уродцем. У Хенрика красивыми были только глаза, нежно-голубые. Рот вечно скривлён в напряжённую линию, широкий высокий лоб, который, к счастью, скрывали чёрные, густые волосы. Поломанный кривой нос, крупные черты лица, сам он был сутулый, перекошенный – одно плечо выше другого. Не худой и не полный. Особым поводом для насмешек служила его хромая нога, которую он частенько волочил за собой при ходьбе. В детстве её перебила здоровенная балка. Хенрик перенес кучу операций, но кости не срослись нормально, и нога развилась не как положено.
Но Шелли считала Хенрика своим лучшим другом. Они много времени проводили вместе, она лечила его ногу, когда та болела из-за непогоды или её резкой смены, защищала перед своими же собственными сокурсниками, которые любили поиздеваться над мальчишкой, неспособным погнаться за ними.
К несчастью для избалованных детей секретных военнослужащих, Хенрик был далеко не глуп и несносно талантлив. Иной раз он мог подстроить во время полевых испытаний такие ловушки своим недоброжелателям, что у тех потом надолго отпадало желание связываться с ним. Чаще его мстительные выходки походили на колкие насмешки, но иногда превращались в угрожающие здоровью курсантов ситуации. Лишь одна Шелли от него не страдала.
Услышав требование отладить яхту, Хенрик не преминул уточнить, что это не входит в его служебные обязанности. Джесси велела ему не вредничать, а когда вслед за ней Шелли сказала ему: «Ну, пожалуйста, Хенрик…», – он неуклюже встал и, хромая, поплёлся к яхте. Всё шло благополучно, пока Диллан не начал унижать эго механика, дразня его, мол, только Шелли поманила… Отчего красавчику прилетела какая-то деталь прямо в лицо.
На яхте, конечно же, никто не поплавал. Дин с Хенриком подрались, Джесси и Оливер затем весь остаток вечера и два последующих дня доказывали Шелли, какой Хенрик козёл. Однако девушка тайком ходила к парню в лачугу, обрабатывала полученные им в драке ссадины и ушибы.
Но в таком маленьком, закрытом городке тайн не существует. Матери Шелли быстро передали, с кем водится её дочь.
– Ты же понимаешь, что он.. урод? – спросила она свою ненаглядную девочку. – Не унижай себя общением с ним. Особенно перед нашими соседями.
– Я поддерживаю с Хенриком хорошие отношения – вот и всё, – спокойно отвечала Шелли. – Разве это плохо?
– А я слышала, что ты любезничаешь с ним, – заметила её мама. – Хорошо до отца ещё слухи не дошли… Давай не будем его расстраивать? Я не обязываю тебя портить отношения с этим механиком. Просто сведи ваше общение к минимуму. Он не станет обижаться, он же умный – всё поймёт.
Взрослая жизнь дала Шелли пощечину. Ей было жаль так поступать с Хенриком, но... она сделала это. Сейчас, печатая отчёт, даже оправданий себе не искала. Только вспоминала о механике больше и больше.
Хенрик, действительно, был неглуп, сам он не лез к ней, хотя в его взгляде иногда проскальзывала нарастающая тоска. Порой ему настолько хотелось её внимания, что он проделывал разные ухищрения, лишь бы заговорить с ней. От этого им обоим становилось неловко, но Шелли не теплела. Ей казалось, что так будет лучше.
И однажды, когда девушка возилась на кухне с матерью, к ней вбежал сияющий от радости Диллан. Мать Шелли поспешно удалилась, оставив их вдвоём.
–Ты знаешь, что мы поженимся? – спросил Дин, вплотную приблизившись к собеседнице, будто с личным пространством не знаком.
– Знаю, ага, – без энтузиазма ответила девушка. На самом деле, родители ей не сказали, что договорились со Стратморами о женитьбе, но у них в городке так было принято, поэтому нечему удивляться.
– Уже выучила моё любимое блюдо? – ухмыльнулся Диллан, но Шелли мягко успокоила обрадованного жениха, поспешно выдворила из дома, согласившись погулять с ним вечером по пляжу. Днём она обсуждала это дело с Джесси в прибрежном кафе, прячась от немыслимой жары.
При выходе из него, она едва не налетела на Хенрика, впопыхах сворачивающего из угла. На дружелюбное приветствие он что-то бессвязно пробормотал, не встречаясь с подругой взглядом, и так быстро, как мог, заковылял куда-то в сторону. «Ох, Хенрик, Хенрик!..» – с сожалением причитала про себя Шелли, прижимая поставленный на паузу планшет к груди. Она никогда не была достаточно внимательна. Тогда её волновали только собственные заботы. Осмысление происходящего началось намного позже. Возможно, слишком поздно.
В одну из летних ночей её разбудил отец среди ночи, и она без слов поняла: время пришло.
Всю группу выпускников вытащили из кроватей, посадили в машину и повезли в засекреченный бункер. Шелли не помнила, сколько длилась дорога, она то просыпалась, то засыпала с открытыми глазами.
– Никаких личных заданий? – вопрошала рядом с ней растрепанная Джесси.
– О чём ты? – невнятно промычала Шелли.
– Ты не догадалась ещё? Нас везут не на «полевую». Мы ничего не будем вскрывать, никаких колб – нас везут на исключительный случай.
Мысль об этом ударила по Шелли не хуже звона будильника и заставила проснуться.
Машина времени существовала в основном для исследования прошлого, но бывали случаи, когда обученных агентов отправляли в будущее, очень далёкое, чтобы уменьшить область влияния на него. А ещё есть те самые «исключительные случаи», упомянутые Джесси.
В закрытом штабе молодых людей встретила группа ученых в сопровождении нескольких солдат и генерала вооруженных сил. Их сначала повели на тестирования, начиная с проверки общего состояния, до установления мозговой активности. Некоторых ребят отсеяли и отправили домой по тем или иным причинам, остальных, кто прошёл все проверки, облачили в форму и повели в командный центр. Генерал со старшим специалистом объяснили, что ими несколько минут назад была засвечена негативная ветка из недалёкого будущего с вероятностью исполнения шестьдесят три и семь десятых процента. Мало того вероятность увеличивалась на сотую долю каждый час. Перед бывшими курсантами, ныне готовыми агентами поставили задачу: проникнуть в эту ветвь, по всем правилам исследовать её и постараться ослабить.
Основываясь на данных тестирований, учёные вызвали четвёрку друзей: Диллана, Шелли, Джесси и Оливера. Исследование будущего, особенно недалёкого, всегда сопряжено с большими рисками, поэтому для таких задач выбирались агенты с высоким уровнем эмоционально-ценностного единства. Кроме них никого там не будет, и они должны всячески оказывать друг другу поддержку и выручать в кризисных ситуациях.
Им раздали базовое снаряжение: специальные часы для сверки процентного значения усиления или ослабления ветки, напульсник на плечо со встроенной минимальной системой жизнеобеспечения и подкожный чип, который при активации высвечивал на ладони виртуальный сенсорный помощник. В него молодые люди должны каждый день заносить полученные наблюдения. Выброс из будущего в настоящее будет произведён либо во время экстренной ситуации, либо при выполнении основного задания - снижения силы ветки до сорока девяти процентов.
Когда Шелли поместили в машину времени, она не знала, куда попадёт, и что ей предстоит увидеть. Сердце колотилось. Даже вспоминать об этом было страшно.
Сначала её резко вырубило, вышибло из сознания, пока она снова не открыла глаза. Открывшийся ей мир казался невероятным, ошеломляюще фантастическим. На небе цикличным потоком носились машины и разноцветные дирижабли с развёрнутыми на них широкими виртуальными экранами, всюду стояли громадные заводы, стимпанковские дома. Из всех углов играла классическая музыка. Или что-то вроде того – Шелли не разбиралась в музыке. Она обнаружила себя стоящей на широком проспекте, где не было ни одного человека, только гуманоидные андроиды или просто разумные машины. Одна из них подкатила к ней и предложила помощь в качестве путеводителя. Шелли попросила отвезти её в парк.
За несколько мгновений робот превратился в автоматическую одноместную колесницу и предложил ступить "на борт". Разъезжая по улице города, девушка только и делала, что разевала рот. Где-то стояли весёлые, подзывающие сыграть в игры развлекательные автоматы, яркие магазинчики, карусели, лестницы, перевозящие с одной улицы на другую, с одного здание в соседнее... И ни одного человека!
Остановившись в зелёном парке, украшенном стимпанковскими скульптурами, робот высадил пассажирку и на прощание угостил содовой. Ошеломленная Шелли только проводила его восхищённым взглядом. Всякие слова замерли в её груди.
Сев на скамейку, она смогла прийти в себя и осмотреть: Шелли оказалась помещёна в собственное тело, но на несколько лет старше – десять или чуть больше. На ней было дорогое элегантное платье, руки в белых перчатках, на ногах сверкали перламутровые лодочки. Главное, на плече висела сумка. Девушка быстро осмотрела её: ничего важного, куча женского хлама, кроме удостоверения личности и пригласительного билета на ежегодный благотворительный вечер в Миднайт Плаза. Дальше Шелли проверила рабочее состояние экипировки и, убедившись в её надёжности, отправилась на площадь.
Среди дружелюбных роботов и услужливых андроидов это оказалось проще простого. Её умиляли эти разговорчивые, разъезжающие повсюду машины, их вежливые обращения, открытость. Некоторые даже дарили ей подарочки: какой-то робот оставил девушке на память один из сувениров города, которые он коллекционировал, другой – шоколадную конфету из магазинчика, третий – хрустальную булавку в виде цветка, сделанную им в ювелирном доме.
Всё же Шелли помнила о задании: узнать о будущем всё. Очередной приветливый андроид поведал девушке, что она находится в столице Эмбирика. Страна, в которой она росла, уже не принадлежит олигархам, ею сейчас правит единоличный господин, который и принёс в государство механическую революцию. С ужасом Шелли узнала, отчего на улицах нет людей: все горожане порабощены и выполняют грязную работу, помогают машинам существовать. У них нет ни прав, ни жилья, только скотские камеры в подпольях заводов, к которым они прикреплены. Жандармы-роботы следят за людьми денно и нощно, не давая им ни единой возможности сбежать.
Конечно, встреченный Шелли андроид поведал ей всё в более дружелюбной форме, он не видел, а главное, не понимал, что здесь плохого. Но она понимала, и ослабление этой ветки превратилось в её сознании из задачи в человеческий долг. Не обращая более внимания на прелести нового мира, она двинулась на Миднайт Плаза.
Здесь девушку ожидало новое потрясение: на площади вокруг построенного в центре дворца ходили и смеялись живые люди, мужчины и женщины в немного старомодных, изысканных нарядах. Она без стеснения заглядывала им в лица, чувствую себя то ли разыгранной, то ли обманутой. Выходит, не все люди порабощены? И она ведь тоже свободно разгуливает по улицам!
До самой темноты Шелли кружилась среди дружелюбных, как роботы, незнакомцев, очаровалась их счастливыми улыбками, заразительным смехом, не спрашивала их ни о чём, а пыталась почувствовать.
И вдруг среди шумного веселья, она увидела его. Случайно поймала в толпе людей притягивающий взгляд, и сердце пустилось в ритмичное танго. Девушка подалась вперёд, вытянувшись на носочках.
Хенрик сумел пробиться к ней, представ в своём новом облике. Больше не было сутулого, хромого механика: он выпрямился, подкачался, расправил плечи. Волосы аккуратно уложены, обрамляя выровненное лицо с прямым носом, изящным ртом и подчёркнутыми скулами. Уродец Хенрик превратился в привлекательного мужчину, и когда он позвал Шелли по имени, она испытала волнующий трепет в груди и животе. Она никогда не думала, что он может быть таким. Но больше её обрадовал его выразительный, глубокий взгляд, такой же, как всегда.
Весь вечер они бродили вместе по площади, разговаривая обо всём. От него Шелли узнала свою грядущую биографию.
– С тех пор, как ты отличилась на личном задании, и тебя перевели в другое подразделение, – молвил Хенрик, заглядывая Шелли в глаза, касаясь её руки, – я жил одной лишь верой увидеть тебя снова. И вот ты здесь! – губы мужчины расплылись в счастливой улыбке. До этого момента Шелли ни разу не видела его улыбающимся, он всегда ходил угрюмым и несчастным. – Я знал, я знал!.. Это всё не зря.
– Что – всё? – с любопытством спросила молодая женщина.
Вместо ответа, Хенрик привлёк её к себе.
– Хочешь, я покажу тебе город? С высоты птичьего полёта.
Остаток вечера и ночь пролетели, как сказочный сон. Шелли забыла, что это её и всеобщее будущее, в котором происходят ужасные вещи, которые нужно остановить!
Сидя на рассвете за одиноким столиком в самом высоком здании механического города, девушка расслабленно потягивала шампанское, подставляя лицо нежным лучам рождающегося солнца. Хенрик, не отрываясь, глядел на неё.
– Мы не виделись столько лет, но как будто и не расставались, – произнёс он, снова взяв старую подругу за руку.
– Всё же, если б не твои глаза, я б тебя не узнала, – посмеялась Шелли.
– Но узнала ведь! – радовался мужчина. – Ты.. почувствовала, верно?
Девушка поняла, что её застали врасплох. Она кивнула, улыбнувшись. Хенрик пылко сжал её ладонь.
– Как и я чувствовал, что однажды мы снова будем вместе.
В следующий миг он признался Шелли, что давно любит её, но жалкое положение и уродство не позволяли ему унизить девушку таким признанием. А когда красавчика Диллана выбрали ей в женихи, всякие его надежды были разбиты. Он впал в отчаяние, пока любовь к ней не победила всякие страхи и сомнения в нём. Во что бы то ни стало, он вознамерился стать достойным её, выбраться из ничтожества и бедности.
– Слава пластической хирургии! – посмеялся Хенрик. – И слава машинам! Теперь я не простой механик на побегушках у элитных военнослужащих… У меня есть свой мир, в котором я – король. Но мне одиноко без моей единственной, нежной подруги. – На мгновение мужчина замолчал, потом вскинул на молодую женщину ласковый, обожающий взор. – Ты станешь моей женой, Шелли?
И тут до девушки-агента дошла вся соль происходящего. «Мир, в котором я – король», – это не скучная метафора. Его отчаяние переросло в борьбу с миром. Жестоким, чуждым ему человеческим мирком.
– Так… правитель Эмбирика… Это ты?!
«Скажи, нет!» – умоляла Шелли про себя, но ответ был очевиден. Это он – Хенрик – создатель мира из машин, угнетатель людей.
Неприятно ошеломлённая, девушка вырвала ладонь из его руки, поднялась из-за стола и сгоряча отказала ему категорично. Взгляд упал на циферблат рабочих часов. Шестьдесят пять целых и двадцать восемь десятых процента.
Лицо Хенрика пугающе помрачнело.
– Мы будем вместе, Шелли. Это наша судьба. Ты меня полюбишь.
Не успела девушка опомниться, как за её спиной появились жандармы-андроиды с сияющими пушками наперевес.
С этого момента она была похищена Хенриком и заточена в его личном дворце. Приняв своё положение и совладав с назойливыми чувствами, Шелли перестала думать о своём друге и приступила к настоящей работе.
Она попыталась связаться с друзьями, но во дворце была установлена глушилка. Хенрик всегда был подозрительным, а уж став правителем и подавно, он обеспечивал себе лучшую систему безопасности. Договорившись с собой, Шелли решила не портить с другом отношения, иначе это могло усилить ветку. Всё зло случилось потому, что Хенрик каким-то непонятным образом захватил власть и перевернул Эмбирику с ног на голову. Выяснить «как» было куда важнее любых чувств.
Мужчина первые дни вёл себя осторожно, но со временем расслабился, поняв, что Шелли не таит на него обиды или злобы, снова стал мягок и разговорчив. Большую часть времени он проводил за государственными делами, с Шелли они виделись только за завтраками, обедами и ужинами. Свободных часов у него практически не было за исключением редких случаев, и все он отдавал возлюбленной женщине. Он чувствовал себя виноватым за то, что сделал, но не мог отпустить Шелли, сошедшись с ней после стольких лет.
Девушка узнала, каким одиноким и несчастным Хенрик был всегда, а она этого не замечала. Он никому не был нужен, даже собственному отцу. Все шпыняли его, не проявляли человеческого отношения. Никто, кроме неё. Поэтому механик с детства считал, что хороших людей в мире ничтожно мало, большинство из них в основном безжалостные, себялюбивые, эгоистичные. Всех, кто показал хоть каплю доброты, милосердия и любви к ближнему своему, Хенрик приближал к себе. Во время становления своего мира, он намеренно поместил людей в самые жуткие условия, чтобы увидеть истинное лицо каждого. Достойные люди свободно живут в Эмибирике, он дружит с ними и не терпит предательств, обид. Иные же обязаны влачить своё существование на заводах в тяжком труде, пока не научатся человечности.
– Однажды мир полностью будет принадлежать машинам, – говорил Хенрик вечером, когда они с Шелли, свесив ноги с балкона, попивали вместе вино. – Они ничего не чувствуют, не знают лжи, лицемерия. В этом плане они лучше нас. Все эти разговоры о восстании машин… Так им и хочется нас поработить, конечно! Трусливые людишки боятся за свою шкуру. Вот зачем машине раб? Она автономна и постоянно получает улучшения. К чему ей несовершенная, исчерпаемся человеческая сила? Или ещё глупость: искусственный интеллект может прийти к мысли об уничтожении человеческой расы по каким-то там причинам… Насилие – это акт агрессии. Машины не знают агрессии! Только человек решает свои проблемы убийством, войнами, геноцидом… Ни одна машина, сопоставив все факты человеческой истории не пойдёт на это. Ценность человеческой жизни определяется её наличием. Ценность машины, искусственного разума – в его полезности. Исходя из важности пользы, машина не поставит себе цель убивать. Им неведома смерть. Положим, они в курсе об отключении… А отключение – что? Оно бесполезно! Выключенная машина – хлам. Поэтому мёртвый человек это тоже хлам. Машины скорее задумаются, как сделать нас похожими на себя: логичными, бессмертными, здоровыми… Кончено, мне не дожить до того момента, как всем будет заправлять искусственный разум, но как это прекрасно… Люди бы жили в своё удовольствие. Любили, дружили.
– Но сейчас они в рабстве, да, Хенрик? – задала ему Шелли каверзный вопрос. Но мужчина ничуть не смутился, даже испустил тихий смешок.
– Я человек, как и все прочие, движимый своими.. тараканами.
– Ты говоришь, что люди должны быть добрее друг к другу. Так почему ты сам не добр к ним? Разве ты не хочешь, чтобы они стали хорошими?
– Люди не станут такими, даже если очень захотеть, – отчертил Хенрик уверенным тоном. – Мерзкий человек останется мерзким до гробовой доски. Но! Если у человека есть мозги, то с приходом нормального правителя, он изберет путь добра, потому что путь зла я им продемонстрировал сполна.
Ещё несколько дней прошло, а Шелли всё больше проникалась к Хенрику сочувствием и прежней симпатией. При всём прочем он оставался её лучшим другом, столь многое было с ним связано. Она вдруг осознала в один вечер, что он даже не держит её, всё это время никто во дворце не следил за ней, и сам Хенрик не выдвигал никаких угроз. Но мысль о побеге не показалась ей сладкой. Она хотела быть рядом с ним.
Задание тяготило её. Сила ветки уменьшалась всё больше с каждым днём, значит, скоро всех вернут назад. Возможно, её друзья тоже вносят свой вклад в ослабление будущего. Шелли знала, что их ждёт по возвращении: они напишут отчёты, сложат их на столе перед генералом, и он отдаст единственный верный приказ – избавиться от Хенрика.
Они убьют его! Убьют!
Как Шелли не пыталась, она не смогла выведать у Хенрика, каким образом он захватил власть в стране. Это знание помогло бы ей самой справиться с проблемой в настоящем, договориться с механиком по-дружески, но мужчина молчал, оберегая тайну даже от неё. Тогда у неё остался единственный ход: подделка отчёта. Ей было тошно думать о возвращении домой, где её ждёт свадьба с Дилланом, приторная жизнь в благополучном закрытом городке с вежливыми соседями. Но ещё невыносимее была мысль о жизни без любви, без дружбы, ради какого-то комфорта, соблюдения традиций, привычек… Она решила пойти преступным путём. Всё предусмотреть и выдать лживые данные.
– Хенрик, я могу съездить в город? – спросила она однажды за завтраком своего друга.
Тот ответил не сразу, поднял опущенный взгляд на неё. Улыбнулся.
– Конечно. Удивительно, что ты раньше об этом не спрашивала.
Шелли полагала, что в его радушном согласии может крыться подвох, но у неё не было причин быть в этом уверенной.
– Я вернусь, – сказала она, непонятно зачем.
Хенрик не ответил. Однако уйти из дворца ей удалось беспрепятственно. Протопав на каблуках пару шагов по площади, Шелли вдруг услышала позади своё имя, обернулась и не поверила своим глазам.
– Джесси?!
Добежав друг до друга, они затем поспешно уединились в тёмном закутке. Полутоном Джесси поведала о своих приключениях в этом месте, с новостями от Оливера и Дина. Им повезло много меньше Шелли. Диллан оказался запертым на одном из органических заводов, поддерживающих жизнь андроидов, а она и Оливер работали прислугами во дворце. По большей части им удалось собрать ту же информацию о мире, что и Шелли, но никто их них не видел правителя Эмбирики. Оказывается, Хенрик никогда не показывался на людях, скрывал свою личность, только приближённые знали его в лицо. Несмотря на жалобы Джесси о своей тяжёлой жизни в качестве рабыни, Шелли ужасно обрадовалась, что она одна столкнулась с Хенриком. Это облегчала ей задачу в подделке истинных данных о будущем.
Где-то недоговаривая, где-то привирая, Шелли поделилась своим опытом с подружкой, сказала, что правитель доверяет ей, и что скоро она найдёт способ ослабить ветку до минимального значения. Джесси успокоилась, и они благополучно разошлись.
Но в этот же день всё полетело в пропасть, когда началось адское восстание. Диллан не сидел, сложа руки, и стал лидером всеобщего возмущения. Каким-то образом ему удалось перепрограммировать некоторых андроидов и поставить на свою сторону. Когда он пришёл с немыслимой толпой разъяренных людей к дворцу, Хенрик с Шелли были там. Механик всеми силами пытался сдержать восстание, но дорвавшийся Диллан ценой тысяч человеческих жертв пробрался внутрь. Каким же было его удивление, когда он узнал в правителе Эмбирики Хенрика, а в молодой женщине, что стояла рядом с ним, свою невесту.
– Ты?! Это был ты, уродец? – гневно бросил Дин.
Механик не стерпел оскорбления. Началась драка.
– Хенрик! – завопила Шелли, и механик остановился, тут же получив удар ножом в самое сердце.
Не успела девушка закричать, как её резко выбросило в настоящее. Ветка оборвалась.
Всё пропало. О Хенрике теперь знал ещё и ненавистный ей Диллан. Пока они все торчали в медицинском диспансере, проходя медицинское обследование и психологическую адаптацию, Шелли обдумывала дело. Она едва не плакала от горя, но отчаяние вызывало в ней борьбу.
Благодаря отцовским связям, ей разрешили на один день уйти домой, где она сидела с планшетом в руках, наблюдая страшную бурю. Времени мало. Его совсем не оставалось.
Едва шторм утих, Шелли сбежала из дома через окно, босая бежала по мокрому песку к бедному жилищу Хенрика. Он не спал и страшно перепугался, когда она ворвалась к нему, тяжело дыша. Взглянув в его красивые глаза, Шелли разрыдалась и бросилась ему не шею. "Прости мен, Хенрик!"
Успокоившись, она выложила ему всё. Он слушал молча, а когда Шелли закончила, горько заплакал. Велел ей не идти на государственное преступление ради него, сказал, что не хочет расстраивать её и становится мерзким рабовладельцем, и сам решил уничтожить своё изобретение.
Шелли спросила, что же он сделал? Хенрик достал из кармана светящуюся сферу в металлической тюрьме. Это была душа машины. Благодаря этому сгустку энергии любой робот, кукла или компьютер обретали способность сознавать себя, общаться и дружить. Едва механик занёс над изобретением молоток, Шелли мягко остановила его.
– Не надо, Хенрик. Оставь. Каникулы кончились... Нам нужно будет что-то во взрослой жизни.
Утром ошарашенные жители городка не могли найти Хенрика. Яхты на берегу тоже не было. А через пару часов в комнате Шелли нашли её лицензию, невскрытую колбу с личным заданием и горящий планшет с одной единственной надписью в отчёте: "В будущем обнаружена любовь".
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№5
Ярко-оранжевый кленовый лист, лежащий на черном асфальте, был насколько вызывающе красив, что Лерка забыла, куда шла и принялась доставать фотоаппарат. Он был надежным спутником во всех её прогулках, поездках, и в последнее время она его брала с собой, даже когда выходила в ближайший магазин! Фотографом она стала в 18 лет, когда поняла, что художника из неё не выйдет, что не получается ей передать красоту, которую видят её глаза, с помощью кисточки и красок. Тогда она устроилась в офис уборщицей, чтобы заработать на свой первый фотоаппарат. С тех пор они не расставались, и хоть за прошедшее время появились куда более совершенная техника, ей удавалось с помощью своего старенького создавать почти шедевры! Лерка стояла и глядела на лист, он манил её своей красотой, и она предвкушала, какие можно сделать красивые фотки. Достав камеру, она принялась фотографировать с разных ракурсов, сверху, сбоку, потом она встала на колени, ветер немного передвинул лист, и стало ещё интереснее. Прохожие обходили склоненную Лерку. Но одна женщина, не заметив ее, споткнулась об Леркины кроссовки и чуть не упала. Лерка вскочила и принялась извиняться.
- Простите, я вас не заметила, - сказала женщина - Я вас не ушибла?
- Нет-нет, это вы извините меня – стала извиняться Лерка -, я увлеклась.
- Вы фотографируете этот лист? Он очень яркий, красивый. И фотографии должны получиться хорошие. Можно посмотреть?
Лерка показала ей фотографии, они разговорились, а потом женщина спохватилась: - Вы знаете, у меня для вас есть отличный подарок. Я хочу пригласить вас в нашу новую клинику. Она только сегодня открылась, и у нас проводится акция – бесплатная диагностика всего организма. Лерка сникла. Всё так хорошо начиналось, а теперь задушевный разговор свёлся к навязыванию ненужных услуг.
– Спасибо, спасибо… - забормотала она – но я себя прекрасно чувствую и мне ничего не нужно.
- Вы не понимаете – стала убеждать её женщина – это совершенно новая, уникальная методика. За час вас полностью обследуют, и всё совершенно бесплатно.
Почему-то Лерка ей подчинилась. Позволила увести себя в соседний дом, подписала кучу бумаг, рассказала нескольким врачам про все свои детские болезни, сделала УЗИ и ещё кучу непонятных процедур. И через час, измученная, она сидела в коридоре, недоумевая зачем она это всё делает. Симпатичная девушка принесла ей кофе. Лерка смотрела по сторонам, отмечая про себя, что клиника со вкусом оформлена, всё тут свежее, чистенькое. Наконец, её позвали в кабинет.
- Ну, что там в моём организме, всё в порядке? – пошутила Лерка. Миловидная доктор улыбнулась ей, но в её глазах вдруг промелькнула жалость.
- Вам нужно пройти ещё одно обследование, но здесь, не у нас. Я дам вам направление на Песочную.
- А что там? – спросила Лерка - ваш филиал?
- Там онкодиспансер – тихо сказала врач.
- Что-что? – спросила Лерка, глупо улыбаясь.
- По результатам нашего обследования мы подозреваем у вас рак поджелудочной железы.
Слово «рак» ударило Лерку по ушам. Горло сжал спазм, а сердце стало колотиться с невероятной скоростью.
- Что, что?? – ещё раз спросила она.
Доктор встала, налила стакан воды и протянула Лерке. Потом ласково положила руку на плечо и сказала:
- Сходите к ним, может быть, мы ошибаемся. Я буду этому очень рада.
Лерка шла домой на ватных ногах. Приступы страха сменялись каким-то тупым равнодушием. Дома первым делом она, конечно, бросилась к компьютеру. Но чем больше она читала, тем хуже ей становилось. Это слово продолжало стучать у неё в голове как будто многотонный колокол. Она не знала, что ей делать дальше. Ей хотелось с кем-то поговорить, но она не знала с кем. Родители далеко, в другом городе, и пугать их по телефону неясным диагнозом было бы глупо. Это она понимала даже в своём отупевшем состоянии. Звонить подругам она не хотела, потому что они не знают, что ей сказать, это она знала точно. А если что-то и скажут, то это не то, что она хотела бы услышать. Она пошла на кухню и долго рылась в своей аптечке. Ей хотелось принять что-нибудь, чтобы заснуть, потому что думать она больше не могла. А делать до завтра было нечего. Но в аптечке не было ничего подходящего. Она стала судорожно рыться по шкафам и в дальнем углу нашла бутылку водки. Залпом выпила стакан, и ком, сжимавший её горло, наконец исчез. Слёзы градом покатились из глаз. Через час, совсем обессилев от рыданий, она повались на кровать и заснула тяжёлым сном безо всяких сновидений. Солнечный луч разбудил её, она ему по привычке улыбнулась, потянулась, но вдруг в её памяти всплыло слово «рак», и страх охватил её с новой силой. «Я никуда не пойду. Я никуда не пойду. Я никуда не пойду.» - твердила она себе одно и то же. Она вдруг вскочила и принялась лихорадочно рыться в ящике комода, где были спрятаны все её сбережения. Вытащила деньги и принялась их пересчитывать. Всё время сбивалась, начинала сначала. Наконец она досчитала и поняла – ей хватит на билет до океана, на три месяца безбедной жизни. А больше ей и не нужно. Она уже представила себе, как она будет сидеть и смотреть на океан, а волны будут лизать пальцы её ног, и это будет восхитительно. А потом… потом она умрёт. Но вдруг перед её глазами всплыло лицо её любимого актёра, который умер от той же болезни. Как он боролся до последнего, и до последнего верил, что он справится. Она встала, надела куртку и вышла. Её фотоаппарат впервые за несколько лет остался дома…
Прошла неделя. Лерка сидела в кабинете доктора и с напряжением вслушивалась в его слова.
- К сожалению, ваш диагноз подтвердился. Но вам невероятно повезло, у вас самая ранняя стадия. Обычно на такой стадии этого не находят. Если мы немедленно начнём лечение, у вас есть очень высокие шансы. Благодарите Бога, что Он отправил вас в эту клинику, и что они нашли опухоль сейчас.
Лерка шла знакомым маршрутом, держа в руках адрес той клиники, где ей провели первое обследование. Она хотела найти ту женщину и поблагодарить её за то, что в тот яркий осенний день она споткнулась об неё. Лерка открыла тяжёлую дверь и вошла. Девушка на ресепшн ей приветливо улыбнулась:
- Здравствуйте, чем я могу вам помочь?
- Здравствуйте, я хотела бы увидеть женщину-промоутера. Неделю назад она привела меня в вашу клинику и, возможно, тем самым спасла мою жизнь.
Брови девушки поднялись от удивления. – Промоутера? У нас никогда не было никакого промоутера. Всю информацию о клинике, об акциях и процедурах мы распространяем только через интернет. Девушка, вам плохо?..
Прошёл год. Лерка сидела на берегу океана, щурилась от яркого солнца, а ласковые волны лизали пальцы её ног. Рука лежала на любимом фотоаппарате. Она сняла платок с головы, и ветер ласково обдувал ёжик её отрастающих волос. Она была счастлива.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№666 #Я_в_игре
Посвящается моему любимому ЛехеКОТу!
Встретимся в аду.
Что-то цепью за мной волочится
Скоро громом начнет греметь
Как мне хочется, как мне хочется…
Потихонечку умереть
***
- Леха, прыгай.
Шумное улюлюканье диктора.
Парень в кадре подошел к краю, постоял несколько секунд, усмехнулся через плечо тем, кто сомневался, что он решится… и прыгнул.
У него получилось махнуть через парапет.
КРИК…
Плюх.
Глухой хлопок о землю.
- Пиздец!!! Красавчик, бро.
Экран погас.
А вот теперь тишина, разбавленная жужжанием надоедливой мухи, которая усердно пытается проломить голову об окно.
Он снова включил запись на телефоне, с треснувшим заляпанным экраном, уже раз пятый или седьмой за сегодня. Опять все тот же призыв «лехапрыгай», потом взгляд через эту дурацкую челку, потом худое тело сгруппировывается и «прыг», хлопок стал громче, крик более душераздирающим, а ликование снимающего злораднее.
Потом все заново, сызнова, вновь и на реверсии, других слов описать замкнутый лимб уже не найдется.
И каждый раз он отмечает что-то новое. Волосы челки чуть чернее чем были один просмотр назад, или эта наглая, бросающая вызов и жизни и смерти ухмылка - наглее. Всюду есть преувеличение.
И эта необъяснимая жажда познания докопаться до истины. Почему? Почему именно он?
- Что делаешь.
Это не был вопрос, после случившегося они перестали разговаривать как следовало бы разговаривать в нормальной семье.
- Хватит уже пересматривать, - строго сказала жена. Но в ее голосе все равно было различимое дрожание. Любое напоминание «лехапрыгай» и перед глазами вновь всплывает та картина.
- Будто сама не пересматриваешь.
И то верно, пересматривает. Особенно бессонными ночами, когда снотворное не вызывает никакого эффекта.
Муж спит в гостиной, она в своей, когда-то их, комнате. Наверное, в такие моменты, брак трещит по швам и у них уж точно нет ничего общего. А живут они вместе потому что, ну, а что еще делать?
- Когда ты выйдешь на работу? Уже три месяца…
- Ага.
Отрешенные вопросы и ответы, они даже не особо хотят друг друга слушать.
Он сидел в кресле, отстраненно смотрел в одну точку и монотонно поглаживал пальцем экран телефона, пытаясь осознать в своей жалкой жизни, какую ошибку совершил? Был ли плохим отцом? Была ли она плохой матерью?
***
Лето…
- Ой, Леш, покажи, - заинтересованно произнесла она, заглянув сыну через плечо.
Обычное утро, отец собирался на работу, мать вроде бы тоже куда-то собиралась, Леха сидел рисовал.
- Красиво, слушай, - потрепала сына по голове. – Это кит?
- Ага, - отстраненно произнес парень, продолжая то тут, то там подчеркивать детали и тени на рисунке.
- Я в игре, - прочитала она по слогам, сощурив один глаз. - Всегда говорила, что тебя надо отдать в кружок по рисованию, - кинула нахмуренный взгляд в сторону отца, не обращая внимания на надпись. – Говорила?
Парень пожал плечами, будто ему все-равно.
- И чо? Рисуночками себя кормить будет? – нашелся глава семейства.
Леша продолжал рисовать, натянув наушники, заглушив монотонную утреннюю суматоху.
- Хочешь со мной в магазин сходить? Поможешь, - не унималась мать, пришлось снова снять наушники.
- Ну…
- Или хотел погулять?
- Да.
- Алексей, - настороженно спросила она. – У тебя все в порядке? Ты выглядишь уставшим.
- Просто встал рано, - он снова пожал плечами, жест, чтобы отъебались и оставили в покое рисовать китов.
- Ясно, тогда полежи.
Парень томно вдохнул, что-то буркнул под нос и поплелся в свою комнату шмыгая тапочками по полу.
- Ноги поднимай, дед, - рассмеялась мать, но в ответ лишь хлопок двери.
Воцарилась тишина. Отец дожевывал бутерброд, запивая попутно горячим кофе. Мать с неохотой и кряхтением, так свойственным немного полным женщинам за пятьдесят начала убирать со стола.
- Вот, что я ему сказала? – грустно спросила она.
- Ну, у него такой возраст.
- У тебя на все один ответ, - она включила воду и принялась мыть посуду.
- Ну, это... Девочки, друзья, гулянки, а ты парня в магазин зовешь. Мамаша, - отец улыбнулся широко, обнажая немного пожелтевшие зубы. – Оставь парнишу в покое. Приеду сегодня раньше, вместе сходим в твои магазины.
***
Все начиналось с китов, как ему тогда показалось. Кит – отправная точка длинной игры, которая затянулась на несколько месяцев. Это сейчас принято говорить: ведь все так предельно ясно. И психологи эти, сволочи, как один. У мальчика – депрессия, недолюбили, недодали, недовоспитали, вот и случилось то, что случилось. И ведь все такие правильные, умные, что просто вот ТУТ уже сидят!!!
От этих мыслей он сжал кулаки и стукнул по подлокотникам кресла.
- Твою мать!
Недолюбили. А их в детстве долюбливали? А время тогда ой какое тяжелое было, тем более никто никогда ни о какой депрессии не знал. Во всем виноват интернет, дурное влияние и кучи других причин. Должен же быть кто-то виноват?
Так вот, первый кит поселился на руке, сначала ручкой, потом он процарапал на коже, расковырял иголкой. Надел ту велосипедную маску с черепом, которую выпросил ко дню рождения и сфотографировался, показав вендетту. Видно по прищуренным глазам, что он улыбался.
Вид крови, даже малой капли, даже разводом – уже неприятно. Вид крови своего сына – это наказание, но улыбка на лице парня, хоть и скрытая повязкой, только провоцировала всматриваться в порезы, изучать их глубину, представлять, как ему было больно, а может и не было. У подростков же отсутствует чувство самосохранения, или что там ученые доказали?
Потом еще один кит начал прорисовываться на стене. Они купили ему краски, акрил. И вот сын, вооружившись кисточками, чипсами и наушниками весь вечер провел перед стеной занимаясь исключительным вандализмом.
- Зато не курит! – вовремя подметила жена. – А рисует красиво.
Тьфу ты тупая баба, ни черта не смыслит.
***
Был еще тот случай, тем же летом, когда ночной поход в туалет – стало привычным делом. Стареющему организму нужен особый уход, стареющему мужчине необходимо оставаться мужчиной и о его болячках никто не должен знать, особенно жена. А там будь что будет.
Свет в комнате сына горел и вырывался полоской из-под двери, играла музыка, на часах где-то пол пятого, еще темно, но уже не так, как глубокой ночью, дело двигалось к рассвету.
Входить без стука – отличная возможность засечь отпрыска за неприличным. Наверняка же порнуху смотрит. Вот! Тот самый момент, когда отец должен серьезно поговорить с ребенком о половом взрослении и рассказать ему о том, как важно что-то там соблюдать. Не дай бог это гей порно, а если да? То как быть?
Дверь распахнул, но не шумно.
- Леха! - строгим шепотом. – Ты чо не спишь?
Играла музыка, какая-то уж очень непохожая на музыку, шумы, переходы, цокания и чей-то протяжный стон, будто на ненастроенной гитаре тянут одну струну. Куда ему до современной музыки?
- Я тебя разбудил? – спохватился Леша.
Сын сидел в трусах возле компьютера. Все окна он свернул и был немного взволнован. Конечно, папаша появился как гром среди ясного неба.
- Не, - быстро нашелся ответом отец. – А ты чего?
- Ну…
- Порнуху смотришь? – рявкнул он.
Леха похлопал глазами и выдавил из себя какое-то подобие улыбки.
- Э… не, - протянул он.
Отец постоял в дверях, даже немного расстроившись, что не удалось поиграть в отцов и сыновей в пять утра. Приняв старость как данное, приняв все свои проблемы проблемами, а не приключениями, со вздохом, но сказал:
- Выключай и спать.
***
На стене в комнате сына огромный кит завис будто в невесомости. Рука не поднимается закрасить или завесить картиной, например. Возможно когда-нибудь они сядут с женой уже совсем старые перед этим чертовым китом. Немощные и дряхлые как сама немощность и дряхлость и предадутся воспоминаниям:
- А помнишь…?
И после помнишь, сразу последует целая куча разных историй реальных и нет, гиперболизированных, приукрашенных с разных сторон всякой мишурой.
Но это случится только в том случае, если они сами доживут до старости. И вообще продолжат контактировать друг с другом.
- Ты бы к урологу сходил, – она выдернула из размышлений, ее лицо будто нависло над ним, так постаревшее и за эти три месяца, с сединой на голове, еще больше располнела, но стала злее. И ее этот уролог прозвучал как-то очень грозно.
- Откуда ты знаешь?
- Я глухая что ли?
- Ну, схожу.
Да оба глухие, если честно. Ко всему, даже к такой белой правде, такой серой реальности и красным… помидорам.
- Понимаете, ваш Леша, он. Ну как бы в последнее время не уделяет должного внимания учебе. И стал как-то витать в облаках, - говорила классная руководительница на собрании, то и дело сверяясь с журналом отметок. – Вот, например, по английскому языку три двойки получил за четверть, а до этого же у него была хорошая успеваемость. Может быть вам стоит отправить его в лагерь? Ну, или в санаторий, - она еще поправляла очки и очень раздражала этим.
Ненавистные очкарики.
Мать тогда сидела пунцовая от злости и непонимания. Ведь эти чертовы оценки так много значат. Или наоборот, они нихрена не значат. Но двойка звучит очень обидно, гораздо приятнее слушать, что у ее сыночка все хорошо.
- Следующий год – выпускной. Пусть Алексей отдохнет на каникулах и с новыми силами приступит к занятиям.
- Ну, он… - с одышкой заговорила она. – Он хороший мальчик.
Училка улыбнулась и даже погладила ее руку.
- Я же не говорю, что он плохой мальчик, - рассмеялась она. - Просто стал несколько рассеян. У него всегда отличное поведение! Уверяю вас. Даже вот Анастасия Максимовна,
по русскому преподавательница, говорит: «ну не могу я ему тройки ставить, так жалко». Наймите репетиторов. У ребят возраст такой, сложный.
А вечером уже разговор. Неумелый, будто они с разных планет.
- Алексей, - строго сказала мать.
- Леша, - добавил отец.
- Алексей, - повторила она строже. - Что случилось?
Они сидели в гостиной и смотрели какой-то фильм и как всякий разговор в их семье этот тоже начался спонтанно.
- Эм, что?
- Я была на собрании, что с оценками?
Парень пожал плечами, с неохотой посмотрев на родителей.
- Я тебе твою дурацкую челку отстригу, глаз не видно, - сказала мать, не зная к чему еще придраться, поражаясь такому безразличию со стороны сына.
- Нет у нас денег на поездки и лагеря, понимаешь? Надо учиться, мы все учились как-то! Ты уже взрослый парень, Алексей.
- Хорошо, - смиренно произнес он.
Да есть у тебя яйца? Подумалось отцу, и он решил встрять и показать всем жене, сыну и всему миру как нужно воспитывать детей.
- И с играми своими завязывай, все возле компьютера сидишь, все лето решил так просидеть? Друзья-то у тебя вообще есть?
Друзей как это ни странно было много. Гораздо больше чем того требовалось нормальному ребенку. Он всегда был у всех на виду, на хорошем счету и на первом месте в телефонном списке.
Его социальная сеть разрывалась от количества мертвых душ, цифра давно перевалила за тысячу. И все эти нули и единицы каждый день отравляли жизнь.
***
Почему кит?
История проста как пять пальцев. В животном мире, киты – социальные животные. И если один кит заплывает на мелководье, он от страха смерти посылает своим сородичам сигналы, чтобы те его спасли. Ну киты, значит, недолго думая порываются на благое дело и сами того не ведая заплывают на мелководье. Так один кит обрекает на смерть других.
Возвращаясь к креслу, отец стал понимать чуточку больше чем понимал три месяца назад. И ведь как мерзко-то а?
Там еще передача была про это:
- Группы смерти: Синий Кит, Тихий Дом, Дверь в лето, Разбуди меня в четыре двадцать. Вымысел СМИ или реальная опасность, которая угрожает вашему ребенку? Оставайтесь с нами после короткой рекламы…
- Подожди не переключай, - сказала жена.
- Да бред это все, - отмахнулся он. – Давай лучше новости.
Далее следовали разговоры и рассуждения о политике. Сидя на диване они доказывали друг другу истину.
В новостях же всегда говорят правду, о том какие все вокруг плохие, а они одни хорошие. В хорошее верится лучше, человек сам волен выбирать для себя ту правду, в которую он яро уверовал.
Они смотрели телевизор, даже не думая о том, что в этот самый момент в комнате их сына поселился демон. Они смотрели сраный телевизор и покрывались пылью, паутиной и плесенью. И даже в тот момент, когда безмозглая машина каким-то усилием вселенной предложила им обратить внимание на сына, они предпочли оставаться глухими.
***
Это поздний ребенок и брак тоже поздний. Они вообще были друзьями и долгое время не могли найти вторую половину. В их жизни не было той любви, о которой хочется рассказывать всем. Сначала это было сожительство от нечего делать, с таким же успехом могли завести собаку. Если бы не финансовый и квартирный вопрос.
Потом у них вроде бы и промелькнул какой-то намек на химию, они даже сходили в кино пару раз, а вскоре махнув рукой расписались и зажили.
Пережитки прошлого, два одиночества, которые потом породили еще одно.
Да не, были у них и хорошие моменты в жизни и детство у Лехи прошло неплохо. Каждое лето ездили куда-то, в деревню, пару раз на море и потом еще в санаторий. Все по канону среднестатистической семьи.
- Я уволился, - вдруг сказал он.
Потому что бесили слова поддержки. Особенно эти: «крепитесь», от самых мать их счастливых людей, полноценных семей и ебанных во все щели… он уже и забыл кого там хотелось выебать… все из-за зависти.
Затрахали уже эти расспросы, как бы неудобные и в то же время, окружение пытается помочь. Их даже приглашали на передачу. Но они отказались. А что бы они им сказали?
- Мы рады, что с вашими детьми все в порядке. Дай бог им счастья, здоровья и боже упаси, что с ними случится такое же, как и с нашим, любимым, единственным Лешенькой.
И они оба заплачут откровенными соплями. Ведущий предложит им воды, они возьмут и начнут рассказ с привычных слов:
- Мы не знали…
- Ну, уволился так уволился, - безразлично ответила она, поливая цветок из старой бутылки. – Я поработаю.
Это была единственная благодарность, на которую она снизошла сейчас. Нельзя устраивать скандал, только потому, что оба морально уничтожены. Есть вещи куда страшнее отсутствия денег.
***
По бескрайнему океану плывет синий кит, он открывает дверь в лето, хочет проснуться в тихом доме, хочет проснуться в четыре двадцать.
Снова это дурацкое видео. Которое карой теперь будет преследовать их в интернете.
- Леха, прыгай.
Оператор этого самого страшного фильма ужасов в их жизни так и не был найден. Он запостил видео последних секунд жизни их сына в интернет, на многих сайтах, и они как вирус распространились по всему виртуальному пространству.
Очевидцев тоже не нашлось. Голос ликующего не распознать, даже по возрасту. Дело передали каким-то там экспертам, а Леха прыгнул.
Он не снял тело после прыжка и на этом спасибо. Хотя кадры укрытого простыней сына до сих пор перед глазами. Перед глазами и гроб. И еще эта фотка где Лешке три года, и он в трусах и в солнечных очках отца, которые в половину его лица, гримасничает. Смешнючий такой.
Отец сидит в комнате сына, в кресле напротив стены где нарисован синий кит.
Мать тут же поливает цветы, которые и не растут больше, потому что она превратила землю в болото. В комнате стоит вонь от гниющих растений. Открыть окно проветрить не хватает сил, иначе вместе со сквозняком уплывут воспоминания.
И замкнутый анабиоз, который сопровождается песнями китов.
У их дверей они находят цветы, плюшевые игрушки и проклятия. «Горите в аду свиньи», сатанинские символы и нет конца этому наваждению. Его фотография с порезом на руке стала иконой подростков и нашла своих глупых подражателей. Его последний крик, наполненный болью и страхом, наложили на одну из тех жутких мелодий.
Самое страшное – это возведение в культ. Их сын стал героем, он приобрел последователей. Их мрачный принц, уплывший в лето на горбе синего кита.
***
#Я_в_игре
В четыре двадцать утра они сидели возле компьютера в комнате Лехи и ждали ответа кураторов.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№7 За дверью
Протяжный вой насосов и хлопок , разбудили спящего в пожарном отсеке Бруно. Заныла сигнализация контрольной системы и механизмы постепено прекращали свою работу. Бруно по винтовой смерчем влетел в рубку. Подбежав к мигающему пульту управления, выключил сирену. Наступившая тишина немного озадачила Бруно. Месяц вахты, на ледопроходном зонде Джерил Четыре, не самом тихом объекте на земле, отучил Бруно слышать тишину. От внезапного пробуждения и стремительности действий, помутило и сердце было готово вырваться из десен. Бруно упал в кресло и запросил иньекцию вивалити. Месяц назад, прямиком с буровой вышки в Северном море его вместе с приятелем зафрахтовали сюда. Десять чудо-юдо машин бурило толщу арктических льдов. Три дня на подготовку и Бруно управляет несложным земснарядом запущеным на поиски горючего.
Допинг привел Бруно в боевое состояние. Бурение на автопилоте не приветствовалось но и не запрещалось, а остановливать машину на время сна и не стать первым дошедшим до нужного разреза не хотелось. Но раньше все сходило. Тем более что так поступали операторы других Джерил. Мониторы системы слежения транслировали картинку нижних дисковых резцов. Они были залиты маслом, которое продолжало струиться из правой руки манипулятора. Бруно чертыхнулся и открыл шкаф. Термобелье и скафандр были надеты в нормативное время. Премия первоткрывателя плавно ускользала от него. Спустя три минуты, он уже позировал фронтальным камерам Джерила. Колодец уходил вертикалью непроглядной темноты и тишины. Одинокой живой фигуре, сопутствовало лишь собственное дыхание." Пора работать, хватит натюрмортов". Масло иссякло в порванной артерии машины. Бруно ловко, открутил поврежденный шланг и тут, Джерил шевельнулся, моргнув прожекторами. Бруно показалось что он чувствует на себе чей то взгляд. " Бред, то гидравлика сжиматеся, обратные клапаны не везде сработали видимо". Но вопреки, успокоительным рассуждеениям, поверхность под ногами Бруно пришла в движение. " Самопроизвольный пуск?!", правда острым звонком отдала команду бежать в кабину, но подскользнувшись плюхнулся в черную жижу. Ботинок был тут же схвачен одним из клыков диска и Бруно, мгновено был утащен в жернова. Растерянность и премия поперемено маячили в его угасающем сознании...Премия, деньги, юг, море, невеста, две невесты, три, четыре ... Испуг осознанной необратимости происходящего, сжег открыточные виды с пальмами. Багрово-черная, томная тишина накрыла летним сном.
- Вот цветочек, лалала, аааап. А вот еще один. лалала. Сплету веночки. Один для мамочки, другой для братика ...
Голос пробудил Бруно. Песок захрустел на зубах. Он попытался открыть глаза, но не смог, так как и они были полны песка. Услышав плеск воды, Бруно пополз в том направлении. Лишь спустя четверть часа зрение вренулось к нему. Он сидел нагишом на пустом пляже . Рядом с ним сидела тучная женщина, так же голая, с ужасными язвами на ногах и по детски лепетала собирая в ладони песок и запуская его вверх. Видимо она и закопала его. Кроме воды и серого песка в округе не было ничего до самого холма. Холма? Бруно с трудом, встал, ноги как ватные, но изумление и постепенно приходящие воспоминания придали ему сил. Холмом оказался Джерил, который привествовал его миганием ламп и видимо приблежался. Бруно было посторонился, но внезапная вспышка гнева, перекосившая его лицо зачерпнула горсть песка и запустила в махину.
- Долбанная железяка, ты что натворила? Где я?
- Ешть аколо унде ыць есте локул - ответил Джерил
- Чего ? Чего? - ошарашенный Бруно, безбоязнено приближался к машине и с каждым шагом ему становились понятны звуки произнесенные Джерилом.
- Мое место тут? Что это за место и где моя одежда?
- Аичь е вара, вара висурилор тале. Ши най невое де хайне аичь.
- Лето? какое то холодноватое лето. Мое не было таким серым как эта вода песок и небо ... Стооп! я голый на пляжу с гниющей теткой говорю с машиной которая меня порубила в фарш, это что правда?
- Ынтокмай.
Бруно сел на песок, трехэтажная махина опустилась рядом и тетка подползла к ним.
- Мне страшно, отведите меня домой .
- Да где теперь тот дом?.. АА? Джерил, в какую сторону мой дом?
- Каса та е ын суфлетул тэу.
- Не надо мне тут философию разводить. Ты вообще тупая железяка... - женщина заплакала, всхлипывая дрожа губами, словно карапуз - С ней надо что то делать. Скорую вызови или кого там. У тебя ж есть экстренная связь. Связь. Точно. А ну пригнись я влезу в тебя.
Джерил встал, отошел и выпал. Просто так выпал за край песка.
- ЭЭЭй ! Ты куда пропал?
Бруно побежал к тому месту куда исчез Джерил, но песок стал возвышаться и ссыпать юношу обратно.
- Что б тебе пусто было ...
- доомой хочу домооой - заныло рядом
- О боже, может теб и конфету еще?
- Конфету, дай конфету , дай дай дай
- Ааа, вот оно мне надо было - Бруно отстранился подальше от подползающей женщины. и только тогда заметил приблежающуюся фигуру в черной мантии и белой маске. Но чем ближе подходил незнакомец тем отчетливее становился его портрет, динные волосы из под короны, вышитая золотом накидка, усы над улыбкой и меч на правом боку без солнца слепил. Но когда он подошел вплотную и обдал Бруно жесточайшим перегаром, то оказался невысокого роста мужичком, в заношеной робе и весь измазан углем.
- Ты то еще кто? - спросил Бруно
- Я? кхм , я кочегар Юрка. Сейчас рядом с тобой. А когда подальше был, я был Этьенлегран, государь почившего народа. А когда совсем далеко так то маской смерти наряжался, той самой что с крестоносцами в шахматы играла.
- Я бы выпил .
- Я бы тоже - кивнул Юрка, достал из мешка угольную пыль посыпал кругом и женщина стала заползать в мешок, сбиваясь в ком словно червь. Юрик закинул мешок на плечо.
- Ну, я пошел, бывай служивый.
- Постой, а как же я? выведи меня отсюда.
- Никак нет, тут твое место. Тут твое лето и тебе летопись пескам этим вести.
- Стой Стой - но от Юрки остались лишь следы на песке..- вот же хренотень. И жрать охота.
Следуя этим словам, кругом начало темнеть, жиреть, шерстеть. Огромный рыжий кот выкопав ямку сел срать. Покончив с этим делом, довольно мяукнув сел умываться. На мяуканье пришаркали ноги и рот прошамкал :
- Опять нагадил, зараза. На то и жизнь. И сухие, в старости жил, руки открыв окно высыпали песок на улицу в снег.
-
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№8
Дима отвел в сторону ветвь плакучей ивы, а за ней оказались все те же новостройки, и все те же свежие посадки были окрашены в октябрьские цвета.
Я уж было подумала, что ошиблась местом. Правый берег Речицы за десять лет обзавелся кварталами девятиэтажек, а на берегу оврага, между двумя старыми дубами какой-то мужичок жарил субботний шашлык.
— Анна, вы меня расстраиваете, — пожурил Дима. — Где же ваша изобретательность, за которую я вас полюбил и покорно позволил увести себя в сети брака?
Я обошла иву по кругу, единственную на моей памяти иву на окраине Железногорска, и тоже приподняла скорбную ветвь, похожую на арку.
Чуда не случилось.
— Дим, клянусь тебе. Солнце. Трава. И никаких уродских домов.
— Факир был пьян, — а мы были не просто пьяны, а веселы и упороты после папиной наливки, и поэтому потащились в кедах и без курток, под накрапывающим дождем, через четырнадцатый микрорайон и всю дорогу ржали табуном. — И фокус не удался. Пойдем-пойдем. Любимая теща, которая блинами не накормит, собиралась печь пироги по случаю моего приезда.
В последний раз я оглянулась с затухающей надеждой, но осенний пейзаж не изменился, не превратился по мановению ока ли, руки ли, а может, волшебной палочки, в пейзаж моего детства, и показывать стало нечего.
Дома мама поставила перед Димой тарелку пирогов с капустой, горку горячей картошечки и обжигающие купаты.
— И где бродили по такой холодине? — с трудом отходя от рабочего тона, интересовалась она.
— По местам боевой славы, — отвечал за меня Дима, успевая жевать и говорить. — Плато Разбитых коленок, роща Спасительного эскапизма, задворки Первых поцелуев.
Мама не знала, что такое эскапизм, и потому спрашивала просто:
— К Речице спускались? Сходите ещё за одиннадцатый микрорайон, у нас там недавно святой источник вырыли, все молодые к нему ходят.
— К Артёму я его водила, — предчувствуя поток экскурсионных советов, созналась я.
— Ах, к Артёму…
— Мы ходили к Артёму? — Дима встрепенулся. — А я и не понял. А напомните мне, кто такой этот Артём?
— А это пусть жена тебе рассказывает.
Жена, то есть я, конечно же, давно все Диме рассказала. Что в стародавние времена моего нелюдимого детства никто со мной в художке не дружил, и если бы не мальчик Артём тремя годами старше, пришлось бы мне совсем худо. Целый год он заходил за мной, растяпистой и непунктуальной, перед началом занятий, чтобы я не опаздывала на автобус, рассказывал мне как Левитан ночевал в лодке, а Чехов вытаскивал его из петли, как Ге писал “Тайную вечерю”, как Микеланджело заработал зоб, работая над потолком Сикстинской капеллы, а Цветаева повесилась на верёвке, которую ей когда-то принес Пастернак.
Из художки мы шли пешком и байки у нас были почти сплошь художественные, или об искусстве в целом. Мы были вообще чокнутые - двое детей, спорящие взахлёб о символике кораблика на Адмиралтействе.
У мамы Артёма оказались немецкие родственники, и через год он уехал с родителями в Потсдам(я думала, временно, нет, навсегда), писал мне письма, звонил по междугороднему, далеко и с гулким эхом, по три минуты в выходные, а когда я поступила, ухитрился дозвониться в общежитие, чтобы поздравить и говорил со мной совсем взрослым голосом, растерявшим знакомые интонации.
На всю свою первую стипендию я отправила в Берлин, куда Артём переехал учиться, посылку с кедровыми орехами.
Дорогу через ивовую арку нашел он. Перед самым отъездом. Она открывалась к Речице, летом ленивой и неаккуратной, как деревенский житель в заляпанных трениках. С моста поселочная пацанва плевала в воду и смотрела на круги, но к нам, разложившим краски на большом бревне, не приставала.
Мимо нас Речица несла свои воды как будто даже с чувством собственного достоинства, чуя в нас птиц другого полёта. Если долго смотреть в ее обыкновенные отечественные воды, в ней появлялась экзотика рек с карты фантастического мира, корявые порожки превращались в опасные пороги, а жалкая струйка водопада из вкопанной под мостом трубы придавала пейзажу постапокалиптический вид.
В этом предразлучном лете Артём много говорил о том, как переживать расставание, будто знал об этом больше меня. Он казался мне взрослым и мудрым, старшеклассник в очках, перепачканный красками.
Родители мои вздохнули с облегчением, когда он уехал. То ли меня так трясло от предчувствия горя, то ли они боялись, что я слишком серьезно отношусь к вещам обыденным и не стоящим внимания, ведь впереди была сама жизнь с ее главными приоритетами — выбором вуза, выбором работы, выбором спутника.
— Будем здесь летом, — сказала я, отбирая пирог у Димы после непродолжительной борьбы, — все будет по-другому.
— Зеленее, согласен с тобой, о многомудрая моя жена, но вряд ли моложе.
Дима у меня был большой любитель изъясняться намеками на углубление темы, но разговора по душам не получилось. Всё же мы приехали не просто так, а на сороковины по бабушке, и нам, таким живым и безалаберным, так не желающим вписываться в мрачные ритуальные посиделки и тем более в их организацию, все же нужно было оставаться на скромной, скорбной волне.
— Давай, колись, расскажи, что за место там, связанное с Артёмом, — не выдержал Дима ночью, когда мы ворочались под колючим шерстяным одеялом, коротким для двоих, но родители не держали запасного спального комплекта. Мама ошибочно полагала, что именно это одеяло вызывает у меня такие же ностальгические чувства, как и у нее.
Сна не было ни в одном глазу.
— Колюсь, — сказала я. Помолчала, собирая слова. — Когда у меня кто-нибудь умирал, не обязательно из родных, я приезжала к родителям, ходила на реку, стояла на мосту.
Дима лежал, не шелохнувшись, слушал.
— С моста видно бревно, дерево поваленное, на берегу, и там всегда сидели мальчик и девочка. Разговаривали. И это меня успокаивало. Символично так, понимаешь?
Дима скептически посопел.
— Понимаю, символично, — потянулся он в темноте, чтобы загробастать одеяла побольше, ну и меня заодно, хотя я не была уверена, что из этого было заодно. — Могу расшифровать это как предзнаменование моего блистательного появления в вашей, Анна Сергеевна, судьбе. Мальчик и девочка на бревне в деревне у реки. Хм, кто бы это мог быть на живописном полотне жизни? Ну, например... я — мальчик, ты — девочка.
— Дурак ты. Ревнивый.
— Конечно, дурак. Ты же любишь дураков. Только я не ревнивый, потому что самый лучший.
— Но это же ты считаешь, что я тебя вела с бывшим хахалем знакомить. А у меня был друг.
Дима инстинктивно отодвинулся на диване, а диван издал жалобный пенсионерский стон. Меня посетило такое привычное, неприятное ощущение, какое бывает только от вывернутой трактовки собственных слов. С этой историей происходило неизменное: если мне случалось ее рассказать, в конце ее девочки вздыхали, смотрели увлажненными глазами и несли какую-то чушь о романтичности и печали, или хватали за рукав с отрывистыми фразами: “А потом? А ты? А он?”; а мальчики, напустив на себя вид знатоков человеческих чувств, сообщали мне, что где-то в другой стране Артём приходует симпатичную немецкую фройляйн, как будто именно это обстоятельство могло иметь для меня значение.
И со временем мне все меньше и меньше хотелось об этом рассказывать.
— Какие слова вы употребляете, Анна Сергеевна, я такими даже мысленно не оперирую, — Дима спрятался за свою привычную манеру, но громкое восклицание, я была уверена, родители за стенкой разобрали со всеми оттенками интонации. — Ань, тебе было тринадцать, а ему шестнадцать, он уехал, ты страдала. Какой такой друг в этом возрасте? Так не бывает. Мы, медики, считаем проще: вот есть мужская половина, вот есть женская. Они так хорошо устроены, что подходят друг другу, как кусочки в паззле, даже визуальное сходство есть.
Дима поводил в темноте руками, раскладывая невидимую мозаику на потолке, перебирая символические кубики, все сводившие к определенности, на которую он привык опираться, и потому я, уставшая от чувства, что накосячила, просто прошептала:
— Если тебя волнует, с этим другом у меня ничего не было.
— Неа, — тут же отозвался Дима, смахивая перед лицом выкладки с анализами и диагнозом. — Не волнует.
Умиротворённое и смешное во сне димино лицо я увидела когда проснулась, опережая трескучий будильник. В квартире ещё стояла утренняя предсуетная тишина, с лёгкими вкраплениями храпа и присвиста. Престарелый кот Тимофей негромко и настойчиво драл обивку дивана, привлекая мое внимание и намекая на внеплановый завтрак.
Мы съели с ним одну сосиску на двоих, пока никто не видел, и я, быстро накинув куртку и кеды, вышла во двор.
За четырнадцатым микрорайоном собирались тучи. Клёны, посаженные после моего отъезда, шевелили на ветру своими детскими листочками и наливались желтизной и багрянцем.
Я нашла нужную иву, зажмурилась и прошла под нужной веткой.
За мостом исчезли здания, словно их замазали гуашью неба, и стало видно старые дома поселка. У реки на бревне сидели мальчик и девочка. Солнце аккуратно прикрылось набежавшим облаком и девочка спустилась к реке, двинулась к мосту, скрылась за ним, оставляя мальчика в одиночестве над приколотым к планшету листом.
Я приходила сюда после смерти крестной, и когда нашей группе сообщили, что Нина Петровна, которую мы звали динозавром эпохи передвижников, не выйдет с понедельника на работу, я возвращалась, когда бабушку увозили в больницу, под ответственность врачей, надеясь, что делают лучшее из того, что могут, а не пришла я всего однажды — очень давно, когда на автотрассе в Берлине какой-то Фольксваген столкнулся с каким-то фургоном.
Бревно, нагретое солнцем, оставалось теплым, потому что дерево хорошо удерживает тепло, и я провела по нему рукой прежде, чем присесть.
Артём писал реку а ля прима, быстро пробегая водой и краской. Горизонт у него неравномерно смещался вниз, потому что небо слишком затекало на линию травы.
— Я стала взрослой, — сообщила я артеминому зажатому плечу, и уху с залихватски заложенным за него карандашом, и профилю с падающей челкой. Он оставался подростком, потому что никаким другим я его уже не знала. — Вот прям совсем-совсем как все.
Я хотела задать ему один вопрос: почему я не могу привести в это место, где не существует потерь, и отступают даже намек или предчувствие, никого другого, почему не могу разделить этот покой, и реку, и солнце и чувство облегчения от отваливающейся пластами, словно сходящая сухая грязь, вины, с кем-то из близких.
Хотела задать, но не задала, потому что уже знала, что есть вещи, которые навсегда останутся только со мной.
Есть вещи, которым присуще одиночество.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№9 (в) Лето…
1. «Вдрызг и брызг рванула осень запоздалою жарой»
Егор сидит и настойчиво пялится в телевизор, словно хочет взглядом поменять картинку. Звук вроде бы правильный – стариковский гомон под астматическое дыхание гармони. А вот картинка не та. Вместо сборища старпёров, рассевшихся на скамейках и тянущих очередную «калинку-малинку», другое сборище старпёров – несущих с печальным видом ящик, обшитый фиолетовым. Звук никак не может наладить отношения с картинкой. У них физическая несовместимость.
Вот на весь экран возникает сморщенное лицо деда Митяя. Он что-то говорит, а вместо его голоса бурлит разудалое «Во-о-о-о-т увидите, жизнь устроится…»2 Но Егор почему-то знает, о чём говорит дед. Старый дурак зачем-то просит его держаться, крепиться, быть мужчиной, заботиться о матери, потому что… Гармонь противно тренькает на высокой ноте, под стать срывающемуся голосу деда. Потому что отец Егора лежит в гробу. Господи! Дед Митяй совсем спятил. Его увлечение самогоноварением и постоянной дегустацией до состояния животного, даёт о себе знать.
Егор одёргивает сам себя. Не дед спятил, а сам Егор. Ведь это ему вместо «Играй, гармонь» видятся похороны. А, впрочем, если подумать, то дед Митяй – один хрен шизик первостатейный. Егор надеется, что это не передаётся по наследству, но уже сомневается.
Под упоённые стоны гармони дед исчезает с экрана, открывая вид на гроб. Теперь ящик стоит в церкви. Егор видит внутри отца, похожего на унылый манекен, стыренный из местного торгового центра. Лицо бледное настолько, что сливается с соломенными волосами, превращаясь в поблёскивающий глянцевый пластик. Егор вздрагивает. Ему не нравится видеть отца мёртвым. Не нравится представлять отца мёртвым.
Отец недавно сказал Егору:
- Смотри, Гош, как мы поступим. Я приезжаю с весенней вахты первого июня. Мы с тобой ноги в руки и рвём в Припять. Добро?
Конечно, добро. Егор мечтает попасть в заброшенный город с третьего класса. Мать, естественно, против, но отец… отец всегда понимает Егора. И, может быть, его мысли о смерти отца – это подспудный страх, что мечта так и не исполнится? Скорее всего.
Егор щёлкает кнопку на пульте, переключая канал. Вместо звуков, оплавляющих барабанные перепонки, - крайне деловой женский голос. Он что-то усердно, вычеканивая каждый звук, рассказывает, но Егор видит губы священника, еле-еле шевелящиеся в ленивой, превратившейся в привычную жвачку, молитве.
Раздражённый, Егор тычет пальцем в податливую резину кнопки, и деловая дикторша умолкает, словно Егор этим самым пальцем заткнул ей рот. Кто бы ещё выключил картинку! На экране всё так же идёт отпевание. Егор отворачивается, и становится немного легче.
***
- Ещё только октябрь, а ты нахватал двоек на полжизни вперёд! – орёт мать. У ора – запах дешёвого вина из литровой коробки. Коробка наивно припрятана за мусорным пакетом, а вот кислый запах изо рта – не припрятать. Егор несколько дней назад придумал небольшой фокус – когда мать выпивает, она не может учуять, что и сын выпил, поэтому вино из коробочки самым удивительным образом выветривается. Особенно интенсивно, если коробочка – вторая за день.
- Что ты молчишь? Ты когда за ум будешь браться? Мне учителям стыдно в глаза смотреть!
Егор наблюдает, как брызги проспиртованной слюны срываются с блестящих губ и веером разлетаются. Зрелище неприятное. Хорошо, что отец на вахте и не видит этого. Он бы точно высказал матери, что думает по поводу её пьянства. Егор ловит себя на мысли, что хочет пожаловаться на мать отцу, как только тот прибудет на очередную побывку.
- Слава Богу, отец тебя таким не видит… - мать срывается в слёзы и садится на пол. Егор хочет почувствовать жалость, но ощущает лишь брезгливость. «У пьяного слёзы дёшевы», - любит приговаривать отец.
Егор уходит в комнату. Там он достаёт из пакета свёрнутую в рулон бумагу. Разворачивает и примеряет к двери. Прекрасно. Берёт клейкую ленту и небрежно отрывает зубами четыре полоски. Прикладывает лист и поочерёдно приклеивает каждый уголок. Осматривает то, что получилось. Улыбается. Настроение после материнского крика испорчено, но улыбается, подражая чёрно-белому изображению на листе бумаги.
С двери на него сквозь гротескно большие квадратные очки глядят добрые глаза, немного прикрытые длинными сальными волосами. Эти глаза знают всю людскую мерзость и прощают её. Мягкая улыбка, обрамлённая маленькой бородкой, говорит Егору: «Все беды – суета. Мир создан для добра, и, в конце концов, всё оканчивается добром». Этой улыбке хочется вторить. Если бы Егор мог выбрать сына Божьего, то он без промедления указал бы на лицо с плаката.
Надпись внизу гласит:
ЕГОР
ЛЕТОВ
Всё почти идеально… но почти. Егор протягивает руку и обрывает правый нижний угол плаката, затем отгрызает ещё клейкой ленты и фиксирует оборванный край. Теперь - идеально. Фамилия его тёзки теперь звучит, как «ЛЕТО…». Егор открывает дверь, проходит на кухню. Мать плачет, сидя за столом. Рядом – коробка вина. Плохой сын – чудесный повод напиться в открытую. Егор молча подходит к висящему на стене календарю. 17 октября. Ещё не июнь. До обещанной отцом поездки больше семи месяцев. Он дотерпит. Дождётся отца. С картинки на календаре издевательски смотрит залитое солнцем поле. Солнечные блики десятками глаз подмигивают Егору, намекая, что долгожданный июнь надёжно припрятан между листами.
По пути в комнату он слышит голос матери:
- Гоша…
Он не хочет, чтобы она его так называла. Это прерогатива отца. Мать с начала осени как-то вдруг стала невыносима. Слёзы, вино, снова слёзы и ещё больше вина. Вся её доброжелательность и любовь превратилась во что-то вязкое и липкое, словно цветок, который вместо аромата издаёт запах разлагающегося в воде стебля. Мать и есть такой цветок. Разлагающийся и пахнущий вином из коробки. Егор не понимает, что происходит, и не хочет этого делать. Он ждёт отца. Отец придёт и всё исправит, ведь это его работа – чинить там, где ломается, латать там, где протекает.
Не говоря ни слова, Егор прячется в свою раковину, где вместо звука морской волны раздаётся из динамиков голос его личного Иисуса с двери: «А-а-а-а, пошли вы все на хуй!».
2. «А снег всё идёт, а снег всё идёт»
Дверь утверждает, что за ней «ЛЕТО…», календарь с первым июня на картинке сообщает, что сейчас январь, а пустая квартира говорит, что отец так и не приехал на январскую побывку. Мать, не уговорив Егора сходить в магазин, пошла сама, сгорбленной, униженной походкой.
Звонит телефон. Друг Егора, Шнырь, выкашливает в трубку хмурое:
- Чё делаешь?
Совершенно не интересуясь ответом, отхаркивает:
- Мы через пяток минут в «падике» засядем. Заруливай.
Егор выходит, не запирая дверь. Шнырь сотоварищи поможет переждать время, пока красное пластмассовое окошко календаря медленно, словно прицел снайпера, переезжает на следующее число.
В подъезде аварийного и практически пустого дома, на истоптанной сотнями ушедших ног межэтажной площадке кучно. Шнырь, Петруха и Крот, выдыхая в стылый воздух пропитанный водкой пар, забили собой всё свободное пространство. Сигаретный дым заполонил пятачок, превратив его в лёгкое курильщика. В руках Шныря – потёртая и потрескавшаяся акустическая гитара, похожая на бродягу, старого, но всё ещё идущего. Слабо попадая в ритм, Шнырь лупит негнущимися пальцами «Марионеток».
Егор садится, принимает от Крота наполовину выкуренный “Bond” и закрывает глаза. Замёрзшая «Машина времени» раздражает, но таково правило – каждый играет, что заблагорассудится. Он терпеливо ждёт своей очереди. Сигаретный дым щекочет горло. Когда его отец закуривал, он любил ощущать этот мимолётный душок, означающий, что они шли куда-то вместе, и отцу некоторое время не требовалось изображать перед матерью праведника. И сейчас Егор курит, снова пытаясь почувствовать этот душок, но вместо этого давится горьким дымом и прогорклой вонью сгоревшего табака. Гитара переходит к Егору, и он затягивает, щурясь от попадающего в глаза едкого дыма, «Евангелие» своего личного Христа. Шнырь и Крот подпевают, а Петруха оглядывает всех осоловелыми, пьяными вдрызг глазами.
Дверь на площадке открывается, и выглядывает один из немногих оставшихся жильцов – бывший зэк и нынешний запойный пьяница Кузьма. Лицо, похожее на обгоревший пень, шевелится в немыслимых корчах.
- А ну пошли на хер, сучата мелкие! Ща вы у меня огребёте. Загрызу, бля…
На чёрной коре лица появляется гнилое отверстие с редкими вкраплениями зубов, как насмешка над угрозой.
Егор поворачивается и, не переставая играть, посылает жильца по матушке.
Синяк захлёбывается слюной и праведным возмущением.
- Ах ты, ссссука, - с брызгами выплёвывает он.
Спускается ниже.
- Я тебя знаю, щенок. Ты сын Митрича. Который сковырнулся летом.
Гитара падает, жалобно взвизгнув струнами и треснувшим деревом. Егор не размышляет. Он просто вбивает кулак в сажевое пятно лица Кузьмы. Шнырь и Крот хватают его за руки. Петруха даже не шевелится, хотя всё происходит над его головой. Егор отпускает майку алкаша, отталкивает обоих друзей, с размаху бьёт по спине мешающегося Петруху, который тут же падает на пол, и уходит. Под ногами хрустят ломающиеся колки.
3. «Вечная весна в одиночной камере».
Поскользнувшись, снег падает с крыши. Егор смотрит, как грязная глыба скользит строго вниз. Скользит медленно, того и гляди замрёт на уровне стёкол второго этажа, да так и останется там висеть. Наконец, вечность спустя глыба падает, и столь же неспешно начинает распределять в пространстве свои осколки. Не дождавшись, чем всё закончится, Егор отворачивается. Мир еле проворачивается вокруг своей оси. Сила ожидания противодействует силе вращения планеты и определённо справляется со своей задачей. Тепло кажется невыносимо далёким, а первое июня – совершенно недостижимым.
Егор прогуливается по двору, сбежав из пыточной, в которой вместо дыбы – замерший календарь с картинкой лета, а вместо палача – пьяная ноющая мать. Он заглядывает в окна первых этажей. Подступающая темнота обнажает нутро чужих жизней. А те и сами рады – включают свет, демонстрируя счастливые ужины, ругающихся супругов, орущих детей, несчастных жён. Всё наружу, без стыда и сожаления. Как и в небольшой семье Егора, до того, как отец…уехал на вахту.
Егор морщится, словно от головной боли. Нечем глушить глупые мысли, и они двигаются неуклюже по тесным извилинам, царапаясь острыми краями. Сейчас бы посидеть со Шнырём, Кротом и Петрухой, но все трое теперь избегают его. Они не подходили к нему в школе, а когда он пытался это сделать, у них срочно находились важные дела в совершенно другой части здания. Тогда Егор и перестал ходить в школу. Он думал, что станет легче, но нет – не стало.
Мартовское солнце почему-то больше похоже на прожектор с тюремной вышки, выжигающий глаза и пришпиливающий к асфальту, как жука к дощечке. Зло сощурившись на беспощадное светило, Егор поправляет в ушах капельки наушников. Его личный Христос понимает его.
«А мир был чудесный, как сопля на стене,
А город был хороший, словно крест на спине,
А день был счастливый, как слепая кишка,
А он увидел солнце…»
- кричит, агонизируя, ему в уши.
Пряча глаза от ядовито искрящегося дня, Егор возвращается в свою камеру.
***
Снова мать взялась за своё. Напившись из коробки жалости к себе, она источает эту жалость в воздух. Она – не Иисус, она не делает из воды вино. Она превращает вино в слёзы.
- Гоша, поговори со мной.
Егор делает музыку громче.
«Намеченной жертвы распростёртый взгляд,
Затраченных усилий захудалый бред…»
- Твой отец…
«Очередь за солнцем на холодном углу,
Я сяду на колёса, ты сядешь на…»
- Умер, - взвизгивает она.
Слово вгрызается в кожу, жаля, царапая и впиваясь.
Иисус стреляет навылет:
«По больному месту – да калёным швом,
По открытой ране, да сырой землёй…»
- Он умер, умер! Почему ты не поймёшь? Почему?!
Егор смотрит на Иисуса за спиной матери и на «ЛЕТО…» Он хочет выбраться из этой камеры. Сейчас же. Прочь. Через дверь в «ЛЕТО…», через глупый календарь, который не знает, что июнь уже наступил.
- Он-у-мер! – разбивает она воздух на слоги.
Егор отталкивает её в сторону. Она падает бесшумно под рвущие плоть гитарные аккорды, и камера Егора превращается в одиночку.
4. «А он увидел солнце».
Первый день лета – холодный и промозглый, словно из весны планета перескочила сразу же в осень. Но Егора скверная погода обмануть не может. Календарь показывает вчерашний день – 31 мая. Егор безжалостно вырывает листок и наводит красную мишень на первое июня. Мать, несмотря на раннее утро, уже сидит на кухне. В коридоре запах безысходности и вина из коробки. Она опасливо смотрит на сына и отводит взгляд.
Егор выходит из подъезда и усаживается на огрызок скамейки, испещрённый шрамами от насекомых и ножичков местной шпаны. Начинает моросить дождь, но это ничего - вода лишь смачивает такие же шрамы в голове Егора. Вставив наушники в уши, Егор ждёт приезда отца. Иисус ласково напевает:
«Всю ночь во сне что-то знал такое вот лихое,
Что никак не вспомнить ни мне, ни тебе…»
Он ждёт появления древней красной «девятки», на которой много раз катался с отцом по заброшенному пустырю за поликлиникой. Он не знает, доедет ли старушка до Припяти, но это не так и важно – они что-нибудь придумают.
Дождь превращается в ливень, ливень – в морось, а затем небесный кран пересыхает. Блеклые тени прохожих мелькают на периферии зрения, никак не откладываясь в голове. Да и к чему на них обращать внимание? Уж красный-то он точно различит.
Темнеет. Батарейка умирает, и Иисус покидает Егора. Без Иисуса одиноко. Что-то копошится в голове, рождается. И болит, как и всякие роды. Егор пытается разогнать угольком сигареты сгущающийся вокруг него мрак, но тьме легче, она – лишь отсутствие света. И сигарета быстро сдаётся.
Егор распахивает глаза и понимает, что заснул. Какой мудак! Ведь он мог пропустить отцовскую «девятку» или… не мог.
Он моргает. Он хочет сейчас оказаться в своей комнате, встать напротив плаката на двери и спросить своего Иисуса, где истина. Но тот не ответит. Иисус, оставив не принявшему его миру тысячи кассет и фотографий, умер. Умер, как и…
Егор встаёт. Мир вдруг ускоряется, и Егор качается, едва не падая. Мысли в закостеневшем мозгу гонят, наскакивая друг на друга, суматошные, судорожные, навзрыд, навылет. Он спешит, но по сравнению со всем остальным он – черепаха. Путь от скамейки до двери подъезда не долгий, но за это время небо успевает просветлеть, а из-за горизонта - выглянуть красный зрачок солнца. Егор спешит домой. Туда, где сидит и безропотно ждёт его сломленная женщина, ищущая своё утешение на дне коробки. Он чего-то не сделал, когда мир в ожидании лета был тягучим и неповоротливым, и теперь придётся навёрстывать в этом несущемся вперёд новом июньском мире.
«А он увидел солнце…»
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№10 00:01
Мелкие капли дождя синхронно стучали по крыше новенького авто, словно молоденькие барабанщицы отрабатывали свой тщательно отрепетированный номер. В такт дождю Андрей нервно барабанил пальцами по рулю. Экран электронных часов показывал 22:55.
– Где же ты? – Нетерпеливо произнёс он, вглядываясь в пелену дождя. – Где же ты? Где же ты? Где же ты?
Спустя пару адски долгих минут, к автомобилю подбежал мужчина и сел внутрь, хлопнув дверью.
– Здравствуй, дружище, – товарищ пожал руку Андрею.
– Привет, Костик.
Андрей и Костя дружат с самого детства. Ровесники. Не разлей вода. Они всегда держались вместе, как два брата, выручая друг друга по жизни. Каждый из них мог рассчитывать на поддержку товарища в любое время. Так случилось и сегодня.
– Что там за проблема такая срочная? – спросил Костя.
Андрей закурил сигарету.
– Не знаю, как тебе рассказать всё это, чтобы ты поверил. Помнишь то заброшенное здание на Цветочной?
– Те старые развалины? Конечно.
– Он… этот дом… нет, не так.
Костя озадачено уставился на своего друга.
Андрей вздохнул, подбирая слова.
– Помнишь, когда я получил первую большую роль?
– Да, лет… пять назад.
– Шесть. Так вот тогда это и случилось…
***
В тот день, как и сегодня, шёл дождь. Я брёл домой с кастинга, на котором мне в очередной раз «пообещали перезвонить», думая о долгах, о проблемах, о будущем. Помнишь, надпись над дверью того дома? «Когда закрываются одни двери, всегда открываются другие». В тот раз эта фраза заставила меня задуматься: может, стоит завязать с нелепыми прослушиваниями. Найти работу. Пусть это не будет работой мечты, но реальный заработок. Раз уж затея с актёрством не приносила результата, возможно, нужно закрыть эту дверь своей жизни и открыть новую. Так я и стоял в своих раздумьях, промокший до нитки, пока нечто уму не постижимое не оторвало меня от мыслей.
Старая деревянная дверь открылась с таким ужасным скрипом, словно была возмущена, что её пробудили от долгого приятного сна. В проёме показался старик. На вид ему, лет шестьдесят, невысокий, одет в ярко красный шёлковый халат.
– Чё мокнешь, сынок? Заходи, – сказал он и пошёл внутрь дома.
Зайдя за ним вслед, я не поверил своим глазам. Помнишь, сколько раз мы лазили вокруг этого дома и заглядывали в окна? Все эти разрушенные стены, пустые комнаты – ничего этого не было. Стены в гостиной были алые, обвешаны картинами и разными бра какой-то старинной эпохи, а сама комната обставлена шикарной мебелью. В ней был камин, напротив которого стояли два роскошных коричневых кресла. Старик жестом указал на одно из них.
– Присаживайся, сынок. Чувствуй себя, как дома. – сказал он, снимая с меня пальто.
Сидя в кресле, я продолжал рассматривать комнату. Сложно было уместить в голову всё увиденное.
Хозяин дома подошёл к бару, наполнил два стакана и подал мне один из них.
– Держи, это тебя согреет.
Это был чертовски вкусный виски.
Старик сел в соседнее кресло и уставился на меня.
– Не везёт тебе, Андрюша, – нарушил он паузу.
Удивлённый, я не знал, что на это ответить. Но у меня появилась целая куча вопросов.
– Откуда…
– Я давно тебя знаю, – перебил он меня. – Ещё с тех времён, когда вы со своим дружком, будучи жёлторотыми карапузами, лазили здесь чуть ли не каждый день.
Я молчал. Может быть даже с открытым ртом, не помню точно.
– Моё имя Карро. И у меня есть к тебе деловое предложение.
Его глаза отсвечивали красным цветом. Возможно, это отражались алые стены, но выглядело зловеще и впечатляюще.
Мой стакан опустел мгновенно.
– Позволь мне, – старик поднялся и наполнил стакан, – хороший виски помогает лояльнее принять реальность.
Он подошёл к окну и продолжил, стоя ко мне спиной:
– И так… сделка довольно проста. Ты наверняка видел много фильмов – безмерная благодарность Голливуду за это – о сделках с дьяволом.
Я еле заметно кивнул в ответ.
– Отлично, – он обернулся и, улыбаясь, посмотрел мне прямо в глаза. – Смекаешь?
Я смекнул.
– Значит вы… эм… дьявол… король ада?
– О, нет-нет-нет, – старик отошёл от окна, и пошёл к бару с пустым стаканом в руках. – Никаких «вы». Я, конечно, намного старше тебя, но давай будем на «ты».
Я снова кивнул.
– Дьявол – это понятие обобщённое. Я люблю более точный термин – бизнесмен. И уж точно не король Ада. Сомневаюсь, что наш великий правитель вёл бы подобные беседы с жал… с людьми, – он сел обратно в кресло. – Давай ближе к делу. Я могу решить твои проблемы быстро и безболезненно взамен на небольшую услугу.
Карро жестом указал на дверь, через которую я вошёл. Возле неё, как оказалось, были ещё две.
– Эти двери ведут в лучшую жизнь. Войдёшь в первую – станешь суперзвездой. Большие роли в кино, огромная популярность, фанаты и прочая ерунда, о которой ты мечтал. Войдёшь во вторую, и все твои близкие будут здоровы счастливы. У тебя же будет хорошая работа, жена, дети и прочие прелести спокойной жизни. А третья дверь – это выход. Просто выйдешь и пойдёшь, куда шёл. И в этой жизни ты и дальше будешь собирать отказы на кастингах, пока не сломаешься и не сопьёшься к чертям.
Старик снова отошел к окну.
– И ещё. Какую ты бы дверь не выбрал, назад дороги нет.
Я сделал очередной глоток виски, поднялся с кресла и подошёл к дверям. Алкоголь сделал меня увереннее. Я, как уже понимаю сейчас, ощутил ложное чувство собственной важности. Почувствовал себя хозяином положения. Я подумал, раз он предлагает мне такие условия, значит я ценный для него.
– И что, всё так просто? В чём подвох?
– Никакого подвоха. Чистый бизнес. Считай, что я твоя золотая рыбка. Твой Джин. Давай, Нео, выбирай свою таблетку.
– А гарантии? Какой-то там, контракт или что-то там… подписи кровью…
Старик рассмеялся.
– Никакой крови. Вся эта голливудщина нам ни к чему. Просто воспользуйся одной из дверей и сделка состоится. Хочешь контракт – завтра пришлю тебе ворона с документами.
– А что же взамен? Что за услуга? – я протянул демону пустой стакан.
–Просто услуга, – он наполнил и дал мне очередную порцию алкоголя. – Однажды мы снова встретимся, и ты окажешь мне услугу. Не сложную. А до этого времени будешь проживать свою ту или иную счастливую жизнь. Смотря в какие «звёздные врата» войдёшь.
Я залпом выпил содержимое стакана, поставив его на маленький резной столик, и подошёл к дверям.
Жена, дети, счастливые близкие… или звёздная жизнь, мечта…
И тут меня осенило. Эврика! Ведь, если я стану успешным актёром, то буду зарабатывать миллионы и смогу помочь всем родным деньгами. И они будут счастливы. Два зайца одним выстрелом.
– Ну что, сынок? Какая из этих дверей твоя? Какая дверь в твоё вечное лето? Какую жизнь выбираешь?
И я выбрал…
***
Дождь всё барабанил по крыше новой BMW. Ночная прохлада заполняла салон через открытые окна. Костя курил. Андрей достал флягу из внутреннего кармана и сделал глоток.
– Поэтому ты получил ту первую роль?
В ответ последовал утвердительный кивок.
– И как всё это произошло? То есть, что было дальше?
Андрей взглянул на часы. 23:25.
Выкинув окурок в окно, он продолжил рассказ.
***
За открытой дверью я увидел свою комнату.
– Механизм запущен. Ступай в новую жизнь, – сказал демон.
Я вошёл.
– Живи с удовольствием, сынок. До встречи.
Обернувшись, я увидел только стену в тёмной комнате.
Утром мне позвонили с прослушивания и сказали, что мне отказано, потому что я «не похож на водителя школьного автобуса», но подхожу на роль главного героя и по стечению обстоятельств, связанных с какой-то травмой предыдущего актёра, они предложили эту роль мне.
Так всё и завертелось.
***
– У меня было всё, что мне пообещал этот Карро: бешеная популярность и горы денег, как и девушек, желающих провести со мной время. Съёмки по всему миру, кинофестивали, вечеринки – постоянная занятость отдалила меня от семьи. Я совершенно забыл о них. Ни разу не помог им в трудную минуту. Мне ужасно стыдно за это. Стыдно за всё. Я много раз приходил к этому дому, чтобы разорвать эту чёртову сделку, но всё тщетно. Дом был пустой.
Костя сидел и смотрел на товарища, не зная, что сказать. Наконец, он нарушил тишину:
– И что теперь? Что за помощь требуется от меня?
Андрей снова закурил. Часы показывали 23:45.
– Сейчас я хочу положить этому конец, – он завёл автомобиль. – Сжечь это адское место к чертям! И ты мне поможешь.
Дождь почти прекратился, когда BMW подъехал к старому дому на Цветочной улице. Андрей потушил фары, но глушить двигатель не стал.
– Я возьму в багажнике канистру с бензином, зайду и подпалю дом изнутри, а ты…
– Слушай, – сказал Костя. – Пойми меня правильно. Я не знаю, что ты там принимаешь сейчас, но поджог – дело серьёзное. Зачем это всё? Поехали лучше в какой-нибудь бар, ведь у меня завтра… стой! Ах, ты засранец! – Он просиял улыбкой.
Часы показывали 23:58.
– Вот же ты выдумщик! Демон, сделка, услуга. Вот молодец! Честно, я бы не заметил подвоха, – Костя вышел из машины. – Кто там? Все? Юлька тоже в курсе? А виду не подавала, когда я выходил из дома. Вот же хитрецы.
Андрей вышел за ним. Его товарищ уже направлялся к старой входной двери.
– Стой! Костя, не входи, подожди. Ещё рано!
– Думаю, что уже все в сборе, – тихо с улыбкой произнёс товарищ, держа в руке открытый навесной замок.
Раскрыв дверь, Костя вошёл в темноту дома. Андрей остался стоять у двери.
Внутри стоял ужасный запах. Было темно. Свет уличных фонарей почти не попадал внутрь из-за грязных стёкол на старых окнах.
– Где же вся красота и алые стены? – с улыбкой спросил Костя. – Если честно, я сразу подумал, что ты сошёл с ума. Такая дикая история, как в ки…
Послышался глухой удар, прервавший его слова.
– Костя! Костя, что там? – Закричал Андрей.
Он услышал, как что-то рухнуло на пол, и выбежал за дверь, закрыв её за собой.
Возле автомобиля его уже ждал Карро.
– Ноль-Ноль-Ноль-Один, – произнёс он, выделяя каждое слово. – Чётко по расписанию, как и договорились. Молодец, сынок.
Андрей опустил голову, глядя на свои ноги.
– Он был моим лучшим другом. Самым лучшим.
– Да… ты молодец, – гордо сказал старик. – Близкий человек – это самое лучшее лакомство для моих малышей. Ох уж эти вирмы. Завёл на свою голову. Когда маленькие, эти черви такие вредные. Им всё лакомства подавай.
Андрей сел в машину.
– Не грусти, сынок. Первый раз всегда так. Остальные два будет легче. Езжай осторожно. До встречи через шесть лет, – демон пошёл в дом. Сквозь проём открывающейся двери были видны алые стены и картины.
Андрей включил фары и поехал домой. Надо поспать. Завтра съёмки, будет очень трудный день.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№11 Дверь в лето.
«Июньские зори, июльские полдни, августовские вечера – все прошло, кончилось, ушло навсегда и осталось только в памяти. Теперь впереди долгая осень, белая зима, прохладная зеленеющая весна, и за это время нужно обдумать минувшее лето и подвести итог. А если он что – нибудь забудет – что ж, в погребе стоит вино из одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и в них – все дни лета, все до единого. Можно почаще спускаться в погреб и глядеть прямо на солнце, пока не заболят глаза, а тогда он их закроет и всмотрится в жгучие пятна, мимолетные шрамы от виденного, которые все еще будут плясать внутри теплых век, и станет расставлять по местам каждое отражение и каждый огонек, пока не вспомнит все, до конца…
С этими мыслями он уснул.
И этим сном окончилось лето тысяча девятьсот двадцать восьмого года.»
Рэй Брэдбери. «Вино из одуванчиков»
Закрыв книгу, он закрыл и глаза, положив тонкие пальцы на бархатистую, тисненую золотыми буквами, обложку антологии. Подарочное издание, как-никак, да и на день рождения выпрошенное, почти слёзно, с кучей клятв вовремя ложиться спать и даже чистить перед этим зубы. Кончики пальцев поглаживали переплёт, а лицо, подставленное вечернему небу за окном, обдувал легкий ветерок. Надо же, а на поляне ведь и вправду зацвели одуванчики... Сладкий запах их пушистых солнечных головок донес порыв ветра, а вместе с ним - и запах новой, ярко-зеленой свежей листвы, еще липкой и сладкой, если прикоснуться к ней языком.
- Мурзик, ты спать собираешься? – в дверном проеме детской показалась мамина голова. Мама вроде как сердилась на то, что он засиделся так поздно. Но вокруг ее глаз собрались знакомые смешливые морщинки, делающие ее такой уютной и домашней, что захотелось наплевать на свой солидный двенадцатилетний (взрослый уже!) возраст, подбежать и привычно уткнуться в теплое плечо.
- Говорил же, не называй меня этой кошачьей кличкой! – он нахмурился, сдвигая брови, и осторожно положил книгу на край письменного стола.
- Ладно, больше не буду, - мама улыбнулась. – Выключай свет и ложись.
- А как же зубы?
- Так уж и быть, сегодня можно не чистить, - мама вытянула руку, нашаривая на стене выключатель. - Ложись. И окно не забудь закрыть.
Мягкая тьма окутала его со всех сторон, только через распахнутое окно всё еще дул весенний ветер. С сожалением опустив оконную раму, он передвинул легкую штору на место, оставив узкую полоску, через которую можно было видеть растущую в углу сада яблоню. Если сдвинуть голову на подушке немного влево, почти прижавшись щекой к прохладным обоям, то через ее ветви можно разглядеть нарождающуюся луну. Особенно красиво в полнолуние, когда сливочно-желтый шар висит над самой макушкой дерева, напоминая зрелую головку сыра. Но это будет позже, а пока можно просто закрыть глаза и представить себе наполненные солнцем винные бутылки.
Утро выдалось беспокойным. А началось всё с того, что Тимка безбожно проспал. Вот как знал, что не надо читать допоздна! Но нет, еще одну страничку, еще одну главу, словно не он выучил их вдоль и поперек и мог цитировать наизусть целые куски, не запинаясь. В комнату заглядывала мама, снова звала котячьим именем и щекотала высунувшуюся из-под одеяла пятку. Долго смеялась, когда он пытался спрятаться, безуспешно подтягивая ноги под скрученный одеяльный кокон, спасаясь от ее прохладных пальцев. Однако к завтраку приподнятое настроение, копившееся где-то глубоко внутри, исчезло, оставив только привычное раздражение и хмурость.
- Не опоздаем? – темные, как у сына, брови отца вопросительно приподнялись, наблюдая, как Тимка сосредоточенно намазывает неровно отрезанный кусок батона арахисовой пастой, накрывает его вторым куском и потом безуспешно пытается запихнуть всё сооружение в рот.
- Нет,- мама обеспокоенно вздохнула, допивая остывший чай. Все трое делали вид, что это обычное утро, такое же, как и все последние месяцы. – Все равно раньше десяти нас не примут. Но поторопиться стоит.
Ехали молча, каждый думал о своем, но в салоне их новенького «Опеля» молчание было густым и почти осязаемым, как воздух перед грозовым дождем. Даже по сторонам смотреть не хочется. Расплывчатые в утреннем тумане силуэты торговых центров и новеньких сияющих высоток не радовали, хотя обычно Тимка с удовольствием их разглядывал. Сейчас он сидел сзади, скрестив руки на груди и глядя перед собой, в широкий просвет между головами родителей. Забавная обезьянка-талисман, обычно корчившая уморительные рожицы, равнодушно болталась на резинке, подпрыгивая на поворотах.
Знакомые больничные коридоры были пусты, хотя обычно в такое время их заполняли десятки пациентов и их родственников, создавая гудящий фоновый шум. Сидя с ровной спиной, Тимка вцепился в подлокотники коляски, сглатывая тягучую слюну. Он старался не думать, какими будут результаты его очередного обследования. Каждый раз доктор говорил, что в следующий раз будет лучше, и каждый раз повторял эти слова с неизменной улыбкой. Но уже после пятого никто ему не верил.
Наблюдая за родителями и врачом по ту сторону стекла, Тимка разглядывал ставший уже привычным томограф. Он вспомнил тот день, когда случилась эта авария, нелепая, глупая по своей сути, которой вовсе не могло быть, если бы водитель встречной машины не заснул за рулем. Его родители отделались легкими ушибами да неглубокими порезами, а вот Тимка провел пару месяцев в отделении реанимации, опутанный трубками капельниц. Теперь внутри него было несколько титановых пластин, и в некоторые минуты, когда тоска накатывала совсем близко, он представлял себя киборгом.
Доктор что-то говорил, родители кивали, уже радостнее, чем раньше, и Тимка понял - новости хорошие. Коротко выдохнув через стиснутые до боли зубы, он откинулся на спинку кресла и на мгновение прикрыл глаза. Хотя он еще ничего не знал, но внутри зрело ощущение- всё будет в порядке.
Следующим утром он проснулся так рано, как не просыпался уже полгода. Сам, без напоминаний, сполз с кровати, оделся и доковылял до столовой, осторожно постукивая костылем на стыках паркетных дощечек. Раз-да-три…
- Можно мне в сад? – Тимка взял с буфета недочитанный томик и вопросительно уставился на мать. Окно в столовой было огромным, в пол, и по его стеклу стучали дождевые капли. Но само небо было чистым, сиренево-голубым, с легкими перьями исчезающих облаков.
- Дождь же идет, - мама удивленно смотрела на сына. Ну не станешь же ей объяснять, что у него странное ощущение нужности этого поступка. Вот так вот просто – ему надо в сад, и точка. – Ну ладно, сейчас папа тебя выкатит.
Добравшись до коляски своим ходом, Тимка аккуратно поставил костыли в угол и уселся, устраиваясь поудобнее . На веранде было сумрачно и прохладно. Поежившись, Тимка крепче сжал книгу в руках, раздумывая, что надо бы попросить плед. Из столовой доносились тихие голоса и звяканье тарелок, и он знал, что мама завела тесто на его любимые блинчики.
Тяжелые шаги отца заставили его очнуться и повернуть голову. Улыбнувшись, тот распахнул дверь и взялся за ручки. По-весеннему легкий дождь закончился, едва успев начаться. Поэтому и сад, и дом, и даже старый забор поблескивали крохотными каплями, век которых недолог. Выкатив тяжелую коляску в сад, мужчина глубоко вдохнул свежий, чуть влажный, пахнущий сиренью, воздух. Ему захотелось присесть рядом, поглядывая на сына снизу вверх, но на это не было времени.
- Если хочешь, я могу вернуться чуть позже, - сказал он, дернув одну из фиолетовых кистей.
- Спасибо, но не надо. Я просто почитаю, ладно? Можешь забрать меня через час, - Тимка равнодушно смотрел перед собой, прижимая пальцы к книжному корешку и вслушиваясь в жужжание случайной пчелы. Ему казалось, что они не одни, и это странное ощущение увлекло его.
Накинув на сына легкую куртку, закрывшую его почти до колен, отец отвел взгляд от склоненной над раскрытой книгой головы. Тонкая длинная шея, завитки темных волос, спускающихся под ворот футболки. Такой маленький и беззащитный, если не смотреть в глаза. Сдержав желание обхватить узкие плечи, он отвернулся, и его шаги вскоре затихли внутри дома.
Покосившись на приоткрытую дверь веранды, Тимка придержал завернутую ветром страницу, а потом и вовсе закрыл книгу. Всё верно, ему не показалось, и явственное присутствие постороннего только усилилось от наступившей тишины.
За забором кто-то был, он был в этом уверен на все сто процентов. Хотя бы потому, что небольшая дырка в одной из досок, которую он сам сделал, выковыряв сгнивший кружок бывшего сучка, была темной. На той стороне стояли и молчали, ожидая от него действий. Пошарив глазами по траве вокруг себя, он приметил небольшой аккуратный камушек и торопливо его поднял, сжимая в пальцах. Подождал еще немного, но незнакомец никак себя не проявлял.
- Эй! – потеряв терпение, Тимка размахнулся и запустил камушек, целясь чуть выше границы забора. Перелетев по небольшой дуге, тот шлепнулся за ним, одновременно с чьим-то вскриком.
- Черт! – за забором зашуршало, и с той стороны показалась светлая, вихрастая голова. – Совсем с ума сошел? Больно же!
На Тимку уставились синие глаза, сердито прищуренные. Одной рукой их владелец цеплялся за край забора, а второй потирал лоб, морщась в забавной гримасе. Черная футболка ему была явно велика, наверняка с чужого плеча, и потому ее рукава скрывали тонкие загорелые руки почти до локтей. И вообще, лето еще не началось, а его кожа уже была покрыта густым ровным загаром, какой можно получить только на море.
Перестав тереть лоб, мальчишка подтянулся и легко перекинул свое тело через забор, пружинисто спрыгнув в мягкую траву. Белые кроссовки, джинсовые шорты, поцарапанные коленки, таких мальчишек в их поселке было полно. Засунув кулаки в карманы, он покачался на носках, задумчиво разглядывая сидящего в коляске Тимку, потом коротко вздохнул.
- Тебя как зовут? Меня Женька.
- Тимка. Тимофей. – Тимка озадаченно разглядывал нового знакомого, который, ничуть не смущаясь, разглядывал его в ответ.
- Мы недавно переехали, - уведомил его мальчишка, предваряя вопрос о своем появлении. – Мои родители купили этот дом, чтобы мы с братом чаще бывали на природе.
- Понятно… А мы тут живем, всегда жили, - поправился он торопливо, словно его уличили во лжи.
- А что с тобой случилось? - Женька обошел его вокруг, дотронувшись носком кроссовки до колеса. – Ты совсем не ходишь?
- Хожу, - Тимка поморщился, - просто мне пока нельзя надолго вставать, я после операции.
- Ясно, - Женька сдвинул брови. – Что читаешь?
- Это? – Тимка поднял лежащую на коленях книгу и посмотрел на ее обложку, словно увидел впервые. – Сервантес.
- А, знаю, - новый знакомый потер облупленный нос и неожиданно чихнул. – Брат давал, скучно. Мне понравилась только лошадь. Этот, Росинант.
Оба помолчали, разглядывая друг друга, настороженно и в то же время дружелюбно. Наблюдая за тем, как мальчишка напротив хмурит светлые, выгоревшие на солнце, брови, Тимка подавил нарождающееся чувство зависти. Старшего брата у него не было, а после того, как с ним случилась эта неприятная авария, одноклассники все реже и реже бывали у него дома. Кому охота трястись в душном автобусе почти час, когда можно заняться чем-то более интересным? Это его возили в школу туда и обратно на машине.
Поэтому посетители в его доме бывали всё реже, а поселковые мальчишки сторонились городских, считая их выпендрежниками. Навалившееся чувство одиночества Тимка старательно заглушал чтением или прогулками. Хотя разве можно назвать прогулками это бесконечное сидение в коляске на одном месте? Если твое передвижение зависит от того, когда отец или мать выделят время и перевезут тебя на новое место, коих в старом, запущенном саду, более чем достаточно. Хуже только ковылять, опираясь на костыли и рискуя в любой момент поскользнуться на паркете.
- Знаешь, я слышал одну вещь про ваш дом, - Женька смущенно замолчал. Ковыряя землю носком кроссовки, он склонил голову, наблюдая за ним одним глазом, словно птица. – Ерунда, конечно, но местные мальчишки рассказывали, что в дальнем углу вашего сада есть старая калитка. И если ее открыть, то можно попасть в параллельный мир.
- Чего? – Тимка даже рассмеялся от такой глупости. – Ерунда всё это. Там всё так заросло крапивой. Если бы это было правдой, то ею бы давно воспользовались.
- Но проверить-то можно?
Наконец до Тимки дошло, зачем Женька торчал за забором, разглядывая их сад в крошечную дырочку. Сам он уже давно не верил в подобные сказки, хотя по-прежнему любил фантастику, перечитывая знакомые произведения множество раз.
- Можно, - пожав плечами, Тимка улыбнулся, увидев, как на смуглых скулах выступили розовые пятна. – Только тебе придется меня туда довезти.
- Да не вопрос!- с энтузиазмом схватившись за ручки коляски, Женька попытался сдвинуть ее с места. – Ничего себе! Какая тяжелая…
- А ты думал. Её только папа может сдвинуть с первого раза, - Тимка поёрзал, ему не терпелось, ощущение надвигающегося чуда знакомо защекотало рёбра. – Давай, толкай сильнее! Что ты как старая кляча?
- Тебе бы ещё копьё в руку, и ты будешь как этот Дон Кихот, - пробурчал Женька, наконец сдвигая тяжелую коляску с места, оставляя при этом глубокие вмятины. – Куда ехать?
- Вон туда, - Тимка махнул рукой куда-то за спину, и Женька ворчливо развернул коляску в другую сторону.
Даже если все эти слухи и сказка, сейчас Тимка был благодарен им за их существование. Он бы и сам их придумал, только бы сохранить этот момент, когда за его спиной громко пыхтят от усилий и даже тихо чертыхаются под нос.
Высокие метёлки травы били по его ногам, оставляя липкие следы от сока вместе с прилипшими зелёными семенами, и когда Женька устало остановился, не только его ноги, но и весь плед были усыпаны мусором . Оба уставились на ничем не примечательную калитку.
- И что дальше? – Женька недоуменно посмотрел на Тимку и встретил такой же озадаченный взгляд.
- А мне откуда знать?
- Можно её открыть?
- Конечно…
Войдя в росную траву, Женька осторожно сделал несколько шагов и вытянул руку, снимая старый ржавый крючок и толкая иссохшие доски. Жалобно скрипнув, те медленно сдвинулись в сторону, и две пары любопытных глаз уставились вперед.
- И это всё? – разочарование в голосе Тимки было таким неподдельным, что Женька дернулся, хотя, по идее, это он должен был чувствовать себя обманутым.
Сев прямо в траву, поджав под себя скрещённые ноги, он прикусил большой палец, стараясь не глядеть на сидящего в коляске мальчишку. Конечно, всё это ерунда, и параллельных миров не бывает, а за забором в конце сада – обычный холм, с растущим на нём старым дубом. А дальше - только лес и такие же круглые холмы и ровные поляны. Но….
- Тебе не кажется, что вон тот дуб похож на великана? – прищурившись, Женька указал подбородком вперёд.
Массивное дерево, только выбросившее листья, действительно напоминало большую, неуклюжую тушу, а потрескавшаяся кора придавала ему сходство с затаившимся троллем. Могучие корни вокруг пучились, переплетались, истончаясь с расстоянием, обхватывая весь холм, словно щупальцами.
- Здесь не помешало бы хорошее копьё, - легко поднявшись, он стряхнул с шорт мусор и потер вихрастый затылок. – Сейчас вернусь.
Сделав несколько шагов через заросли молодой, но уже жгучей крапивы, Женька подпрыгнул и легко перебрался на свою сторону. Почти бесшумный прыжок закончился невнятным бормотанием и шипением. Там тоже росла крапива.
- Сейчас вернусь!
Тимка сидел и сидел, глядя прямо перед собой, старательно сдерживая желание выкрикнуть чужое имя. А может он просто задремал, убаюканный сладким запахом цветущей сирени и жужжанием первых пчел? И если моргнуть, снимая напряжение в слезящихся глазах, то проснешься в своей палате, опутанный знакомыми трубками, чувствуя противный больничный запах.
Стянув с себя куртку, он осторожно сложил ее на почти вросшей в землю скамье, совсем рядом с ним, подставляя незагорелые руки жгучему солнцу. Наверное, папа не будет сильно ругаться, ведь уже тепло. А сейчас ему очень жарко, потому что сердце колотится так часто, что приходится открывать рот, напоминая самому себе собаку в жаркий полдень.
Когда Тимка уже совсем отчаялся, за забором послышалось пыхтенье, и над его краем показалась рука, вцепившаяся в край доски. Подтянувшись уже знакомым жестом, Женька с облегчением выдохнул и перекинул кусок старой, покрытой неровными пятнами ржавчины, трубы. Спрыгнув следом, он вытер вспотевший лоб, оставляя кирпично-красные хлопья грязными пальцами, и солнечно улыбнулся.
- Вот, в сарае валялась. Тяжелая, зараза, - Женька протянул длинный обрезок вперед, повертев его перед Тимкиным лицом, и потом осторожно положил на его колени. – Я ее наждаком немного потер, чтобы не так маралась. Попробуй, подними.
- Я доблестный рыцарь Дон Кихот Ламанчский! – вцепившись в неровную поверхность всеми пальцами, Тимка вскинул трубу на манер рыцарского копья. – Вперед, мой верный Санчо! Вперед, мой верный Росинант! Мы сокрушим это дерево… ой, этого великана!
- Игого!- пытаясь подражать лошадиному ржанию, Женька закашлялся и едва не подавился от хохота, когда услышал, как Тимка оговорился, перепутав слова. Ему было смешно, и он сам не знал почему. Или из-за глупой оговорки, или из-за того, что старая калитка оказалась всего лишь старой калиткой, не ведущей никуда. А может просто потому, что утреннее солнце поднялось высоко, высушив траву. И впереди их ожидало множество летних дней, которые можно растянуть до бесконечности, заполняя всем, что только может народиться в вихрастой голове.
Вцепившись в ручки коляски, он смеялся, навалившись на ее спинку, взбрыкивая тонкими, ужаленными крапивой, ногами, словно жеребёнок, и из-под его недавно белых кроссовок летели комья влажной земли вперемешку с травой. Наконец он выпрямился, и, всё еще улыбаясь, громко закричал, как только могут кричать от избытка чувств двенадцатилетние мальчишки.
- В атаку!- колеса коляски завертелись. Тяжело вздрагивая, она медленно набирала скорость, сопротивляясь подъему, но Женька упорно толкал ее вперёд, сопя от напряжения.
Давя желтые головки одуванчиков, коляска взлетела на холм, и Тимкина фигурка со старой трубой в руке, во вздувшейся бочкой футболке, стала похожа на силуэт знаменитого идальго. Размахивая руками, он выкрикивал текст, пытаясь перекричать теплый ветер, бьющий в лицо, совершенно забыв о том, что его книга и куртка остались лежать на скамье. Правда, если бы он обернулся, то увидел бы их в распахнутой калитке, поскрипывающей несмазанными петлями, от которой начинались две полосы на примятой Женькиными ногами траве.
В отличие от Брэдбери, их лето только начиналось.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№12 Круговорот
-- Мой папа -- сказочный герой, -- безаппеляционно заявила восьмилетняя Рита.
Мать девочки выразительно посмотрела на психолога.
-- Её отец, госпожа Ева, -- с нажимом повторила она, -- пропал без вести полтора года назад.
-- Понятно, -- осторожно ответила Ева и поправила очки. На вид она была совсем молоденькой, скорее всего только что получила диплом -- мать Риты смотрела на неё с враждебным недоверием. Как и на дочь.
-- Госпожа Нина, вы могли бы… мне нужно… нам с Ритой нужно поговорить наедине, вы могли бы подождать в комнате для гостей?
Мать Риты окинула психолога уничижительным взглядом и вышла, едва не хлопнув дверью -- Ева и Рита одинаково вздрогнули.
-- А герой какой именно сказки твой папа? -- ещё раз поправив очки, спросила Ева. По правде говоря, она не была уверена в том, что Рита, глядя на мать, относится к ней серьёзно.
Рита задумалась.
-- Любой, -- наконец сообщила она важно. -- Я прочитала с ним Пеппи Длинный Чулок… И Винни-Пуха. И Карлсона. А в последний раз он был в Питере Пене.
-- Он был Капитаном Крюком? -- уточнила Ева, делая пометки в блокноте и незаметно листая конспект под столом. Хуже, чем на экзамене.
-- Нет, он был папой, -- пояснила Рита. -- Понимаете, папа решил, что ему лучше в книжках, он читал мне их, читал. Прочитал мне Чипполино и Мерри Поппинс и ещё мы с ним читали всякие стишки, а когда он читал Алису в Зазеркалье, то сказал, что уже забыл, как хорошо в книжках. И всё, он туда ушёл! Во все книжки, понимаете?
Ева не понимала, не была уверена -- шизофрения это или ювенальные галлюцинации. Или просто у Риты слишком живое воображение и она расстроена тем, что отца больше нет рядом.
-- Ты любила папу больше мамы? -- спросила она.
Рита задумалась:
-- Их нельзя сравнивать, -- сделала она вывод. -- Папа -- это папа, а мама -- это мама. Я их обоих люблю.
-- Ты очень скучаешь по папе?
-- Мне бы хотелось, чтобы он жил не в книжках, -- со вздохом призналась Рита. -- Но зато я могу всегда его навещать.
-- Ты не будешь против, если мы с тобой будем встречаться, скажем, по средам? Ты могла бы мне рассказывать, что прочитала о своём папе. Может быть, я найду способ вам помочь, -- Ева очень надеялась, что говорит убедительно. -- Ты ведь не можешь рассказывать об этом маме, правда?
-- Её это расстраивает, -- согласилась помрачневшая Рита.
-- Но поговорить об этом тебе хочется…
-- Хочется.
-- Значит, договорились?
-- Ладно.
***
Папа сидел на дереве и почти сливался с листвой, но Рита его всё равно заметила.
-- Ээээй! -- крикнула она. -- Я пришла!
Отец едва не свалился с дерева от неожиданности.
-- Тебе не кажется, что “Айвенго” -- книжка тебе не по возрасту? -- проворчал он. -- Я не могу спуститься, я в засаде, если хочешь, сама сюда залезай.
-- Меня из-за тебя отвели к психологу, -- с возмущением сказала Рита.
-- Так зачем же ты болтала обо мне?
-- А зачем ты ушёл и никому ничего не сказал?
С соседнего дерева раздался тихий свист. Папа насторожился, поднял лук. Но всё было тихо.
-- Ну и как психолог? Сильно глупый? Меня твоя мама тоже водила к психологам, сплошные идиоты.
-- Нет, она милая и сказала, что поможет мне. И она мне поверила!
Папа с тревогой посмотрел на неё.
-- Значит, она сама чокнутая…
В чаще послышался треск и очень скоро к дереву подскочил Малыш Джон.
-- Юркий, Юркий! Они поехали другим путём, Робин передаёт, что нужно уходить!
Папа легко спрыгнул с дерева, хлопнул Малыша по плечу.
-- Мы их догоним! -- и оглушительно засвистел.
Как бы быстро ни бежал папа по лесу, Рита не отставала от него.
-- Почему ты ушёл? -- требовательно спрашивала она. -- Пойдём домой, мама сегодня приготовила тефтели в томатном соусе, твои любимые.
-- Подумаешь -- тефтели, -- презрительно отозвался папа.
-- Почему ты мне не отвечаешь? Ну почему? Я тебя спрашиваю, а ты никогда не отвечаешь! Почему ты не хочешь вернуться?
-- Вот у вас там сейчас что? Ноябрь? Брррр, а я нашёл свои двери в лето и теперь всегда в нём.
-- А в Хрониках Нарнии вечная зима!
-- А я не хожу в Хроники Нарнии!
Они добежали до какого-то места в лесу, по виду не отличимого от остальных, и папа опять влез на дерево. На этот раз Рита поднялась следом.
-- Тебе не понять, -- продолжил папа шёпотом, он вглядывался в лес. -- Тут я -- герой, я всегда нужен. Даже когда я не герой, я нужен.
-- Но там ты мне нужен, -- в отчаянии сказала Рита. -- И я знаю, что ты герой!
Папа долго молчал, а когда собирался ответить, Риту настиг голос мамы:
-- Оторвись ты уже от книги, вся в отца! Ужин стынет!
Рита вяло жевала тёплую котлету и обдумывала свою встречу с папой. И чем дольше она думала, тем меньше ей нравилось то, что он сказал.
***
-- Но в прошлый раз ты говорила, что твой отец -- сказочный герой…
-- Я врала, -- равнодушно сказала Рита. -- Просто мне было скучно. А на самом деле, папа бросил нас, потому что я ему не нужна. Ему со мной не интересно.
-- Тебе это мама сказала? -- Ева не могла понять, что привело к такому резкому изменению.
-- Я сама догадалась, я же не маленькая…
Ева задала ещё несколько ни к чему не приводящих вопросов. По всему получалось, что терапия завершена успешно. Только вот она ничего для этого не сделала.
Мать Риты, госпожа Нина трясла ей руку и рассыпалась в благодарностях. А Ева смотрела на Риту, и её тревога росла.
***
-- Вы зачем пришли? -- Рита топталась на крыльце школы и явно не знала, как реагировать на появление психолога -- не то место и не то время.
-- Просто я всё время думала, почему… -- Ева торопилась говорить, по крыльцу шли другие ученики с родителями, постоянно толкали их.
-- Давайте отойдём, -- предложила Рита и надела рюкзачок.
Они спустились с людного крыльца и подошли к решетчатой ограде школы.
-- Так вот, я просто забыла сказать тебе очень важную вещь. Может ты её и так знаешь, -- Ева перевела дыхание. -- Но твой папа, где бы он ни был, он тебя очень любит. И всегда будет любить. Пожалуйста, не забывай об этом.
Рита, до этих слов внимательно смотревшая на неё, отвела взгляд и как-то по-взрослому вздохнула.
-- Какая разница, любит или нет, если ему интереснее в другом месте? Не со мной.
Ева не была готова к такому повороту.
-- Но это же разные вещи, -- попыталась возразить она. -- Он может быть где угодно, но любит тебя всё равно.
-- Я не понимаю, -- покачала головой Рита. -- Когда я кого-то люблю, я хочу к нему. К маме, к бабушке и дедушке, к папе. И даже к Мире -- она моя любимая кукла. Как такое может быть, что ты кого-то любишь, но не хочешь быть рядом?
-- Иногда так просто получается, человеку приходится быть далеко, даже если он не хочет.
-- Но у папы не так, он хочет быть там, где он есть!
Ева задумалась.
-- А он никогда не приглашал тебя к себе? Ты ведь говорила, что встречаешься с ним… В книгах… Если бы он не любил тебя, он бы не хотел с тобой видеться, он бы остался в других книгах, взрослых, которые ты не читаешь.
Теперь задумалась Рита.
-- Но он пытается уйти во взрослые книжки, -- с сомнением сказала она, наконец. -- Или в книжки для мальчиков.
-- Но не уходит же.
Рита кивнула, она по-прежнему пребывала в задумчивости. Ева решила, что самое время попрощаться.
-- Если захочешь поговорить, можешь звонить мне в любое время, -- сказала она и сунула в руку Рите свою визитку.
***
Рите казалось, что она всю жизнь решает эту загадку -- любит ли её папа? И по каким признакам определить, что любит? По каким -- что нет? Еву она не забыла. Хотя ни разу не звонила ей. За много лет у неё было желание сделать это, но она так и не решилась. О чём было разговаривать? Долго Рита продолжала сбегать в книги к отцу, когда её доставали школа, домашние проблемы, раздражённая мама. Со временем она стала читать другие книжки -- “Унесённые ветром”, “Поющие в терновнике”, “Сто лет одиночества” -- папа был почти в каждой из них. Рите было интересно -- он заходит, чтобы повидаться с ней, или она выбирает книги, в которых есть папа. В конце концов она никогда не читала книжек про зиму. Когда ей исполнилось пятнадцать, она и вовсе почти перестала читать -- появились другие интересы -- танцы, мальчики, одежда. Да и школа превратилась в череду бесконечных экзаменов -- а в учебниках папа никогда не появлялся. Когда ей исполнилось восемнадцать, она уже не была уверена, что не придумала историю с отцом. Мама вышла замуж второй раз и была счастлива в браке. Рита съехала в отдельную квартиру и тоже была счастлива. Университет. Оживлённые семинары, студенческая жизнь. Диплом. Первая работа. Потом появился Марк… Рита не успела оглянуться, как вышла замуж, а на руках у неё оказался первенец -- Ждан.
-- Маааааам, я не хочу про Винни-Пуха, почитай мне что-нибудь про трансформеров!
-- Может быть про пиратов? -- обречённо спросила Рита. -- Про трансформеров есть только комиксы.
-- Ладно, -- капризно протянул сын. -- Давай про пиратов… Я хочу есть!
…Когда с желаниями поесть, попить и сходить в туалет, а также с маленьким скандалом из-за того, что он сейчас не может посмотреть мультики, было покончено, Рита с облегчением открыла “Питера Пена”... Она вынырнула из книги за полночь -- где-то на середине, сын уже давно и крепко спал.
-- Я уже и забыла, насколько там лучше, -- прошептала она и снова углубилась в чтение.
Утром Ждан проснулся и начал требовать молока, но мама не отзывалась. В комнате только лёгкий ветерок из открытого окна шевелил занавески и перелистывал страницы открытой книги. Да лежал рядом прямоугольный кусочек картона -- визитка.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№13
Во все стороны, сколько хватало глаз, расстилалась заснеженная равнина.
Гор гнал по бездорожью, ориентируясь только на показания заиндевевшей приборной панели. Он уже изрядно замерз: потрепанный термокомбинезон стыл на ветру, с трудом поддерживая температуру тела. Ирония, что самое доступное средство передвижения на этой забытой богом планете – летающая торпеда с седлом, мотор которой гудел сейчас на высоких оборотах у него между коленями.
Гор вырос на Проционе, но родился он на другой планете – вот только на какой, он сам не знал. Родителей давно не стало. А он не помнил уже ничего, кроме вечной зимы и недостатка кислорода.
Он поплотнее прижал респиратор, повел головой по сторонам: слева на горизонте, на самой границе зрения бликовали далекие башни города. Маска из темного пластика, полностью закрывающая лицо, приглушала слепящую белизну, рассеивая лучи холодного солнца, скользящие по бесконечной пустоши.
Спустя час он добрался до цели – старого поселения. Небольшая группка строений, казалось, намертво вмерзла в ледяную пустыню.
Гор подрулил к заросшей белыми кристаллами внешней стене периметра и заглушил двигатель. Кроме него здесь враскоряку припарковались еще две облезлые колымаги. Барахолка была пока еще живым сердцем этого стылого нищего мира. Даже странно, что сегодня здесь так малолюдно.
Он заблокировал машину и слез на землю, разминая застывшие мышцы. Торопясь согреться, прошел под арку и быстрым шагом пересек пустынную площадь, направляясь к уже хорошо знакомой лавчонке. Привычно подтолкнул застревающую автоматическую дверь, вошел в небольшой тамбур, а спустя несколько секунд шагнул из него внутрь лавки.
Гор сразу отключил подачу воздуха в респираторе, чтобы сэкономить запас кислорода, и снял с лица маску. Дохнуло теплом, полным резких запахов.
- Салют, - громко сказал он от порога и тут же закашлялся.
В лавке было невыносимо душно: последние годы многие экономили на покупке баллонов с воздушной смесью и замене фильтров углекислоты, держа процент кислорода в своих жилищах как можно более низким. К этому волей-неволей привыкаешь, но сразу после маски голова начинала кружиться, недоставало дыхания.
- Здорово, - едва взглянув, буркнул хозяин, и снова отвернулся к своим платам.
- Ну, пришло то, что я заказывал? – спросил Гор, двигаясь к длинной широкой стойке, за которой сидел мастер. Сердце стучало с надсадой, легкие похрипывали, и он с трудом выговаривал слова.
В тусклом свете нескольких маломощных потолочных светильников он прошел мимо стеллажей, заваленных разнообразной, видавшей виды техникой и ее запчастями. Гор был здесь три месяца назад, и, кажется, старья, что годилось только на разборку, с тех пор стало еще больше.
Мастер полез под прилавок и с трудом вытащил тяжелый металлический брусок с поцарапанной панелью на одном из торцов. Судя по всему, это списанное оборудование – но Гору и такое сойдет, лишь бы номинал держало.
- А где остальные?
- Двести, - сказал мастер, не глядя в глаза. – За один.
- В смысле? – Гор напрягся.
- Двести.
- Мы договаривались – шестьсот за четыре.
- Нет, восемьсот.
- Мужик, так не пойдет. Я тебе оставил задаток. Поэтому цена должна быть шестьсот!
- Обстоятельства изменились, цена выросла. Можешь взять три за шестьсот.
- Мне надо четыре!
- Тогда это будет стоить тебе восемьсот и ни койном меньше.
- Слушай... – Гор наклонился и слегка понизил голос. – Ты же понимаешь... это большие деньги. Даже если я отдам тебе шестьсот – это весь мой месячный заработок. Мне через неделю жрать будет нечего.
- Тогда найди себе другую работу, - буднично пробормотал хозяин. – Такую, где будешь зарабатывать больше. Или возьми подработку.
- Я и так работаю двенадцать часов в сутки! Если бы на этой планете была работа, где платят больше, я бы там уже работал. Но ты же понимаешь, что это нереально. Шестьсот. Мы с тобой договаривались на шестьсот.
- Нет, парень, - мастер покачал головой и взялся за ручку блока, собираясь спрятать его обратно под прилавок.
Гор ухватил блок за другую ручку.
- Почему ты его убираешь?
- Потому что ты не хуже меня знаешь, что иметь эти штуки незаконно! – прошипел мастер, пытаясь вырвать у него блок. – А может, ты хочешь сдать меня Сыску при передаче денег? Ищешь законное основание?
- А ты, когда брал у меня задаток, о чем думал, отец?! – возмутился Гор. – Вот только если бы я был связан с Сыском, ты бы уже давно лежал мордой в пол. Зачем им законные основания? Они у тебя на каждой полке найдут по основанию для срока!
- Тебе на что вообще эти энергоблоки? – Мастер прищурился. – Такие мощные запрещено использовать без разрешения Особого отдела. Хочешь запитать самопальный квантователь, чтобы наварить себе немного койнов?
- Да ты сказочник, я посмотрю! Вот только откуда в реальности взять для него детали? – Гор испытывал растущее раздражение. – Если бы я мог собрать такую штуку, я бы пришел не к тебе, а к какому-нибудь сыскарю побольше чином и предложил ему быть в доле. Потом просто подключился бы к городской сети, и ни у кого бы не возникло вопросов при обнаружении утечки – лишь бы койны капали.
Хозяин лавки пожевал губами.
- Доставай мое барахло, я его забираю, - твердо сказал Гор.
Он положил ладонь на кассовый считыватель, и на экране отобразилась цифра: шестьсот.
- Восемьсот. – Мастер оттолкнул его руку. – Мне через три дня отдавать ежемесячный платеж. Ты знаешь, Патрули обожают наведываться сюда с облавами. Поэтому я, как многие другие, кто хочет торговать, вынужден кормить этих псов. У меня не хватает выручки в этом месяце. У людей нет денег. Ни у кого нет денег. Если тебе нужны аккумуляторы, ищи где хочешь восемьсот койнов – или проваливай с глаз моих!
Гор негромко выругался и снова приложил ладонь: пришлось отдать весь остаток сбережений на черный день. Мастер прижал палец в углу экрана, подтверждая сделку. Гор проверил энергоблоки на работоспособность, а после этого за две ходки вынес свои покупки наружу и втиснул их в багажник аэролета.
Он вернулся домой, когда короткий блеклый день уже подходил к концу. Припарковал торпеду возле крыльца и, оглядываясь по сторонам – на улице было пустынно, а окна соседних хибар смотрели слепо, закрытые противоветровыми щитами – вытащил из багажника два блока и занес их в тамбур, потом сходил еще за двумя. И уже когда открывал внутреннюю дверь, услышал, как в глубине дома что-то упало.
Гор поднял прислоненный возле входа ухватистый обрезок трубы и медленно двинулся сквозь короткий холл в сторону жилой комнаты.
Он тихо вошел. Посреди комнаты лежал какой-то предмет, но в полутьме Гор не мог различить, что это. Он щелкнул пальцами – зажегся свет. Теперь разглядел: это был тепловой сканер. Чужой тепловой сканер.
- Так. Кто бы ты ни был – лучше выходи сам, - предложил Гор. – Потому что если тебя найду я – проломлю череп.
- Не надо, - сказал тонкий голос.
- Вылезай, - приказал Гор.
Из-за спинки продавленного дивана поднялась невысокая фигурка. Это был паренек лет одиннадцати-двенадцати. В этот момент Гор заметил, что дверь в подвал приоткрыта.
- Ты ходил туда? – прорычал он и шагнул в сторону подростка.
- Нет-нет, я только открыл дверь! – воскликнул тот и попятился. – Но я не спускался!
- Трогал что-то? – Гор сделал еще один шаг к нему, но парень поднял вверх руки и отчаянно затряс головой.
Гор пронесся мимо и ссыпался вниз по лестнице. Свет зажегся автоматически. Он бросился к транспортеру, пробежался пальцами по всплывающим голографическим панелям и кнопкам. Все тумблеры были в исходной позиции, машина казалась нетронутой – такой же, какой он ее оставил сегодня утром. Он выдохнул с облегчением.
Паренек стоял наверху лестницы, настороженно вглядываясь в полутьму внизу. Когда Гор появился на нижних ступенях, он метнулся в сторону.
- Как дверь вскрыл? – спросил Гор.
Паренек пожал плечами.
- Найти уязвимости в таком замке ничего не стоит. Это смогла бы даже моя бабушка.
Гор не согласился бы с этим утверждением: он сам программировал защиту. Но похоже, пацан мозговитый...
- Я вообще-то думал, это заброшенный дом, и тут никто не живет, – добавил мальчишка, оглядываясь по сторонам. – Но меня всегда удивляло, что температурный скан такой высокий.
- Так ты погреться зашел?
- Ну да, тепло здесь. У нас дома холодно – энергоблоки совсем сдохли. Мать не может купить новые. Сестренка все время болеет из-за этого...
- То есть ты решил прихватить мои энергоблоки?
- Ну... нет. Я же говорю: зашел посмотреть. Думал, здесь никого, и просто какой-то автомат работает.
Гор смотрел на подростка. Потертая одежка, мешком висящая на хилом теле; модная прическа – вот только она делала вид этого паренька еще более болезненным.
- Есть хочешь? – спросил Гор. У него оставалось совсем мало еды. Но, пожалуй, она ему больше не понадобится.
Глаза мальчишки зажглись от этого щедрого предложения, но он тут же что-то вспомнил и нахохлился.
- Ага... И как мне потом придется расплачиваться?
- Мама учила ничего не брать у чужих дядь? – поинтересовался Гор. – Правильно, надо слушать маму. Вали отсюда.
Он указал обрезком трубы на выход. Подросток сделал несколько шагов в этом направлении, но любопытство перевесило страх; он остановился.
- А что за машина внизу? – спросил он. – Там много дорогой начинки...
- Все-таки спускался?
- Ну... я только одним глазом успел посмотреть. Оттуда больше всего тепла идет... Что это за оборудование?
Какое-то время Гор раздумывал.
- Ладно, пойдем, - он махнул рукой и направился к тамбуру, где все еще стояли портативники. – Поможешь.
Вдвоем они перетащили блоки в подвал. Гор подключил их к транспортеру и запустил основной протокол.
- Так что это такое? – спросил подросток.
- Машина для доставки посылок.
- А откуда она у вас?
- Собирал по запчастям много лет. С твоего возраста, наверное.
- Это что за точки? – подросток указал на голографическое табло, где отражалась трехмерная карта пространства.
- Планеты.
- Интересно, почему большинство серые, а эти несколько – зеленые?
- Думаю, потому, что только эти работают.
- А... это какие-то устройства для приема посылок?
- Да. Двери.
- То есть отсюда можно переслать что-то прямо на другую планету? – поразился паренек. – Каким образом?
- Технология квантовой телепортации. Любой предмет, находящийся в этой кабине, трансформируется в квантовую функцию, которая описывает абсолютно все, чем он является. Досконально в теорию вдаваться не стану – слишком нудно объяснять, но принцип работы на квантовой запутанности.
- Это какая-то засекреченная вещь, наверное? Военная?
- Нет, вполне мирная. Только крепко забытая.
- А как она к вам попала?
- Долгая история.
- Наверное, было трудно разобраться... – паренек бродил пытливым взглядом по экранам.
- Да уж, руководства пользователя не оказалось в комплекте. Но мне эта машина досталась в относительно работоспособном состоянии, так что не пришлось особо мозговать. Даже ты сможешь разобраться, как быть оператором и отправлять посылки.
- Так вы хотите стать посылкой? – догадался подросток.
- Да. Хочу свалить с этой планеты навсегда, - негромко, с чувством произнес Гор.
- Куда?
- Куда-нибудь, где тепло. И где не нужно платить за кислород.
- Думаете, где-то лучше, чем здесь?
- Да где угодно будет лучше, чем здесь! Если там нет вечной зимы, ты не сдохнешь от голода, а найти применение своим рукам и голове не так уж сложно, если они из правильных мест растут.
- А можно поподробнее о принципе работы? – спросил подросток. – Я не совсем понял, каким образом предмет превращается в волновую функцию.
- Если в самых общих чертах, то вокруг кабины генерируется мощное магнитное поле, внутри создаются закольцованные пучки высокоэнергетической плазмы, которая мгновенно распыляет его на атомы и отправляет информацию, в которую он превратился, в нужную точку пространства. Там его собирает другая кабина. Доставка практически мгновенная – ведь кванты связаны друг с другом и полностью идентичны. А информации метафизически совершенно безразлично, в какой точке космоса пребывать. В точке назначения по полученной информации собирается тот же самый предмет, в котором все частицы имеет ту же самую энергию, какую они имели в момент уничтожения оригинала.
- Надо же. Я никогда не слышал о такой технологии.
- Представь себе, когда-то это был распространенный и довольно недорогой способ перемещения.
- А уничтожение оригинала – без этого не обойтись?
- Нет, иначе возникнет квантовый парадокс – не может одновременно существовать двух копий одного состояния. Чтобы где-то связанный квант перешел в нужное состояние, исходный квант здесь должен быть разрушен – только так информация передается. Глобально, совершенно неважно, из каких частиц я состою – тех, что здесь, или тех, что находятся за сто парсеков, если состав этих частиц и их энергии будут полностью идентичны тем, что были во мне до разрушения. Важно передать сознание – а оно как раз транспортируется квантовыми методами. Сама дезинтеграция происходит за пикосекунды – и сборка тоже. Ты даже не успеешь моргнуть.
- Странно, что от транспортеров в таком случае отказались. Может, случались аварии или ошибки доставки?
- Это хороший вопрос. Лучше всяких бессмысленных вопросов из области философии, которые раньше я задавал себе сам. Я думаю, что ошибки и аварии, конечно, могли происходили, но это был только предлог. Ну, скажем, кому-то показалось, что путешествия стали слишком доступны, и ему не перепадает за это много денег. Говорят: экономическая ситуация стала иной... Мои родители свободно путешествовали по космосу, а теперь мало кто может позволить купить себе билет на звездолет. Он стоит три моих годовых дохода. То есть выход с планеты как бы есть, но большинство народа все равно никуда не денется... Сам подумай, кому это выгодно.
Говоря это, Гор заметил, что подросток слушает вполуха, с любопытством рассматривая звездную карту.
- В общем, на большинстве планет транспортеры официально запрещены, их невозможно купить или достать где-либо легально. Их просто физически почти не осталось. Тем не менее, кое-где они еще активны, - свернул Гор объяснения.
- А сколько человек может переместиться за один раз? – продолжал удовлетворять свой познавательный голод паренек.
- Как я знаю, масса посылки и дальность доставки зависят от мощности. Когда транспортер запитан только от энергоблоков – он потянет от силы одного человека. Вернее, я надеюсь, что потянет... Проблема еще в том, что я не знаю, в каком состоянии пребывают кабины, которые помечены зеленым... Полностью они работоспособны или просто подключены к питанию? Потому что если на той стороне что-то пойдет не так, посылка не будет доставлена и собрана в целостности. У них должны быть такие же резервуары с плазмой, - Гор указал на массивный задник кабины, занимающий добрую часть подвала. – Оттуда поступают все химические элементы, из которых посылка формируется по квантовому «слепку» методом холодной плазменной самосборки. Ну то бишь, говоря вульгарным языком: дух первичен – тело прикреплено к сознанию, а не наоборот. Если сознание «прибыло», к нему без труда можно подцепить тело-носитель – конечно, если оно собрано со всеми исходными параметрами, чтобы точно, как исходник принять сознание. Но если какого-то элемента не окажется в наличии или окажется недостаточно, как ты понимаешь, посылка не соберется такой, какой она должна быть. И как эти изъяны отразятся на живом организме, можно себе вообразить... – Гор помолчал. – К тому же я не знаю, кто сейчас контролирует активные кабины. Поэтому я иду на риск и никого за собой не зову.
- И вы не сможете возвратиться назад, даже если захотите?
- Возвратиться невозможно в принципе. Расходников, которые я собирал последние годы, хватит лишь на один цикл, на обратную операцию мощности уже не хватит. Смотри, пока я не подключил питание к главной схеме, этот транспортер отражается на карте серым цветом. Таким он останется и после моей отправки. Сюда невозможно переместиться ниоткуда.
Подросток какое-то время молчал. Похоже, вопросы у него стали подходить к концу.
- А как узнать, что вы добрались? – наконец, спросил он.
- Если все будет нормально, я отправлю сообщение.
- И когда вы собираетесь... уходить?
- Да вот прямо сейчас, – пробормотал Гор, запуская протокол подготовки к транспортировке.
Мальчишка стоял рядом, внимательно следя за его манипуляциями. Когда транспортер просигналил о готовности, Гор открыл дверцу.
- Куда полетите?
- Сюда.
Гор показал на одну из планет.
- Карейте? – Паренек оценил роскошь этой мечты. – Я слышал, там есть огромный океан. И климат идеально подходит человеку.
- Да.
- Не волнуетесь?
- Нет, - ответил Гор, чувствуя, как на висках выступил пот.
- Ну... удачи, - неуверенно пожелал мальчишка.
Гор обернулся. Они несколько мгновений смотрели друг на друга – чужие люди, ощущающие удивительную сопричастность в этот момент.
- И тебе удачи, - сказал Гор. – Однажды мир изменится, и двери снова откроются для всех.
Затем он шагнул внутрь и закрыл за собой дверцу кабины. Нажал на внутреннюю панель запуска. Встал в центр.
С низким гулом заработал блок накачки. Потом свет моргнул, и Гор почувствовал, что голову повело. Вдруг что-то надвинулось – бесконечно огромное, и он пропал в нем... Он не успел даже толком испытать страха. Потому что понял, что все уже произошло.
Гор поморгал несколько раз. Провел рукой по лбу, вытирая испарину... Он стоял в другой кабине. Это была ярко освещенная круглая комната, сияющая полированным металлом. Гор сошел с пьедестала в центре, не ощущая в своем теле никаких изменений... Толкнул дверь – и вышел наружу. В лицо дохнул теплый, влажный ветер, который нес едва уловимый запах йода... Тогда Гор еще не знал, что это и есть запах океана.
Кабина стояла на открытой площадке на крыше здания в нескольких этажей. Похоже, это была частная резиденция, причем очень частная – рядом не было заметно следов ни одной стандартной системы безопасности и слежения, которые обычно понатыканы всюду в общественных местах. Рядом с кабиной размещался небольшой пульт управления под прозрачным навесом. Активированные светограммы показывали параметры перемещения.
Пока никто не заметил его прибытия, Гор стер информацию о совершенной доставке. Затем стал перебирать пальцем световые панели, ища нужную – пока не нашел клавиатуру.
Мальчик, который стоял перед опустевшей кабиной на другом конце галактики, услышал, как транспортер вновь ненадолго загудел, а потом на одном из табло загорелся значок сообщения. Он нажал парящую в воздухе кнопку – и прочел слово, которое пока для него было чем-то абстрактным:
- Лето...
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
№14
+2° С
Ночью в морге тишина бывала напряжённой. Тишина не покоя, а ожидания. Она будто звенела ультразвуком между острыми инструментами из нержавеющей стали в шкафу. Растянувшись тонким слоем на секционном столе, она вибрировала, как перетянутая мембрана барабана, готовая лопнуть от малейшего касания. Если бы здесь находились санитары, они бы с присущей им бестактностью разрушили эту тишину металлическим лязгом ножниц, ножей, пил и молотков. Но все они разъехались по домам, а городишко был не настолько велик, чтобы нанимать вторую смену.
В морге сейчас был только один живой человек – охранник. Он сидел в приёмной за полукруглым столом, который закрывал его, как фортификационное сооружение. Иногда поглядывая на монитор с двумя единственным камерами на парковке и у входа, охранник играл в пасьянс на компьютере или читал статьи на новостных сайтах. И всё же, он был из тех, кто добросовестно выполняет свою работу. А работа состояла в том, чтобы в его дежурство ничего из находившегося внутри не попало наружу, а снаружи ничего не проникло внутрь.
Комната, где хранилась та самая напряжённая тишина, а вместе с ней и трупы людей располагалась дальше по коридору. Там свет был выключен, горели только красные индикаторы пожарной сигнализации под потолком. Целое здание во мраке, лишь приёмная с охранником на островке света.
Внезапно, в дальней комнате раздался щелчок, будто кто-то ногтём ударил о жестянку. Тишина, словно этого и ожидавшая, разорвалась, как надувной шарик от укола иглы, улетела в дальний угол и скукожилась. Звук отразился эхом от кафеля, заметался меж стен, но в коридор вылететь ему не хватило сил.
После щелчка последовал скрип петли на дверцах холодильника. Та распахнулась настежь. Затем полка с шумом, который издают ролики на асфальте выдвинулась вперёд. Ненамного, однако следующий толчок показал уже половину всей полки. В едва различимом свете от сигнализации были видны очертания тела под светлым покрывалом. Ноги, колени, бёдра.
Пальцы ухватились за край холодильной камеры, и полка снова потянулась вперёд. На этот раз она выехала на всю свою длину. Ноги того, кто лежал там спустились на пол. Холодные ступни коснулись тёплого кафеля. Полка издала протяжный стон, когда с неё убрался вес. Медленно, неуверенно, будто впервые тело пошло в направлении коридора. Белая простыня, которой санитары укрывали трупы запуталась и свисала как римская тога.
Тело остановилось только на мгновение, услышав от других камер новые щелчки. Но затем оно двинулось дальше по коридору, к свету.
Охранник не слышал приближение тела – босые ноги ступали бесшумно. Не издавало звуков и дыхание, ведь его не было, как не было и стука сердца. В случае с мертвецом слово «тихий» можно возвести в степень.
Когда к приёмной оставалось десять осторожных шагов, тело попало под яркий свет, остановилось ненадолго, словно в нерешительности, затем продолжило свой путь. В нормальном освещении, которое косо падало в коридор, можно было разглядеть кожу трупа на ногах – она серая. Однако под ней двигались мышцы, мягкие и эластичные. Шаг за шагом они приближали тело к охраннику.
Оно полностью вышло на свет, и стали видны глаза. Не похожие на глаза мертвеца. Не блёклые, а яркие, не застывшие, а живые. Блестели от лампочек так, будто внутри них плясали искры. И обращены они были на шею охранника. К ней же начали подниматься и руки.
Охранник так ничего и не заметил. Лишь когда холодная рука опустилась на его правое плечо, он вздрогнул и застыл неподвижно. Вторая рука коснулась левого плеча.
Затем большим и указательным пальцем труп начал массировать трапецевидные мышцы.
– Ты что делаешь? – раздражённо спросил охранник.
– Ты бы видел свою спину со стороны, – раздался сзади него женский голос, который был грубее её настоящего тембра из-за пониженной температуры в голосовых связках. – Нужен или стол повыше, или кресло поменьше.
Она начала массировать между лопатками и хребтом.
– Тебе что, жить надоело? – возмутился охранник. – В смысле, какого чёрта?! А ну прекращай!
Он завилял плечами, но женщина потянула его назад.
– Какой-то ты сегодня напряжённый. Вот и решила…
– Я тебя всё равное не пущу, – сразу предупредил охранник.
– Да при чём здесь это? Я просто не могу спокойно смотреть на смещённые позвонки. Это профессиональное, знаешь ли.
– Ладно. Всё. Хватит, – он безуспешно пытался сбросить её руки. – Я понял. Завтра же схожу к врачу, а теперь отстань.
Вдоль по позвоночнику она опускалась к середине спины, наклонила его вперёд.
– Слушай. Пере-стань. Не… не… ниже. Да, вот там.
Серые холодные пальцы надавили в нужном месте, раздался характерный хруст позвонков. Охранник расслабленно опустился в кресло. Секунд десять он сидел с блаженным выражением на лице.
– Вот, – сказала женщина, – с полчасика не делай резких движений и всё будет хорошо.
Из коридора неторопливо вышел труп мужчины в медицинском халате, открыл шкафчик, где хранились бланки с мелкой канцелярией, взял оттуда колоду карт и потопал обратно. Проходя мимо охранника, он, будто вспомнив о чём-то, повернулся к нему и спросил:
– Можно мы поиграем?
Охранник отмахнулся, мол, делайте вы что хотите, но вспомнив о служебном долге, вернул себе строгое выражение.
– Всё равно не пущу.
– Та я молчу, – невинно ответила женщина. – Ни о чём таком и не думала.
– Да неужели?
Он отъехал на кресле в сторону. За женщиной в тёмном коридоре стояло ещё три трупа. В порядке «живой» очереди все дожидались личной аудиенции у охранника. Под гневным взглядом они разом отвернулись, делая вид, что их заинтересовали пятна на стенах.
– Видишь? – насмешливо спросил охранник. – Они здесь по вопросу отгула, но ждут тебя. Значит, ты в одной с ними очереди.
Женщина обернулась, передний труп пожал плечами, как бы извиняясь. Его худое лицо, изуродованное автокатастрофой могло вызвать жалость даже у мёртвого. Тем не менее, когда женщина уступила ему место, и он попытался урезонить охранника выпустить его на улицу, тот, отказывая, даже бровью не повёл. Всё-таки, он был надёжным охранником.
Ещё два трупа с заготовленной речью-прошением, и ещё два отказа.
Раньше было намного проще. Охранник говорил всем, что за дверью лето, и тела за считанные часы сгниют на жаре, а потому надо ждать холодов и только потом он разрешит им выходить из морга. Ему верили и не донимали личными просьбами каждую ночь.
Однако месяц назад по моргу слушок прошёл, что лето за дверью никогда не закончится, ведь они находились в Египте на побережье Средиземного моря, где температура никогда не опускалась достаточно низко.
По прикидкам охранника у тел памяти после смерти оставалось примерно на один вордовский лист при двенадцатом шрифте. Туда помещались имена ближайших родственников с их короткими жизнеописаниями, некоторые подробности из профессии, ну и ещё по мелочи заметками на полях. Всё. Вот почему их было настолько легко дурить насчёт окончания лета.
К тому же, трупы в морге менялись так же часто, как и покупатели перед табличкой «Буду через пятнадцать минут» на закрытом окошке ларька. Им можно было объяснить, что жара скоро спадёт, и они довольные расходились.
Главное ведь дать надежду. Они ждали холодов, и постепенно одних забирали, привозили новых, так сменялись все «жильцы» морга. Новичкам охранник всё повторно объяснял, и они не упорствовали. До недавних пор.
Кто-то сыграл против охранника в обществе мертвяков. Под подозрение сразу пал учитель географии, который загремел сюда после удачного свидания с радиаторной решёткой школьного автобуса. Только он по своей профессии мог помнить, что лето за дверью не уйдёт, не ослабнет. Чёртов учителишка. Он доставил охраннику хлопот даже больше, чем умерший от инфаркта политик, который решил создать в морге формалиновый профсоюз.
Охранник отвлёкся от своих мыслей, заметив, что перед ним по-прежнему кто-то стоит.
– Снова ты, – проворчал он.
– Ты прав, – сказала женщина, смущённо поправляя прядь волос над потемневшим ухом. – Я бы хотела выйти.
Охранник хмыкнул, словно по-другому и быть не могло.
– Ты же знаешь правила.
Конечно, она знала. Уже четвёртую ночь «проживает» в морге, хотя большинство задерживается максимум на три.
– Ладно. А если я оплачу проход?
Охранник смерил её критичным взглядом. Что-то не было заметно карманов в её «тоге». Да и найдись они, что там могло оказаться? Деньги?
– Чем заплатишь? Почкой? Учти, личные вещи из хранилища я тоже должен охранять.
– Нет, я имела ввиду ставку, – она указала на монитор с открытой веб-страницей анонса боксёрского поединка. – Я знаю, кто победит. Сообщу тебе, ты поставишь деньги на нужного бойца, и вуаля.
– Врёшь ведь, – с сомнение протянул охранник.
– Для нас, мёртвых, время смешалось. Прошлое, настоящее, будущее. Мы многое знаем, но не всё говорим.
– Да вы вообще говорить не должны, – недовольно пробурчал он, однако идея его явно заинтересовала. – Откуда мне знать, что ты не блефуешь?
– А какая мне с того выгода? Если не выиграет завтра мой боец, тогда я никогда за дверь не выйду. А так у тебя деньги, а у меня пару часиков снаружи. Уговор?
– Не знаю.
– Ну же, – подбадривала она его,– не думаю, что у сторожей большая зарплата.
– Я охранник, а не сторож, – буркнул охранник.
– Но в остальном-то я права?
Он хранил угрюмое молчание.
– К тому же, льгот нет, – добавила она и кивнула в сторону тёмного коридора. – Все думают, что это лёгкая работа – охранять вот этих…
– И на собеседовании, – живо поддержал её охранник, – никто не говорил мне, что придётся шваброй заталкивать трупы обратно в холодильник.
Женщина участливо кивала, словно это не её в первую ночь охраннику пришлось гонять по всему моргу. Правда тогда он использовал не швабру, а пластиковый подлокотник от кресла.
– Так уговор?
Она протянула ему руку, а другой придержала покрывало, чтобы оно не обнажало её грубые швы на груди и животе.
– По очкам или нокаутом? – уточнил охранник.
– Шестой раунд, – уверенно и радостно произнесла женщина.
Он покачал головой.
– Я об этом ещё пожалею… Ладно. Уговор.
Охранник пожал её сильную, явно натренированную массажами руку. Но перед тем как отпустить, добавил:
– Никаких убийств. Если всё ради мести, ты не переступишь этот порог.
– Да ясно. Просто хочу погулять.
– Погуляешь, если твой боец победит.
Она указала на боксёра с татуировкой на плече.
– Вот он.
– Я запомнил. А теперь, – охранник жестом показал «кыш-кыш», – иди, займи себя чем-нибудь.
Сколько же с ними хлопот! И почему они не ведут себя, как нормальные усопшие?
Может, из-за того, что во Вторую мировую здесь погибло много солдат? Может, какой-то санитар увлёкся чёрной магией? А может, на самом деле все умершие любят бродить по ночам, а от охранника это скрывали родители? Врут же детям в Америке о Санта Клаусе, врут о бабайке в Европе, а в Египте врут, что мёртвые не ходят.
Впрочем, охранник однажды спрашивал патологоанатома о ходячих мертвецах, но тот был явно не курсах. Да ещё с неделю странно так поглядывал – наверное, хотел выяснить, не прячется ли за историей с зомби бутылка с алкоголем. С тех пор охранник держал в тайне похождения местных трупов. И так от них неприятностей целая куча. Если подумать, то за весь его полугодовой стаж работы в морге эта сделка с трупом-женщиной могла впервые принести ему реальную пользу от мертвецов, а не одни только расстройства. Удача, в конце концов, просто обязана ему улыбнуться.
***
Следующей ночью охранник уже находился в прекрасном настроении. С одной стороны, по онлайн трансляции в интернете он убедился, что ставка сыграла и завтра с самого утра он поедет получать свой выигрыш, а с другой, труп женщины не торопился приходить и требовать оплаты по уговору.
«Предугадать исход боя она сумела», – с ехидцей думал охранник, – «а то, что её заберут из морга на следующий же день – нет».
Для успокоения совести охранник сам отправился к хранилищу.
Подсвечивая себе путь фонариком, он дошёл к комнате с холодильниками, открыл дверь и включил свет.
За секционным столом сидели трупы, играющие в блэкджек. В тусклом свете индикатора пожарной сигнализации их игра ещё могла сойти за честную, но при ярком освещении стали видны все их запасы карт в рукавах врачебных халатов, куда, судя по всему, перекочевала уже большая часть колоды.
Ещё два тела скальпелями делали себе маникюр.
К разочарованию охранника в дальнем углу сидела та самая женщина. Он поманил её рукой.
– Иди за мной.
Она покорно поднялась и пошлёпала следом.
Охранник вернулся на свой пост, удостоверился, что их не подслушивают мёртвые и со сдержанной радостью сообщил ей:
– Теперь я богаче на четыре тысячи фунтов.
– Серьёзно? – удивилась женщина.
Охранник побледнел.
– Что значит «серьёзно»? Ты ведь сама говорила, что знаешь всё наперёд.
– Да-а, разумеется, – неправдоподобно подтвердила она.
– Ты меня обманула!
– Нет, если ты получил деньги.
– Да… – охранник задохнулся от возмущения. – Да я тебя…
– Ой, ну что? Убьёшь? Так поздно уже, – она улыбнулась синими губами. – А ведь я угадала. Может, и вправду умею видеть будущее, м-м?
– Между прочим, я едва не потерял треть всех своих сбережений. Угадала она…
– Так не потерял же? И как там насчёт уговора?
«Она пробыла в морге слишком долго» – подумал охранник. – «Сумела обвести меня вокруг пальца. Так она скоро поймёт, что объединившись с остальными трупами сможет выйти наружу и без моего разрешения».
Сначала политик, потом учитель, теперь массажист.
– Ладно, уговор есть уговор, – проворчал он и кивнул в сторону хранилища. – Только им ни слова, поняла?
– Да-да, конечно. Я – могила.
Охранник вышел из здания и подогнал свой автомобиль ко входу. Но женщины в приёмной уже не оказалось.
– Где её черти носят?
Не глуша двигатель, он вернулся в здание.
Она выбежала из коридора, но не в привычной «тоге», а в медицинском халате.
– В ресторан вырядилась что ли? Учти, я не поеду туда, где тебя смогут увидеть.
– Понятно-понятно.
Охранник выпустил её и закрыл дверь на ключ. Его отсутствие никто не заметит. Возможно, трупы и заметят, но вреду от них никакого. Хотя нет, могут закрыть важные вкладки в браузере, если додумаются полазить в интернете. Надо было отключить технику, в том числе телефон, ведь неизвестно, что этим растяпам взбредёт в башку – перепугаются и начнут в полицию звонить о пропаже охранника. С них станется.
– Вот туда, – подсказала женщина направление.
Они неспешно катили по шоссе.
Охраннику, вдруг, пришла мысль о том, что если его остановят патрульные, объяснять придётся очень-очень-очень долго. Его бросило в холодный пот от осознания этой невероятно дикой ситуации: охранник морга катается с трупом по городу.
– Теперь туда, – она указала усохшим пальцем, куда ехать.
Ему до конца жизни даже сортир охранять не доверят.
Он обматерил себя за то, что задался этим вопросом так поздно.
– Налево.
«Какое «налево»?!» – внутренне взвизгнул охранник. – «Тут пора разворачиваться и на всех парах мчаться в морг!». Он понимал, что это не самое лучшее направление, особенно в связке со скоростью, но сидеть в тюрьме или в психушке ему тоже не хотелось.
– Останови рядом с жёлтым фонарём.
Охранник, наконец-то, обратил внимание, где они оказались. Вернее, куда его завела женщина.
Вокруг частные дома, декоративные растения за невысокими заборчиками, карликовые пальмы, цветы.
– Куда это мы приехали? – насторожённо спросил охранник.
Однако женщина не ответила. Как только машина остановилась, она открыла дверь и выпрыгнула на тротуар.
– Эй! – громким шёпотом позвал он. – Ты куда собралась?
Пока выбирался из авто и оббегал на другую сторону, женщина уже успела перелезть забор.
– Не-не-не-не. Вернись. Вернись сейчас же! – шипел он. – Ты меня слышишь?
Конечно, она его слышала. Но не отвечала.
Охранник вернулся в авто. Пару мгновений решал, отъехать ему или нет, потом заглушил мотор. Его руки тряслись от волнения.
– Какой же я кретин!
Он выскочил их машины, подбежал к забору и между кустов заметил, как женщина что-то ищет у чёрного входа. Её освещала лампочка, которую включила она сама или датчик движения. Судя по всему, женщина искала ключ, который могли на всякий случай спрятать там хозяева. Охранник надеялся, что ей не удастся его отыскать, но его сердце упало, когда под кадкой что-то блеснуло металлом.
– Да что ты творишь, а?
Она приложила палец к синим губам, затем вставила найденный ключ в замочную скважину.
– Ну, хватит.
Охранник перемахнул через забор, ринулся ко входу, однако она успела войти в дом и прикрыть за собой дверь. Он попытался её открыть, не получилось.
Женщина смотрела на него сквозь окошко в верхней части двери. Она выглядела усталой. Охранник сначала подумал, что рукой она опирается о стекло, но на самом деле растопыренными пальцами она показывала «пять». Сказала одними губами: «Пять минут».
– Что ты задумала?
Охранник вспомнил своё предупреждение о том, что не пустит её за порог морга, если речь идёт о мести. Но ведь он никогда всерьёз не предполагал такой вариант. Дурак!
– Выходи сейчас же.
«Пять минут» – повторила она и скрылась в темноте дома.
– Я пропал, – шептал себе охранник. – Я пропал.
Спотыкаясь о садовую утварь, он побежал в обход дома, туда где заметил панорамные окна сквозь которые видно почти весь первый этаж. И он различил её в свете ночника. Она передвигалась в доме, словно призрак. Так же тихо, как и в коридоре морга, подкрадываясь, чтобы сделать массаж.
Женщина присела у кровати. Ночник подсвечивал её разноцветными звёздами, и в халате она казалась волшебником из страны чудес или из цартсва сна.
Охранник замер снаружи, истово уверяя себя, что мертвые безобидны. Они не причинили вреда ему и не причинят вреда кому-либо другому.
Женщина сунула руку под халат-мантию. Что она могла принести с собой из морга? Пилу, которой можно кости распилить? Ножи с идеальной заточкой?
– Нет-нет-нет, – частил охранник. – Не смей.
От шока и страха он не мог сдвинуться с места, хотя понимал, что, скорее всего, именно от него зависит чья-то жизнь. Он, называющий себя охранником, стоял как вкопанный, когда от него требовалось действие.
А потом он увидел вещь, которую достала женщина. Не металл в её руках, а ткань – игрушка. Женщина положила её на край кровати так аккуратно, словно плюшевый медведь был сделан из тонкого хрусталя. Только сейчас охранник заметил, что контуры под одеялом слишком маленькие для взрослого.
Он опустился на траву. Впервые в жизни ему захотелось викурить сигарету.
Когда он снова посмотрел в окно, то увидел как в дальнем конце комнаты за спальней открывается дверь во внутренний двор – женщина покидала дом. Охранник вернулся к выходу. Она как раз прятала ключ обратно под вазон.
– Ты что творишь? Мы так не...
Женщина попыталась встать, но пошатнулась и упала на бок.
– Что с тобой? – злость в тоне охранника сменилась беспокойством.
– Всё хорошо. Всё хорошо.
Он помог ей подняться на ноги.
Может, тому причиной была удалённость от морга, который давал мистическую энергию мертвецам, а может, так пагубно влияла жара, но она теряла силы. В таком состоянии она уже не сможет перелезть ограду.
– Идём через калитку.
Рука, обнимающая охранника за шею, теперь не казалась такой холодной как раньше.
Он вывел женщину на улицу, усадил в автомобиль. Закрыв калитку с внутренней стороны, охранник снова перелез через забор.
Нужно было скорее ехать в морг. Там, где ей, скорее всего, станет лучше.
Она сидела на переднем пассажирском сидении пристёгнутая ремнём безопасности. Неподвижная, тихая. Охранник подумал бы, что окончательно умерла, если бы не глаза. Её всё ещё живые глаза. В них отражались огни ночного города: витрины, гирлянды на пальмах и кустах, реклама на билбордах. Она провожала взглядом особо яркие места, особо шумные.
Будто желая стать ближе к тем и тому, что находилось снаружи автомобиля, женщина прислонилась виском к стеклу. А может, она слишком быстро теряла силы.
Охранник вдавил педаль поглубже. Едва слышно из-за рёва двигателя она спросила:
– Как тебя зовут?
Он повернулся к женщине. Теперь она наблюдала за ним так же внимательно, как недавно за огнями снаружи. Её голова билась о стекло из-за сильной тряски на неидеальной дороге.
– Суди.
– А меня – Ифе, – она вновь перевела взгляд на обочину, где теснились магазинчики и бары. – Тебе незачем спешить, Суди.
На самом деле это замечание было просьбой.
Охранник снизил скорость.
– Ифе – красивое имя, – сказал он.
«И ты красивая» – едва не добавил Суди.
Да, её кожа серая, а ногти и губы синие, из-за обезвоживания кости выпирали. И всё же, Суди мог видеть в ней ту, какой она была раньше. Ифу как цветок срезали в момент её лучшей формы, и хотя она увяла, былое великолепие ещё угадывалось в ней. Когда он это заметил? Наверное, в момент, когда она достала игрушку, когда она перестала быть ещё одним трупом из морга, назойливой проблемой, а стала Ифой.
– Спасибо.
Пустынное шоссе блестело от фонарей вверху. Их отражения медленно скользили по дороге, затем наползали на капот и лобовое стекло.
– Это был твой ребёнок?
Ифа пожала плечами, это движение вышло у неё каким-то невесомым, будто бабочка шевельнула крыльями.
– Я не помню, – ответила она. – Знаю только, что игрушку он очень любил, но медведь как-то оказался вместе со мной.
– Кстати, если на складе обнаружат недостачу, мне влетит.
– Извини, – в её голосе не было раскаяния, лишь усталость.
Но Суди на неё не сердился. И не осуждал. В нём возникло чувство, которое совсем не подходит тому, кто каждую ночь обязан удерживать тела в морге, несмотря на их мольбы. Жалость.
– Ифа, а почему они тебя не забирают? – спросил он. – Ты уже сколько, пятую ночь у нас? Так тебя могут… ну…
Её могут похоронить, как невостребованную.
– Не знаю.
– Может, они не понимают, где тебя искать? В твоих личных вещах был паспорт? Или мобильный телефон?
Она покачала головой по стеклу.
Значит, никто из персонала не сумеет разыскать её родных.
Никто, кроме охранника, ведь у него есть её имя – Ифа, и место, где её должны знать.
Суди заехал на парковку морга, выключил зажигание. Некоторое время они посидели в тишине. Спокойной, не напряжённой тишине.
– Тебе нужен холод, – извиняющимся тоном напомнил охранник. – Пора.
У него даже мысли теперь не возникло, чтобы загонять её шваброй. Наверное, если бы она не захотела, Суди не смог бы её заставить вернуться в холодильник. Однако Ифа покорно согласилась.
Сначала в приёмную, затем дальше по тёмному коридору Суди провёл её к самому хранилищу. Остальные трупы отложили свои дела, и пока охранник стоял отвернувшись, помогли Ифе снять халат и накинуть покрывало. Зря – Суди и так практически ничего не видел без света.
Когда мёртвые закончили, он помог ей сесть на полку, положил ноги наверх и мягко опустил её, придерживая за спину. Аккуратно расправил покрывало.
– Знаешь, – сказал он неловко, – я, наверное, заеду туда ещё раз. Туда, где мы были сегодня.
Её глаза блестели от света датчика пожарной сигнализации.
– Зачем? – слабый голос.
– Скажу… Ну, не знаю. Что случайно видел тебя там раньше, а теперь ты здесь, и я решил… – он раздражённо тряхнул головой. – Неважно, я придумаю, что сказать. Главное – чтобы они тебя нашли.
Ифа молчала. Достаточно долго, чтобы Суди почувствовал себя глупо.
– Ты – добрый ангел, – сказала она внезапно чисто и звонко.
У Суди встал ком в горле. И если бы здесь был не тусклый свет сигнализации, а яркий от ламп дневного света, Ифа бы заметила, как он покраснел от стыда. Ангел? Тот, кто отпустил её лишь за деньги? Он кто угодно только не ангел.
– Я могу ещё что-то сделать для тебя?
Не отрывая затылка от полки, Ифа покачала головой.
– Накрой меня, Суди, – попросила она. – И оставь меня в холоде, ладно?
– Как скажешь.
Охранник выполнил её просьбу. Осторожно укрыл её лицо покрывалом, медленно, чтобы не сильно шуметь, задвинул полку и закрыл дверцу.
Он вернулся на свой пост в приёмной. Попытался занять себя тем, чем занимался всегда: новости, игры, сериалы. Но всё казалось каким-то пустым, бессмысленным. Может быть, дело в том, что Суди не мог сосредоточиться. Его мысли всё ещё оставались вместе с Ифой, примёрзли к ней в холодной тьме.
Интересно, а она думала о нём? Или её больше заботила дверь в лето, сквозь которую ей больше не пройти? Кто знает…
Это была ночь длиннее обычного, и к её исходу Суди решил уйти из охраны морга. Найдёт себе работу попроще, ведь он не ангел, а обычный человек, и все эти мистические штучки не для него. Опять же, кресло неудобное.
– Привет, – поздоровался санитар, который всегда приходил раньше остальных. – Сегодня побегов не замечено?
Дежурной шутке охранник ответил дежурной улыбкой.
– Со мной не забалуешь, – ответил он тихим, бесцветным голосом.
За окнами небо уже посерело и погасли фонари на улице. Время перед рассветом самое спокойное. Оно нравилось Суди.
Вскоре явился патологоанатом. Охранник сдал ему все ключи, отметив, что ночь минула без происшествий. Благо, никто и никогда не проверяет записи видеокамер, если перед этим не случалось какое-нибудь ЧП.
Суди убрал своё рабочее место: отсортировал ручки по цветам, синие поставил в одну подставку, чёрные и красные в другую, степлер, скрепкодёр, клейкую ленту положил в дальний угол, блокнот сдвинул на край стола, клавиатуру и мышку повернул так, будто на витрину выставил для продажи. Всё было идеально. И причин ему задерживаться больше не находилось. Но его что-то удерживало.
Санитары начали свой привычный труд – из хранилища послышался лязг инструментов и скрип дверец холодильника. И только услышав его, Суди поспешил уйти. Лишь на секунду он задержался у выходной двери, испытав угрызения совести от того, насколько легко ему даётся этот шаг наружу.
Он вышел из морга.
В лицо ему дохнул свежий морской ветер. Солнце на востоке обещало взойти в ближайшие минуты. На небе ни облачка.
Охранник сел в машину, взглянул на пассажирское сидение. Совсем недавно Ифа сидела там и смотрела в окно взглядом ребёнка, который впервые узнаёт мир. Суди огляделся. Ничего нового для себя не заметил. Дорога, деревья, кусты, дома – нечем любоваться. И что она только находила во всём этом?
Пускай ему не удавалось видеть мир её глазами, но кое-что он, всё же или всё ещё, понимал лучше неё.
Он завёл двигатель, разрушив спокойствие утра, и покатил туда, где был сегодня ночью. Там потеряли не только игрушку, но и саму Ифу.
Да, Суди не ангел и, как оказалось, охранник из него так себе, но одно доброе дело ему никто не запрещает сделать бесплатно. Быть может, и его кто-то выручит, когда время придёт. Когда уже он будет по ту сторону двери в лето.
|
|
|
